Глава девятая
КЛАДБИЩЕНСКИЙ ПРИЗРАК
Между рыбацким поселком и деревней Льюнга много бугров. Не сладко шагать по ним в дождь и ветер...
Ведь не у всякого есть белая цирковая лошадь, чтобы ехать верхом на занятия к священнику.
Церковь стояла на пригорке, сорок метров над морем, на самом ветру. И, сколько ни жги сухого вереска, все равно холодно, особенно коли на тебе всего-то одежонки, что латаная куртка.
Зато какая колокольня! Все видно: и речку, возле которой, за кустом сирени, приютился домишко Якобина, и Бранте Клев, и пристань по ту сторону залива. Даже крышу Эбберова фургона.
Но главная достопримечательность находилась в запечатанном стеклянном шкафу внутри церкви, в ризнице.
Если отодвинуть висевшие сверху вышитые серебром богемские ризы, можно было увидеть длинную Каролинскую шпагу с восемью рубинами на эфесе.
Ключ от шкафа хранился у пастора, и он никому его не давал.
Четырнадцать учеников стучали зубами в ризнице.
Пальцы кутались в шерстяные платки, деревянные башмаки дробно стучали по полу - уж очень сильный ветер был в тот день.
- И надлежит быть пастве, и надлежит быть пастырю... читал пастор дрожащим, старческим голосом. - Так помыслим же о сем, драгие чада.
Миккель сплел пальцы и попытался помыслить, но его мысли упорно переносились то к расщелине на Бранте Клеве, то к постоялому двору.
Что же такое лежит в дупле, за досками? Ящичек с серебряными монетами? Может, их хватит купить пай в корабле?
"Кто же оставил часть своих брюк в зубах Боббе?" Миккель мысленно перебирал, у кого в Льюнге черные брюки.
Выходило - у всех.
- Ибо, аще появится волк, - продолжал священник, - кто тогда охранит агнцев?
Миккель зажмурился и представил себе Боббе с огромными клыками и волчьим хвостом.
"Рассказать Туа-Туа о "морской овце" или нет?" - спросил он себя и невольно вздрогнул. Чтобы отвлечься, Миккель стал читать надпись на дощечке:
Сия шпага
Высокоблагородным Ротмистром Рупертом Аугустом Строльельмом, тяжело раненным под Пунитцем, после его возвращения в Лыонгу восемью поляцкими церковными рубинами украшена и поднесена сему святому дому.
"Если, как выйдем, окажется, что ветер не переменился, расскажу, - решил Миккель, когда допели последний псалом и куртки ринулись вперегонки с шерстяными платками к двери. Заревет так заревет".
- Миккель Миккельсон, вернись-ка на минутку! - окликнул его пастор из ризницы.
Миккель пропустил вперед Туа-Туа.
- Должно, хочет, чтобы я ему одеться помог, - шепнул он ей. - Я догоню тебя на Большом бугре. Мне надо тебе кое-что сказать. Очень важное! Я быстро.
Он закрыл дверь и пошел назад, к священнику. В ризнице горела свеча; на столе лежали чистые тряпицы и банка с салом - от ржавчины.
- Мне нужна помощь, шпагу почистить, - объяснил пастор. - Тебе далеко домой-то?
- Ничего, у меня лошадь, - ответил Миккель, а сам подумал о Туа-Туа: придется ей одной шагать по Большому бугру в такой ветер.
Пастор выковырял воск из замочной скважины - он затыкал ее, чтобы моль не пробралась, - и отпер. У Миккеля защекотало в носу от нафталина.
- Никакого сладу нет с молью, - ворчал пастор, доставая шпагу. - Вот протирай ножны, а я клинком займусь.
Рубины на эфесе смотрели на Миккеля, точно змеиные глаза. Грилле рассказывал ему, что Строльельм снял их с иконы в Кракове. Знающие люди оценивали рубины в тридцать тысяч.
"Мне бы хоть половину - купил бы корабль и уплыл в теплые страны", - думал Миккель, принимаясь за работу.
Он чистил больше часа. Наконец пастор сказал, что хватит, и сунул клинок обратно в ножны.
- Ах, хороши, прости меня, Николай-угодник! - вздохнул он, поворачивая эфес.
Драгоценные камни переливались огоньками.
Потом пастор повесил шпагу на место и добавил:
- Эти рубины украшали четки его преподобия в часовне святого Стефана, а тут в Краков вошла рота Строльельма... Да-а-а, война - бедствие, Миккель Миккельсон!
Пастор запер шкаф и вышел из церкви, пропустив Миккеля вперед. Ветер трепал его седые волосы.
- Спокойной ночи, Миккель, не мешкай. Видишь, ненастье собирается.
Миккель натянул на уши шапку. Перед ним, под низко нависшими тучами, тянулось кладбище. За низенькими оградами торчали позеленевшие кресты.
А Белая Чайка ждала его в конюшне за кладбищем.
"Ты что, Миккель-трус, никак, призраков боишься?" попробовал он высмеять себя. Но смех не получился, горло вдруг пересохло, как будто он наелся золы. Миккель шел и слушал стук своих деревянных подметок: "Раз и два... и раз, и два... и раз, и..."
"Пробежаться, что ли, ноги согреть?" - подумал он и помчался, как олень. Бах! Он въехал с ходу ногой в старый чайник, растянулся во весь рост и наелся земли. Скорее встать, и дальше!
Внизу глухо ворчала река. Кто из деревенских ребятишек не знает, что вода в ней ядовитая? Один глоток - и не видать тебе больше ни солнца, ни луны.
А вот и кладбищенская ограда, и ступеньки через нее.
Но едва Миккель стал на ступеньку, как его словно громом ударило: здесь ведь носили в старину тех, кто наложил на себя руки! Самоубийц, которых нельзя хоронить в освященной земле!..
Какой стих против привидений читал Грилле, когда в сети попался череп? Ага, есть:
Прочь, водяной,
Сгинь под водой!