Миккельсон-старший пошел в дом Синтора.
- Зачем это он, Миккель? - удивляются ребятишки.
Миккель чешет Белой Чайке за ухом.
- Дела, вот зачем. Пить хочешь, Белая Чайка?
Но лошадь, похоже, не хочет пить, и Миккель остается сидеть в седле. Вот и лавочник подошел посмотреть, и кузнец, и еще куча народу. А кто это там бежит по деревенской улице? Ну конечно, Туа-Туа Эсберг, кто же еще?!
- Ну как он, Миккель?! - кричит она издали.
- Кто? - спрашивает Миккель.
- Отец!
- В полном порядке! - кричит в ответ Миккель.
Только тут Туа-Туа замечает лошадь.
- Ой, Миккель! - восхищенно вздыхает она. - Какая красивая!..
- Приходи вечером покататься, - говорит Миккель. - Она умеет задом наперед скакать - цирковая! А вот нырять за камнем на две сажени не может.
Тем временем Петрус Миккельсон вошел в контору и лихо козыряет Синтору.
- Я насчет постоялого двора, - говорит он.
- Да? Вот как! - бурчит богатей Синтор, а сам думает: "Хоть бы он провалился, этот постоялый двор!"
- Надо же где-то жить, - продолжает Миккельсон-старший. - Конечно, цена ему грош в базарный день, но до поры сойдет.
Пять минут спустя он уже купил постоялый двор за пятьдесят риксдалеров.
- Вообще-то к дому участок полагается... - Он чешет в затылке. - Да вот беда - один камень кругом... А кому охота платить за камень да вереск?
Богатей Синтор согласен. Еще пять минут - и Петрус Миккельсон купил Бранте Клев тоже. И неплохо заплатил, потому что он не жулик какой-нибудь, разве что плут.
Триста риксдалеров! Богатей Синтор не верит своим глазам.
Заодно он уступил Островок и участок берега - семьсот шагов. Опомнившись, Синтор достает сигару, но Миккельсон-старший вежливо отказывается.
- Мне нельзя, - объясняет он. - Из-за собаки... До свиданья, спасибо за сделку.
- Со... собаки? - не понимает Синтор.
- И мальчонки, - добавляет Петрус Миккельсон, беря шляпу с вешалки.
- Лошадь хромает? - кричит богатей Синтор вслед ему.
- Ага, еще как! - отвечает Миккельсон-старший уже со двора. - Это вам не какая-нибудь клячонка. Меньше чем за восемьсот риксдалеров не уступлю!
И он садится на лошадь впереди Миккеля. Глядите-ка, там еще место осталось сзади - как раз для Туа-Туа Эсберг. Ребятишки бросаются врассыпную - сейчас поскачут, ух ты!
- Что это у тебя на руке, подружка? - кричит Миккелев отец, пуская лошадь вперед.
- Пластырь! - отвечает Туа-Туа, изо всех сил цепляясь за Миккеля: цирковые лошади любят всякие трюки - так и пляшут на ходу.
- Сдирай его! - командует Петрус Миккельсон.
Верно. Сегодня же тринадцатое мая! Она совсем забыла.
День распластыривания - он еще две недели назад говорил.
Мгновение спустя грязный пластырь повисает на колючем кусте.
А лошадь уже далеко. И Туа-Туа с ней вместе. Ее трясет и трясет. Все слова и мысли застряли в горле. Миккель чувствует ее дыхание над ухом:
- Ис...исчезли, Мик...кель!..
И он докладывает отцу:
- Исчезли, говорит. Бородавки!
- Еще бы! От ляписа-то, - отзывается отец, держа повод двумя пальцами. - Скажи ей, чтобы держалась. И не такие с коня падали.
Они уже виехали из деревни и свернули на Бранте Клев.
- Все семь! - шепчет Туа-Туа.
- А ну, веселей скачи, Белая Чайка! - кричит Петрус Миккельсон и хлопает лошадь по шее. - Небось по своей земле бежишь! Чувствуешь? Застолбили гору Петру с Миккельсон и сын!
- Ни одной не осталось!.. - шепчет Туа-Туа.
Эмиль-башмачник, одинокий житель Брантеклевского леса, опять сидит на крыльце. Правда, в кустах лежит ружье.
А вон опять белая лошадь мчится как ветер! Эмиль выпускает молоток и заслоняет рукой глаза от солнца.
"Есть у них совесть? Сразу трое верхом на бедняге", думает Эмиль. Он не знает, что это цирковая лошадь, что она, если надо, может задом наперед скакать.
Позади сидит Туа-Туа Эсберг и поет, высоко подняв правую руку.
Озеро блестит на солнце, как стекло. Водяной не показывается.
Глава двадцать девятая
ПЕТРУС МИККЕЛЬСОН ОБЗАВОДИТСЯ НОВОЙ ПОДУШКОЙ, А МИККЕЛЬ