Любая бюрократия устроена так, чтобы многократно дублировать собственные функции, полезные и так себе, на самых разных уровнях. Очень часто дублирование это — частичное, и пересечение функционала принимает формы столь причудливые, что решительно невозможно понять, ни зачем это нужно, ни почему это вообще работает.
Например, организация А выдает Вам важный документ. Справки для него нужно добыть в организации В, причем — не целиком, а частично, то есть, получить в этой второй организации справки номер один, два и четыре из пяти необходимых. Справки номер три и пять выдаются в организации С, но для этого нужны три разных письменных запроса из организации А. Вся эта история, буде Вам пожелается сделать все по правилам, может занять несколько месяцев, и это ни в коем случае не преувеличение!
Одновременно с этим, если Вы сразу обратитесь в организацию С, выяснится, что именно она, эта организация, способна выдать Вам искомую и очень важную бумагу, причем никаких справок для этого не требуется вовсе, а сам документ выпускают и выдают за считанные минуты.
Впрочем, в Советской России я с подобным еще не сталкивался — до сего дня.
В этот же день, замечательный понедельник из череды других отличных рабочих дней, бюрократическое дублирование подкралось ко мне со стороны неожиданной, а именно — как к потерпевшему в деле о самой настоящей краже. Со взломом.
Оказалось, что государственная полиция, уже присутствующая на Проекте в виде сакрально-поименованного pervyi otdel, совершенно беспомощна в случаях, когда требуется найти и покарать уголовного преступника: в таких случаях призывается народное ополчение, выполняющее в Союзе функции криминальной полиции.
Очевиднейшее дублирование полицейских функций, казалось, трогало только меня самого: все прочие относились к этакой несуразице исключительно спокойно, видимо, по их коллективному мнению, все так и должно было быть.
Надо заметить, что ополчение явилось довольно быстро, даже быстрее, чем я сам, видимо, располагаясь в редкие минуты служебного отдохновения где-то неподалеку.
Меня же на место чрезвычайного происшествия призвала переводчик: она позвонила мне на рабочий элофон, установленный в лаборатории.
- Профессор, Вы, главное, не переживайте, - донесся из трубки устройства ее взволнованный голос. Я немедленно принялся переживать. - Вам нужно как можно скорее явиться на служебную квартиру! Я тоже там буду довольно скоро, но уже после Вас.
Я только успел приоткрыть пасть, чтобы уточнить — а что, собственно, происходит? Однако, девушка Анна Стогова прервала звонок.
Можно было перезвонить, но я предпочел, все же, поступить так, как мне рекомендовали: со всей доступной мне скоростью, пусть даже и в ущерб солидности и степенности, явиться на временный свой порог.
Дверь в квартиру оказалась вырвана, как это говорится по-советски, s myasom: полотно ее висело на одной петле, и, будто бы взломщику было этого мало, треснуло ровно пополам в районе замка. Сам замок, кстати, связи с полотном лишился и остался закреплен на косяке.
У двери меня встретили трое: двое одинаковых граждан, вооруженных большими пинцетами, собирали что-то в небольшие прозрачные мешки, третий — фотограф — щелкал затвором большой фотокамеры, увенчанной необычного вида широкоугольным объективом.
Все трое были одеты в разное гражданское, но ощутимый флёр служивых при исполнении с головой выдавал в них полицейских экспертов.
Еще двое, мужчина и женщина, стояли чуть поодаль, не знали, куда девать руки, но наблюдали внимательно: в них я сразу же узнал своих соседей, немолодую супружескую пару археологов, занимающих квартиру на этом же этаже, просто немного дальше по коридору.
Я остановился и поискал взглядом четвертого полицейского: о том, что он должен находиться поблизости, мне подсказало чутье, на этот раз, физиологическое: свежий запах пяти разных мужчин и одной женщины ощущался совершенно отчетливо.
Полицейский, на этот раз, одетый в униформу, оказался у меня за спиной, и о чем-то спросил меня в спину. Я обернулся.
- Izvinite, tovaristch, - по-возможности, вежливо ответил я. - Ya plokho ponimaju po-sovetski.
- Parlez-vous francais? - уточнил тот же полицейский на неожиданном здесь языке Шестой Республики. По французски я говорил немногим лучше, чем на советском языке, поэтому — просто помотал головой: мол, не понимаю.
Языковые экзерсисы могли продолжаться еще долго, и неизвестно, до чего бы мы договорились с представителем власти, но тут, сразу неожиданно и ожидаемо, из бокового коридора вынырнула запыхавшаяся девушка Анна Стогова. Дело тут же пошло на лад.
Выяснилось, что факт взлома двери в мою служебную квартиру обнаружил бдительный комендант дормитория, или, по-советски, obstchezhitija. Обнаружил — и немедленно призвал тех, кому положено заниматься такими вещами по долгу службы.
Немного удивило отсутствие товарища Транина: казалось, сама суть его беспокойной службы обязывала его являться в таких случаях в числе первых.
- Нет, профессор, - переводчик поспешила развеять мои сомнения. - Конечно, с вашей, атлантической, точки зрения и то, и другое — полиция, но у нас, в Союзе, это как бы разные полиции. Государственному полицейскому и в голову не придет лезть в дела полиции криминальной, равно как и наоборот. Разве что… - девушка Анна Стогова воздела очи горе, будто вспоминая что-то важное и интересное, - в неких особых случаях. Шпионаж, террор…
Я, конечно, не считал себя ни шпионом, ни террористом, и потому немедленно обрадовался отсутствию того, кого раньше ожидал увидеть в первых рядах.
Тем временем, криминалисты закончили возиться с дверью, порогами, косяком, и, кажется, даже потолком. Старший полицейский — тот самый, который был в форме и говорил по-французски — подозвал стоящих в отдалении непричастных.
- Ponyatyje, - непонятно пояснил он. - Свидетели, - поспешила перевести девушка Анна Стогова. - У нас так положено, при осмотре места происшествия должны присутствовать двое независимых свидетелей.
- У нас точно так же, - с умным видом кивнул я.
Вопреки самым моим опасливым ожиданиям, внутри квартиры никакого особенно разгрома не оказалось. Меня, правда, внутрь пустили не сразу: сначала комнаты бегло осмотрели полицейские эксперты. Делалось это при помощи специального эфирного конструкта, я подсмотрел сквозь дверной проем, и увиденное мне понравилось.
Один из криминалистов, тот, что до того делал моментальные снимки моей несчастной двери, убрал куда-то фотокамеру, и вооружился взамен уже привычным макси-карандашом стандартного советского жезла. Несколько пассов — и вся комната (со своего места я видел только прихожую) как бы покрылась объемной координатной сеткой приятного зеленого цвета. Поверх сетки выделялись ярко-голубые линии передачи эфирных сил и столь же яркие, но уже желтые, электрические провода. Эксперт, оглядев понимающим взглядом получившуюся картину, забубнил себе под нос что-то на советском.
- Свидетелей прошу обратить внимание, - перевела мне девушка Анна Стогова. - Следы…
Вдоль плотного цветастого коврика, растянутого между входом и аркой внутреннего дверного проема, действительно просматривалась цепочка следов — почему-то, ярко-розового цвета. Эфирные отпечатки, по всей видимости, принадлежали человеку небольшого роста и с достаточно маленькой стопой.
Песья моя натура немедленно взяла верх над человеческой: мне захотелось, во-первых, принести пользу, во-вторых, показать себя с лучшей стороны, и, в-третьих, банально выпендриться. Кроме того, ваш покорный слуга был точно уверен, что на всю округу лучший нюх — именно у него, профессора Амлетссона, а он, в смысле, нюх, а не профессор, наверняка превосходит хитрые приборы, несомненно имеющиеся у экспертов.
- Женщина, - сообщил я переводчику, делая вид умудренный и слегка надменный. - Скажите эксперту, что эти следы оставила женщина. Это произошло не более двух часов назад, - я принюхался, избыточно и напоказ: вся нужная информация уже была получена мной посредством обычного дыхания, без театральных жестов. - Буквально перед взломом она посещала столовую: ела суп и куриные котлеты со сливочным маслом. Кажется, это блюдо называется po-kievski.
Конечно, лезть в работу профессионалов не следовало: я уже ожидал отповеди, гневной или безразличной, но эксперт кивнул, благодарно и неожиданно, и принялся набивать какой-то текст на сотворенной в воздухе эфирной клавиатуре.
- Фиксирует Ваше, профессор, мнение, - пояснила действия полицейского девушка Анна Стогова. - Его, конечно, нельзя применить в суде, но, как оперативную информацию…
Осмотр завершился, и с завершения прошло два часа. Еще прошел немного терзавший меня мандраж, вместе с волнением ушли опасения… Что не прошло, и проходить не собиралось — так это чудовищное недоумение, вызванное произошедшим.
Понимаете, эта неизвестная женщина (хотя, как мне негромко сообщила переводчик, полицейские допускали версию невысокого и некрупного мужчины — будто можно обмануть нюх давно не лакавшего алкоголя псоглавца!) - не взяла ничего, ну, или почти ничего ценного — не считать же за таковую ценность несколько мелких ирландских монет, вместе не стоивших и еврофунта!
На своих местах остались достаточно ценные вещи: новенький счетник, буквально накануне выданный мне для возможной сверхурочной работы, несколько украшений — колец и браслетов, которые я не надевал, отправляясь трудиться, и даже настоящие исландские документы, оставленные на самом видном месте.
Этот момент — нетронутые документы — до крайности удивил народного ополченца, одетого в униформу.
- Скажите, профессор, - полицейский обратился ко мне через посредство девушки Анны Стоговой. - Это действительный паспорт гражданина Исландии?
- Надо проверить. Его уже можно брать в руки? - уточнил, на всякий случай, я.
- Можно. Его даже не трогали, на обложке нет ни отпечатков пальцев, ни эфирного следа прямого воздействия, хотя, - полицейский произвел легкий пасс карандашным жезлом, - вот тут видно, что злоумышленник довольно долго и пристально смотрел именно на эту поверхность.
В виду, конечно, имелась поверхность тумбы, на которой я оставил свой паспорт этим утром — или, возможно, накануне. Сейчас непогашенная еще координатная сетка дополнилась значком, изображающим небольшой и примитивно нарисованный, но вполне узнаваемый, человеческий глаз.
Полицейский подал буквально пару эфирных единиц: слева от значка появилась поясняющая надпись, цифра «три» и советская буква, очень похожая на заглавную М, только, почему-то, в нижнем регистре. Я предположил, что в виду имеются минуты: о том, что в советском языке применяется иногда совершенно латинские термины, мне стало известно в первые же дни моего пребывания в Союзе.
Паспорт оказался у меня в руке очень быстро и самым логичным образом: я просто поднял его с тумбы.
- Смотрите, - я старался, чтобы действия и слова мои были как можно более далеки от переполняющего меня злого ехидства, но получалось, видимо, не очень хорошо: полицейский заметно напрягся. - Смотрите, - повторил я для пущей внятности, - вот это — обложка. Внутри нее — паспорт.
Я раскрыл книжечку документа в первом попавшемся месте, и местом этим, крайне удачно, оказался разворот с фотографией моей морды: значительно более юной, чем в оригинале, но все еще вполне узнаваемой.
- Вот. Фотография, все положенные надписи, голограмма. - Я закрыл паспорт и протянул его эксперту. - Можете убедиться сами.
Брать в руки мой паспорт полицейский отказался.
- Не имею права, - задумчиво и как-то даже грустно протянул он. - Мнению Вашему верю, в протокол вношу: гражданин Амлетссон утверждает, что найденный при осмотре документ — его личный паспорт гражданина Исландии.
Из дальнейших объяснений, сделавшихся, отчего-то, сбивчивыми и невнятными, следовало, что настоящие капиталистические документы — лакомый кусочек для разного рода криминального элемента, не до конца еще изжитого в Советской России, и похищения моего паспорта следовало ожидать от неизвестного в первую очередь.
В общем, мне следовало радоваться, я и обрадовался, но не до конца, поскольку во всей моей квартире не нашлось предмета всего одного, но достаточно для меня важного. Я не досчитался информационного кристалла, в тонких твердотельных схемах которого хранился мой личный архив.
Такой архив — штука сентиментальная и старомодная. Сейчас, в наш век электричества и эфирных хранилищ, мало кто держит семейные фотографии, личную переписку и видеозаписи особенно важных моментов жизни при себе постоянно: все это прекрасно размещается на гигантских служебниках информаториев, где и находится в безопасности куда большей, чем на носимом кристалле. Кристалл можно сломать или с легкостью потерять, что я, видимо, немногим ранее и проделал. Не принимать же всерьез версию того, что мой личный архив, даже мне самому, как правило, не очень нужный, понадобился кому-то еще?
Архив же куда более важный, рабочий и научный, пребывал ровно там, где ему и положено: внутри маленького сейфа, тоже, кстати, избежавшего вскрытия.
Полицейские удалились по своим важным делам, следом за ними ушла и девушка Анна Стогова: отправилась общаться с местным повелителем всего, что не приколочено, или приколочено, но не до конца.
По-советски эта должность называлась глуховатым словом zavkhoz, означала нечто вроде местного суперинтенданта, но с налетом героическим или прямо божественным: в прямые обязанности этого полезного человека входило буквально всё! Всё — в том числе, и установка новой двери взамен практически уничтоженной.
Ожидаемый легендарный герой, традиционного для советских вида дворф, явился неожиданно скоро: не прошло и получаса.
При себе дворф имел ящик с инструментами, заплетенную в толстую косу рыжую бороду и двоих помощников, со стонами и кряхтением тащивших новую дверь: стальную и в полном сборе, включая даже дверной косяк, ощетинившийся толстыми ригелями замка. Видимо, к поступившему запросу ответственный служащий отнесся со всем вниманием и добросовестностью: повторного взлома можно было не ожидать. Разве что, взлома всей стены, или, например, потолка.
- Guten Abend, - видимо, ради разнообразия, со мной поздоровались на хохдойче, почти сразу, впрочем, перейдя на британский и протянув для пожатия крепкую ладонь. - Суперинтендант Лызин. - И, ожидая, видимо, какой-то особенной, непонятной мне реакции, степенно поспешили уточнить: - не родственник!
Я, надо сказать, заметил: стоит советскому человеку вам представиться по фамилии, как немедленно оказывается, что точно такую же фамилию носил или носит кто-то знаменитый, печально или нет, и, значит, нужно немедленно уточнить, что он, представившийся, никакого отношения к тому, очень известному, не имеет.
Мне сложно это понять: что в моих родных краях, что в любых других странах, называемых на местный манер капиталистическими, никому бы и в голову не пришло, что убийца знаменитого ирландского барда Марк Чепмен имеет хоть какое-то отношение к основательнице компании Саузерн Юнион, и они оба — ко второй известной жертве Джека Потрошителя!
В общем, я сделал вид, что все понял, но не считаю этого Лызина родственником Лызина того, кем бы они оба ни являлись.
Мне, в итоге, было предложено пойти и где-нибудь погулять минут так двести: я так и поступил, решив, наконец, добраться до небольшого магазина, расположенного на территории Проекта. Отсутствие в личном распоряжении элофона начало приносить заметные неудобства, и неудобства эти я принялся устранять: деятельно, пусть и несколько запоздало.
Кристалл же с личным архивом я действительно потерял совершенно сам, там же, где на другой день и нашел: в ящике лабораторного стола.