- До свиданья, Миккель! - крикнула Туа-Туа.
- До свиданья, Туа-Туа!..
Над трубой висел дымок. Конечно, бродяги - нахальный народ, особенно если голодные. Но неужели они станут заходить в пустой дом и растапливать печку? Занавеска в окне плотника Грилле задернута - значит, это не он топит... Чем ближе Миккель подходил к дому, тем сильнее жалел, что с ним нет Боббе.
- С твоим голосом разве бродягу напугаешь, - сказал он Ульрике. - Хорошо еще, что ты такая тощая. Не то, как попала бы в лапы такому, и в кастрюлю!
Ружье!.. Забыл на камнях. Вот те на - ни ружья, ни собаки. Только хромая овца. Овца, которая блеет так, что за версту слышно: "Вот мы где!" Хотя, какой смысл подкрадываться?
Дверь была распахнута. "А ведь я закрывал, когда уходил", - подумал Миккель. Никто не вышел навстречу. Бабушка ушла в деревню, плотник спал.
- Стой здесь, я один пойду, - сказал Миккель тихонько овечке.
Сквозь засиженные мухами окна кухни косо падали солнечные лучи, и в них плясали пылинки. Миккель Миккельсон шагнул через порог и пожалел, что оставил Ульрику на дворе.
Перед зеркалом у комода стоял спиной к нему человек.
Узкие белые брюки, коричневые смазные сапоги, клетчатый жилет, и надо всем этим - широкая шея и светлые жесткие волосы. В зеркале отражалось гладко выбритое суровое лицо. Незнакомец держал в руке бритву.
- Сит даун, - сказал он.
- Что? - удивился Миккель.
- Садись, Бил.
Миккель сел.
- Сейчас кончу, Бил. - Незнакомец усмехнулся собственному отражению. - До чего бритва тупая, даже порезался. У тебя паутины не найдется, Бил?
Паутины в доме было вдоволь. Миккель набрал полную горсть и подал незнакомцу. Тот взял ее, не оборачиваясь.
И от укола ежа,
И от пореза ножа,
И от укуса лисицы
Лучше всего паутиной лечиться,
- пропел он.
- Вот видишь, сразу кровь остановилась. Дай-ка воды ковш, я умоюсь.
Миккель подал ему ковш. Незнакомец стал смывать мыло; он попрежнему стоял спиной к Миккелю.
- Никак, взрывают сегодня? - спросил он.
- Ага, там, на туре, - подтвердил Миккель. - Не жалеют пороху. Зато и бабахает.
- Пусть их. Дурни! Надеются под знаком для моряков золото найти. Этак всю гору расколют.
- А что... разве с моря она расколотая? - пробормотал Миккель.
- Словно заячья губа, - ответил незнакомец.
Миккель вспомнил свои сны и весь похолодел. Снаружи послышалось блеяние Ульрики.
Безбородый облизнулся и сказал:
- Славное дело - баранина. Только долго варить надо, чтобы шерстяной вкус выварился. "Подбородок не беда, вот пониже - это да", - как сказал цирюльник, когда сел на бритву.
С этими словами гость повернулся. Лицо его порозовело от бритья. Миг - он достал из кармана сигару и зажал ее в зубах.
- Огня, Бил! Чего рот разинул? Сигары никогда не видел? Огня! Сигару вредно так сосать.
В печке оставались еще угольки. Миккель раздул лучину, незнакомец нагнулся и прикурил. На левой щеке у него висел клок паутины, чтобы кровь не шла.
Миккель ахнул:
- Пат!
- Пат? - Лицо гостя выражало крайнее недоумение. - Пат? - Он посмотрел на потолок, потом надел пиджак. - Не иначе, ты обознался, Бил. Знавал я одного Пата, но тот был коком на лесовозе, в Сидней ходил.
- Не шути, Пат! - умоляюще сказал Миккель. - Ты отлично помнишь, как жил в сарае Симона Тукинга и только ждал весны, чтобы вместе промывать.
- Промывать? - Незнакомец удивленно поднял брови.
- Ну да, золото!.. - Миккель всхлипнул. - В Синторовой реке, ты же сам говорил. А потом ушел, чтобы застолбить участок. Сам в письме написал. Еще ты хотел помочь отцу найти то, что он прятал в судовом журнале "Трех лилий". Неужели и это забыл, Пат?
- Память у меня стала никуда, это верно, - ответил незнакомец и без помощи рук, одним языком, передвинул сигару из одного уголка рта в другой. - "Три лилии", говоришь?
Он закрыл глаза.
- Да, да, "Три лилии"! - Миккель даже рассердился. - И ты все равно Пат, хотя сбрил бороду, надел новые брюки и волосы постриг! Скажешь, и эту штуку не помнишь, да?
Миккель достал из кармана зовутку.
- Табакерка, - сказал гость. - Нет, я не нюхаю табак.
Миккель чуть не задыхался от досады. Он выхватил из кармана письмо и поднес к глазам незнакомца:
- А это что? Тоже не знаешь?
Гость взял сигару в одну руку, письмо в другую, потом достал увеличительное стекло:
- Близорукий я, понимаешь, Бил.