- Сюда, Боббе, на помощь!..
К собачьему лаю примешалось испуганное ржание Черной Розы.
- Разрази меня гром, эта дрянь на лошадь напала!.. простонал Синтор.
Он сдернул с головы юбку и выскочил в дверь.
А Миккель уже стоял на коленях и дрожащими пальцами поднимал крышку:
- Как ты там, Туа-Туа? Пришлось закрыть, понимаешь?.. По башке не попало?
Из шерсти вынырнул рыжий вихор.
- Нет, все в порядке, Миккель, - сообщила Туа-Туа отдуваясь. - А вдруг бы он!.. - Она до боли стиснула руку Миккеля. - Как думаешь - не вернется? Не догадался?..
Они прильнули к окошку. Богатей Синтор взгромоздился на Черную Розу. Боббе с лаем прыгал вокруг них.
- К тому времени пароход уйдет, - ответил Миккель. Еда есть?
Туа-Туа пристыженно покачала головой.
- Я все ночью съела, когда...
- Ничего. Я добуду немного. Расскажешь, когда вернусь.
Уже в дверях он вспомнил про ленту, обернулся, достал ее изза пазухи и поднес к свету.
- Если ты повесишь ее на клотик *, я залезу и достану даже с самой высокой мачты, - сказал он глухо.
Туа-Туа улыбнулась сквозь слезы. И он почувствовал, что заячья лапа становится все меньше и меньше - ну совсем, как обычная нога.
Глава восемнадцатая
ЖАРЕНАЯ СЕЛЬДЬ В КОЖАНОМ МЕШОЧКЕ
Бабушка то и дело выбегала в прихожую.
- И что тебе опять понадобилось на чердаке, Миккель?..
Миккель с оттопыривающимися карманами оборачивался на лестничной площадке.
- Салазки делаю, - улыбался он.
- Среди лета-то? Ты кому голову морочишь, бездельник?
Но Миккель уже исчез, а бабушкины ноги не могли поспеть за ним.
А как он ел!
- С каких это пор ты так полюбил жареную селедку да картофель в мундире, Миккель Миккельсон?
- Сегодня с утра, с восьми часов, - отвечал он, торопливо жуя.
Но Миккель больше жевал впустую. Сельдь и все остальное попадало в кожаный мешочек, привязанный к
* Клотик - деревянный кружок на конце мачты.
ножке стола. Потом мешочек оказывался под рубахой.
И Миккель исчезал на чердаке.
Туа-Туа сидела под парусом и стучала зубами.
- Всякий раз, как заскрипит лестница, мне кажется Синтор идет, - жаловалась она.
- Брось, пароход ушел, а в ночь на субботу и мы в путь отправимся, - утешал ее Миккель и выкладывал сельдь на заднюю корку своего дневника.
Того самого дневника, в который он записывал все происшествия, с тех пор как совсем еще маленьким мальчиком сидел на Бранте Клеве и ждал отца. Теперь осталась только одна незаполненная страница, да и то на ней было написано вверху: Разработка планов и накопление запасов для побега из Лъюнги. 1897 год.
Туа-Туа уплетала селедку.
- Что-то мои бородавки опять чешутся, Миккель. Плохая примета.
- Суеверие! - фыркнул Миккель. - Я тебе шкурку от сала принесу, все сведешь.
Небо заволокло тучами, на чердаке стало темно.
- Ты... ты бы мне свечу принес, - робко попросила Туа-Туа. - А то как же вечером? У меня был огарок, да я выронила на Бранте Клеве, когда встретила...
- Чтобы Мандюс свет увидел и они забрали тебя, так, что ли? - перебил Миккель.
- А иначе я опять всю ночь спать не буду! - всхлипнула ТуаТуа. - Как закрою глаза - его вижу, открою - опять он перед глазами.
- Кого видишь?
Туа-Туа собралась с духом и рассказала о человеке на пустоши. Миккель слушал с горящими глазами.
- Овца? - прошептал он. - Вор, овцекрад, так я и думал! - Он даже вспотел от волнения. - Вот бы мы его схватили и отвели к Синтору: "Получай, Синтор, своего овцекрада! Может, оставишь теперь в покое чужих собак?" Кто ходит в мятой шляпе с перьями, Туа-Туа?
- Енсе-Цыган. кто же еще?
- Верно - Эбберов конюх. А значит, и Белая Чайка недалеко. Вот бы одним разом двух зайцев! И все бы наладилось! Он взял Туа-Туа за руку. - Осталась бы ты... у нас? Навсегда? То есть мне все равно в море уходить, но когда не к кому возвращаться, то и домой не тянет, вот.
Миккель почувствовал, что лицо его горит, словно в огне. Он уставился на гвоздь в стене, как делают, когда хотят остановить икоту.
- Погоди-ка, Туа-Туа... - пробормотал он и шмыгнул вниз.