"Любовь - это не только любовь, а еще и свобода, и истина, и красота, и справедливость... И когда человек любит, он не только любит - он обретает какую-то свободу, добывает какую-то красоту, творит какое-то добро, постигает какую-то истину".
Я читала книжку и не могла от нее оторваться. Я только заметила, что неподалеку от меня сидел Гусев. Он, конечно, занимался изучением тетрадей Бетховена. Мы были с ним сейчас похожи друг на друга, потому что читали самые важные для нас книги, занимались самым важным для нас делом и выясняли главные вопросы своей жизни.
Я так волновалась, что слова у меня прыгали перед глазами, и каждое из них попадало в меня, только в меня одну. Я хотела остаться одна. Только бы кто-нибудь не подошел, не помешал бы мне. Я совсем низко опустила голову над книгой, чтобы никого и ничего больше не видеть.
"Можно ли любить в человеке не только его хорошие, но и плохие стороны?.. Но все мы знаем, что человек не разграфлен на черные и белые клеточки, душевные свойства его сложны, они неизменно переходят друг в друга..."
А я Андрея сфантазировала или люблю его таким, какой он есть? Не разделенным на черные и белые клеточки? Может быть, надо разделить на такие клеточки, и тогда белых останется совсем мало? И мне будет легче? Но я Андрея не фантазирую, я его люблю. Может быть, Рита Плетнева его фантазирует, а я нет. И высчитывать черные и белые клеточки тоже не буду.
И вдруг я прочитала:
Король останавливается перед стражей в позе величественной и
таинственной.
К о р о л ь. Солдаты! Знаете ли вы, что такое любовь?
Солдаты вздыхают.
(Е. Ш в а р ц. "Золушка")
Я засмеялась и, наверное, громко, потому что Гусев взглянул на меня.
- Ты чего?
- Ничего.
Но Гусев увидел, что передо мной не ноты, а книжка.
- Чего ты читаешь?
- Я читаю сказку.
- Сказку? - удивился он. - А-а...
И Гусев снова погрузился в Бетховена.
Я решила увидеть Андрея во что бы то ни стало. Может быть, попросить Татьяну Ивановну разложить пасьянс, а я загадаю, так, для храбрости. Мы с Андреем вместе поступали в школу. Мы с ним должны быть все-таки друзьями, несмотря ни на что.
Вчера я видела Риту Плетневу. Она приходила к нам в школу. Она красивая, и это ей, конечно, помогает быть такой, какая она есть.
А я ушла. Незаметно. И потом я мучилась от этого. Ведь я у себя в школе, и почему я должна была уйти? А она независимая и уверенная в себе, и все вокруг нее бегают, даже Павлик. Наверное, Андрей состоит из одних черных клеточек и его Рита тоже, а я из одних белых, таких белых, что меня никто уже и не замечает!
Так мне и надо.
В то утро все было, как всегда: я пришла в школу, взяла ключ и поднялась наверх, в класс. Зажгла маленькую лампочку на шпильтыше. И тут вдруг в зеркальце увидела Андрея. Андрей вернулся! Он пришел! Он снова будет с нами!
ЭПИЛОГ ПЕРВОЙ КНИГИ
В ансамбле было восемь скрипачей и органистка Оля Гончарова. Первыми, как самые старшие, школу закончили Ладя, Андрей, Оля и Ганка. И они первыми должны были поступать в консерваторию. Пытаться, во всяком случае. Но Ганка отказалась. Она заявила Кире Викторовне, что вернется в село, что она хочет учить музыке ребят у себя в Бобринцах. Что так она решила. Она всегда все решала сама.
У Оли умер дедушка. И она пошла работать.
Из ансамбля в школе еще остались учиться Дед, Машенька Воложинская, Франсуаза и, конечно, "оловянные солдатики".
К н и г а в т о р а я
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Жизнь прекрасна, Ладька уверен в этом. Даже сегодня, когда предстоял такой непростой день. Об этом дне шел разговор и на выпускном вечере в школе - "торжественный акт, посвященный выпуску учеников", - и потом у Киры Викторовны в подмосковном поселке Марфино, где она прослушивала Андрея и Ладю, "облизывала", как она сама говорила, программы по специальности для поступления в консерваторию.
Такой "облизанный" Ладька шел по городу.
Первый звук смычка. Ладька его всегда особенно ясно ощущал. Смычок стремительно съезжал с плеча и снова стремительно наезжал на плечо, и звук вспыхивал перед глазами. Плечо гудело и целиком становилось скрипкой.
Ладя не обижался, если кто-нибудь из ребят во дворе или на улице говорил ему вслед, что вон идет скрипач, пилить будет. И сегодня он попилит. Надо, и попилит - кому свежих и горячих опилок с музыкой?!
Сегодня надо, чтобы все члены комиссии загудели, как твоя скрипка, чтобы ты засыпал их штрихами и пассажами, как опилками.
- Ты его не видел? - спросила Кира Викторовна Андрея.
Кира Викторовна и Андрей стояли в коридоре консерватории на втором этаже. В коридоре было много ребят. Они приехали из разных городов, и теперь каждый рассказывал свое, но в то же время одним глазом косился на большие белые двери: там сидела экзаменационная комиссия по классу скрипки.
Открылась большая белая дверь. Андрей обратил внимание, как блестела бронзовая ручка. Ее блеск как будто передавал весь накал сегодняшнего дня.
Вышла женщина со списком и прочитала фамилию очередного кандидата в консерваторию.
Кандидат взял инструмент, достал экзаменационный лист, оглянулся по сторонам, ища поддержки или хотя бы сострадания, и шагнул за дверь вслед за женщиной. Дверь бесшумно закрылась.
- Пошел на постамент, - сказал кто-то в коридоре.
- Важно улыбаться на входе.
- Нервишки?
- Угу.
- Пошаливают.
- Повизгивают.
Девушка в узеньком темном костюме крутила винт на смычке и о чем-то думала. Винт она крутила машинально. Кира Викторовна взяла ее за руку. Девушка перестала крутить, улыбнулась, но потом опять начала крутить. Кира Викторовна опять остановила ее. И девушка опять улыбнулась и кивнула. Андрею казалось, что девушка тоже думала об этой бронзовой ручке, ждала, когда ручка медленно повернется, тогда откроется дверь и выйдет тот, кто только что с надеждой вошел туда.
Вечно эта надежда. Андрей уставал от этого. Потому что всегда на что-то надеялся - на успех в школе, на успех на первых шефских концертах, на имя в первой афише. Жизнь подбрасывала новые надежды, и он иногда не выдерживал, срывался. Как тогда со скрипкой. Он освободился от всяких надежд, и ему казалось, что теперь будет легко жить дальше. Но все это не так. Все началось сначала. И опять, и опять надо было двигаться от надежды к надежде. Каждый раз преодолевать все более сложное препятствие. Более серьезное. А Ладька? Он не меняется. Неужели он и на самом деле просто живет и просто радуется? Или раньше это было так, а теперь это уже притворство?
По коридору высоко над головой пронесли какие-то списки. Может быть, так высоко пронесли, чтобы не помять, а может, чтобы ребята не пытались заглянуть в них.