Туа-Туа запела:
Песню пою, баю-баю!
Слушает сын маму свою.
Баю-баю, маму свою.
Лежат птенцы в гнезде на ели,
Лежит малютка в колыбели.
Что ему до папы римского
И царя иерусалимского!
- Годится, - сказал плотник и вошел в часовню. - Найдутся, конечно, такие, что скажут: подумаешь, какая-то дохлая черепаха, стоит из-за нее себе голову морочить. А вот и стоит! Собаки лают, старухи ворчат, а она спала да помалкивала. Показывайте, где она лежит, я поставлю банку.
- Вот, - показала Туа-Туа.
Но у Миккеля была своя примета - он показал немного дальше. Наконец, они выбрали место как раз посередине, и плотник поставил банку. Туа-Туа спела еще.
Потом плотник Грилле сказал:
- Совсем я одинок без тебя остался, Шарлотта. Но семьсот лет не шутка! Зато здесь потолок высокий.
Все трое посмотрели вверх. Крыши не было, высоко над почерневшими стенами плыли в небе майские облачка, словно овцы на лугу. Небо чем не потолок? Ночью прошел дождь, и черная макушка Бранте Клева блестела, будто стеклянная.
После Миккель попытался описать все в своем дневнике событий: как они стояли и щурились на небо, как притопывали ногами и думали о бедной замерзшей Шарлотте, о Пате и о Симоне Тукинге, и о том, что случилось после.
Семь листов бумаги попали в мусорный ящик, ничего не получалось. Наконец он написал через весь восьмой лист: яйцо!
Грилле чуть не раздавил его каблуком, но Туа-Туа вовремя схватила плотника за рукав.
- Ой, осторожно, яйцо! - закричала она.
- Смотри, не иначе, из гнезда выкатилось, - сказал Миккель, поднимая его.
- Дай-ка взглянуть... - попросил плотник. - Так и думал, птенец уже вылупился. А где же гнездо?
Три лица снова обратились вверх.
И вдруг Туа-Туа вскричала:
- Корабль! Корабль!.. Гнездо в корабле! Нашли, Миккель! Нашли!
- Чего ты скачешь? - удивился Миккель. - Что нашли?
Плотник Грилле сунул за щеку кусок жевательного табаку и озадаченно поглядел на Туа-Туа, которая прыгала на одной ноге и визжала от радости.
- Ну, свила себе птица гнездо в кораблике, - пробурчал он. - Так чего тут визжать-то? Птенцы давно улетели. Да перестань ты скакать.
Туа-Туа остановилась. Она запыхалась, ее волосы разлохматились, веснушки сверкали. Глаза перебегали с Миккеля на плотника и обратно - с плотника на Миккеля.
- Кажется, всего пять минут назад кто-то тут спрашивал, - она перевела дух: - "Что такое - светит, подобно звезде, плавает в воздухе, а не в воде?" Как же вы ничего не понимаете?!
Миккель снова поглядел вверх. Рот его медленно открылся.
- Туа-Туа... - прошептал он. - Ты... ты думаешь, это и есть корабль Симона? Для которого он четвертую мачту сделал?
И тут Туа-Туа повела себя совсем странно. Она подбоченилась и стала таинственно подмигивать.
- Не только мачту, Миккель Миккельсон, не только! пропела она. - А ну-ка, подумай как следует, Миккель Миккельсон! Что еще Симон на всех своих кораблях делал? Думай же, думай, Миккель Миккельсон! Еще даже важнее, чем мачта и парус.
Плотник выплюнул табак, так и не пожевав его.
- Ничего не понимаю! - сказал он. - А ты, Миккель Миккельсон?
Миккель кивнул, но голос у него почему-то пропал.
- Фонарь, Туа-Туа, - проговорил он чуть слышно.
- Ага, из красного стекла! - прошептала Туа-Туа в ответ.
Глава двадцать шестая
БАЛКА ГНИЛАЯ, МИККЕЛЬ!
В половине восьмого Петрус Миккельсон все еще не вернулся домой. Никаких белых коней не было видно.
Плотник лег спать: пешие переходы и усиленные размышления утомляют моряков. Бабушка Тювесон сидела на крыльце и чистила рыбу на ужин. Миккель и Туа-Туа пыхтели за домом, силясь оторвать от стены приставную лестницу, и были только рады, что бабушка занята.
- И хорошо, - сказала Туа-Туа, - не будет голову себе ломать. Как думаешь, плотник догадался?
- Не, - ответил Миккель. - Отец, кроме нас, никому не говорил про ларчик. Плотник подумал, что это тоже загадка... Поднимай вот здесь. Ух, и тяжелая!..
Туа-Туа совсем запыхалась.
- Ни за что не дотащим.
- А хуже всего, бабушка разворчится, когда увидит, пыхтел Миккель. - Да и все равно она не выдержит. Лучше влезу по стене, а дальше - по балке.
- А после?
- После - увидим, - ответил Миккель. - Пойду веревку возьму. Ты пока поговори с бабушкой. Встретимся у часовни. Через четверть часа, ясно?
Туа-Туа пошла говорить с бабушкой, а Миккель раздобыл веревку. Она была длинная, восемь метров, обернута пять раз вокруг заморского сундука. Он спустился на кухню, шмыгнул мимо Боббе, который сладко храпел на полу, и вылез в окно, чтобы избежать расспросов.