В учительской собралось заседание педагогического совета обсуждались итоги прошедшего концерта. Висели мишени, только новые, с новыми пробоинами. Висели новые объявления: "Настольный теннис", "Пианисты - квартеты". Висели продуктовые записки Аллы Романовны. Текст их не изменился.
- Я полагаю, - сказал Всеволод Николаевич, - что в общем и целом мы справились с поставленной задачей. Школа продемонстрировала определенный уровень исполнительской культуры, возможности учеников, их техническую оснащенность, зрелость.
Сидела Верочка и писала протокол.
- Мы можем отобрать ребят для нового выступления. Мы располагаем такими учениками. Нам есть, что показать.
Преподаватели взглянули на стену, на то место, где недавно висела афиша и где в скором времени должна была появиться новая, но на ней будет уже написано не "Малый зал", а "Большой зал консерватории". Поэтому сегодня разговор не только о прошедшем концерте, но и о предстоящем, более ответственном.
- Мы проделали серьезную работу, - продолжал директор, - но предстоит еще более серьезная и ответственная.
Евгения Борисовна листала свои записи, готовилась к выступлению. Ипполит Васильевич сидел в кресле и дремал или делал вид, что дремлет. Преподаватель в военной форме без погон ждал случая, чтобы самому отметить выступление своего ученика, что было справедливым. Поэтому, когда он уловил паузу в словах директора и спросил: "Что вы скажете о моем воспитаннике, Всеволод Николаевич?", все восприняли его вопрос как вполне закономерный.
- Очень способный, и вы с ним на верном пути.
Тут директор как-то смущенно замолк. Очевидно, потому, что произнес слова в отношении верного пути. Он будто почувствовал, как вздрогнула Кира Викторовна. Она сидела на педсовете очень настороженная.
- Я думаю, что могу усложнить программу и подготовить с моим воспитанником что-нибудь более серьезное для Большого зала.
- Но он же ребенок! - не выдержала Евгения Борисовна.
- Я вас не понимаю, - сказал преподаватель.
- Это я вас не понимаю! - не успокаивалась Евгения Борисовна.
Кто-то из молодых преподавателей сказал:
- Напрасно мы боимся усложнений программы.
- Ребята уходят далеко вперед, выступая в классах. Федченко, например, каждую неделю приносит мне по одному этюду Шопена.
- А Юра Ветлугин...
- Оля Гончарова!..
- Они смелее нас.
- В музыке недостаточно одной смелости, - опять вступила в разговор Евгения Борисовна. - Я бы сказала молодым преподавателям, что их ученики часто прячутся за обилием нот и сложных конструкций. Забывают об осторожности. А вещи...
Ипполит Васильевич поднял голову и сказал:
- Один грузчик мебельного магазина заявил, что когда в узкую дверь квартиры протаскивают шкаф, то люди делятся на две категории: первые кричат "Осторожно, полировка!", вторые - "Осторожно, руки!" Это я так, к слову о вещах.
Евгения Борисовна никогда не знала, как надо спорить с Ипполитом Васильевичем. Впрочем, это происходило не только с ней.
Всеволод Николаевич начал опрашивать преподавателей, кто с каким учеником выступит и с какой программой.
- Хор в том же составе, - сказал руководитель хора.
- С какой программой?
- Включим две новые русские народные песни.
- Виолончелисты?
- Петя Шимко, конечно. Я подготовлю с ним сонату Бетховена, - сказал преподаватель класса виолончели. - У него есть все для Бетховена интонации, горделивая энергия.
- Очень способный ученик, - сказал директор. - Мне кажется, мы должны усложнить программу. Я думаю, что все-таки правы наши молодые преподаватели, которые говорят, что ребята уходят далеко вперед в своих работах в классах. Будем смелее! - И при этом Всеволод Николаевич взглянул на Ипполита Васильевича. Может быть, ему хотелось, чтобы старик поставил ему сегодня шесть.
Но старик промолчал, или он все-таки уснул в своей карете. Из принципа.
- Кто еще? - спросил директор. - Какие у кого есть еще предложения?
Кира Викторовна поднялась с места. К ней повернулись все. Как будто с самого начала ждали от нее каких-то слов.
- Выступлю с ансамблем скрипачей в том же составе! - сказала она.
Всеволод Николаевич обмер, потом громко закашлялся, как будто бы подавился костью. Евгения Борисовна вытянулась вся и окаменела. Даже Ипполит Васильевич проснулся. Казалось, он сейчас выставит ей одну из своих оценок. Только какую?
Верочка улыбнулась Кире Викторовне и записала ее слова в протокол.
ОЛЯ - О СЕБЕ И ОБ АНДРЕЕ
Утро у меня начинается, как всегда: звонит будильник, и я сразу встаю, хотя никому сразу вставать не хочется - так рано, и еще зимой. Бабушку я не беспокою и все на кухне делаю сама.
Кухня у нас маленькая, поэтому можно дотянуться одной рукой до плиты, другой - до шкафа с чашками и тарелками. Я сижу на круглом вертящемся стуле. Это стул для фортепьяно. Теперь такими стульями пианисты не пользуются: они неустойчивые. Дедушка приспособил стул на кухне: покрасил белой краской, и он сделался кухонным. Сидишь и поворачиваешься на нем, то к плите - здравствуйте, чайник, то к буфету - здравствуйте, чашка, здравствуйте, тарелка.
Так я сижу, поворачиваюсь, накрываю себе на стол. Потом мне надо сбегать вниз, в подъезд, принести дедушке свежие газеты. Газеты "Вечерняя Москва" и "Известия" лежат внизу в подъезде с вечера. Я их приношу, чтобы, когда дедушка встанет, газеты были уже дома. Он их прочитывает, как только открывает глаза. Если рядом со мной будильник, рядом с ним всегда газеты. Я осторожно кладу их на столик, потому что газеты всегда громко шелестят.
Дедушка у меня всю жизнь работал на заводе "Мосмузрадио" настройщиком-интонировщиком. Давал голоса новым пианино и роялям. У него точный слух, профессиональный. Дедушка способен уловить разницу звучания до нескольких колебаний в секунду.
Недавно я, как всегда, осторожно вошла в комнату, чтобы положить газеты. Вдруг дедушка поднял голову. "Что с тобой?" - спросил он. Я сделала вид, что не понимаю. Он повторил вопрос и поглядел пристально на меня. Как я могла объяснить об Андрее... о себе... Теперь вот Андрея нет в школе, а я не знаю, что мне делать, как ему помочь. А ему надо помочь. Его мать тогда кричала, что я виновата, что он тогда на сцене повернулся и ушел. Что все так получилось. А сам Андрей? Он меня не замечает, а если замечает - старается обидеть. Но я ведь никогда не мешаю ему, даже лишний раз не обращаюсь.
Сейчас Андрея нет в нашей школе. Где он? И надо было бы пойти к нему домой или хотя бы поговорить с Кирой Викторовной или еще с кем-нибудь. Но с кем? Ладя вот приходил. Я думала, он заговорит об Андрее и обо всем, что случилось, а он ничего не сказал, и я ничего не сказала. Легче всего промолчать. Я понимаю, это многим людям легче всего. И надо было с Ладей поговорить. Но не поговорила.
В день концерта в артистическую - перед тем как нам выходить на сцену - примчался Ладя, красный, запыхавшийся, вытащил из футляра скрипку, сказал: "Дайте ля". Ему дали. Он подстроился, и тут вдруг Андрей подскочил к нему. Если бы не Алла Романовна, то и неизвестно, вышли бы мы все на сцену.
Я еще не видела Андрея таким. Даже тогда, в раздевалке, когда я случайно толкнула вешалку и вешалка упала на меня и на Андрея, завалила нас пальто. Он был в ярости. Но что это по сравнению с тем, каким он был в артистической. Должна была начаться драка, и такая, от которой страшно становится. Бывают такие драки. Ну и потом все остальное на сцене, в школе. Преподаватели делали вид, что ничего не произошло, но мы все знали - Андрея нет. Исчез.
Вот почему я не знала, что сказать дедушке. Дедушка понял и не стал больше ничего спрашивать. Я была благодарна ему. Он у меня с сильным характером. Он даже бывает суровым стариком. Непреклонным. Вот бы мне его суровости. Вообще, нехорошо мне. И раньше было нехорошо, когда видела Андрея почти ежедневно, и теперь, когда не вижу его, когда он пропал. Даже теперь хуже.
Дома я меньше занимаюсь, не идет у меня сейчас музыка. Не идут руки, когда сажусь за фортепьяно, потому что думаю о другом. Не хочу, а думаю.
Если я отправляюсь рано утром в школу, то потому, что привыкла, и еще потому, что лучше мне уходить из дому рано. Чтобы все было, как было. Хотя бы внешне. Скорее бы только весна, настоящая и уже без снега. Зимой мне всегда грустно.
После уроков я пошла в библиотеку, чтобы переписать ноты для занятий, и тут вспомнила, что в папке у меня лежит книжка. Я раскрыла ее и начала читать. Это была книга о любви, как любовь понимали поэты Рима, Индии, Аравии, как ее понимали Гейне, Шекспир, Маяковский, Бунин. Как понимают любовь теперь.