- Бо...больше не-е могу, - простонал он.
Нам обогнать тебя нетрудно.
Зовется "Чайкой" наше судно!..
- пропел Мандюс, поднимая ящик с другого конца. - Что притих, Якобин?!
Ба-ам-м! Ящик ударился о палубу, орган жалобно зазвенел.
Капитан подал сигнал отчаливать, и тетушка Эсберг решительно повела Туа-Туа на борт.
- Долгие проводы - лишние слезы, - утешала она племянницу. - Вот тебе гривенник, пошлем открытку из Эсбьерга.
Подумать только - даже не пришел на пристань!.. "Негодяй... негодяй!" - стучало в груди у Туа-Туа часто-часто. Она возмущалась так, что глаза метали искры. Нет!
Никто не скажет Миккелю Миккельсону, что Доротея Эсберг плакала из-за него.
- Не хочу тебя видеть, никогда, никогда!.. - всхлипывала она, идя вверх по сходням за тетушкой Геддой.
Мандюс и Якобин в это время задвигали ящик между молотилкой и клеткой с поросятами.
- Уф! - Мандюс шумно выдохнул и достал бутылку с пивом, налитым из бочонка. - Рождественское пиво летом - лучшее лекарство для немощных акробатов! Пей!
Якобин глотнул; на его впалых щеках появились розовые пятна.
Мандюс хвастался, засунув большие пальцы в дыры своего балахона:
- Хозяин Синтор стекла в хлеву менять будет, все до единого. "Отправляйся, говорит, Мандюс, сам в город за стеклом, тогда я буду спокоен". А ты, Якобин, далече собрался?
Якобин глотнул еще.
- Да тоже по стекольным делам, - ответил он хриплым голосом и присел, словно готовясь сделать сальто. - Вместе с Эббером!..
- Какое же это такое стекло, коли не секрет? - полюбопытствовал Мандюс, осушая бутылку.
- На очки для любопытных, чтобы лучше видели! - Якобин ядовито усмехнулся, выхватил у Мандюса бутылку и подбросил ее высоко в воздух. - Так я тебе и сказал, оборванцу!..
Он растопырил руки, но бутылка пролетела мимо, ударилась о ящик и разбилась вдребезги.
Мандюс испуганно вытер со лба пивные брызги.
- Нешто так можно - там же покойникова музыка! - прошептал он. - А ну, как нападет на тебя лихоманка, и бородавки, и еще бог весть какая чума.
Но Якобин и ухом не повел, до того он расхрабрился от рождественского пива.
- Йэ-эх, сыграть, что ли! - завопил он и взялся за верхнюю доску. - Подумаешь - лихоманка!..
Но крышка никак не поддавалась.
Мандюс посерел.
- Господи, помилуй и спаси! Чую - сам учитель в ящике сидит и держит, - пролепетал он. - Помяни мое слово: к завтрему, к утру, весь бородавками обрастешь!
Якобин выпустил доску, криво усмехнулся и поиграл пальцами в воздухе.
Мы завтра в Грецию поедем!..
затянул он, поправляя котелок.
Колеса, иэх, скрипя-а-а-ат!..
- Или сперва не в Грецию? А, Эббер?! - крикнул он через залив, где дрожал в мареве паромный причал.
И в Португалию, и я Лондон,
И в сказочный Багда-а-а-ад!..
Якобин повернулся и схватил Мандюса за воротник:
- Спорим, что я пройду по поручням с бутылкой на косу и не пролью ни капли!
- Идет! Но не вини меня, коли за борт ухнешь, - ответил Мандюс, подозрительно косясь на ящик с органом.
Якобин потащил его за собой.
- Сначала - в камбуз, кофе выпьем. Потом увидишь диво!
Они поднялись по трапу, наступила тишина. Но что это? Крышка ящика медленно приподнялась. Появилась нога, потом багровое лицо с разинутым ртом, который жадно глотал воздух, потом вторая нога!..
- Еще минута, и я бы задохся! - произнес голсс Миккеля Миккельсона.
Глава двадцать третья
ПИСЬМО НА САЛФЕТКЕ
Общая каюта на "Короле Фракке" была маленькая и тесная, в ней пахло пивом и машинным маслом. Стол, приколоченный гвоздями к полу, да просиженная плюшевая кушетка - вот и вся мебель.
Хочешь посмотреть наружу - к твоим услугам грязный иллюминатор.
А только зачем он, коли все равно не увидишь того, что хочется видеть больше всего на свете.
Тетушка Гедда уснула над своим вязаньем. Очки съехали на кончик носа. Туа-Туа пыталась представить себе солнечную Данию, где едят сосиски с горчицей и слушают соловья в городском парке Эсбьерга.
Но тут она вспомнила папу и опять заплакала.
- Туа-Туа...