- Кон сэнтимэнто - нежно. Пэзантэ - как будто идешь с грузом.
- С каким грузом?
- В музыке.
- Скажи что-нибудь еще.
- Что сказать?
- Что хочешь. Но теперь без музыки.
- Издеваешься?
- Мужчина никогда прежде сам не брал девушку под руку. - Санди выпустила его руку и отошла в сторону. - После того как мужчина предлагал девушке свою руку, она делала небольшой шаг к нему, поворачивалась левым боком и накладывала пальцы левой руки на обшлаг его мундира. - Санди все это проделала.
- Издеваешься, да? - Ладя сказал это с интонацией актрисы Мироновой.
- Парное упражнение. И я радуюсь, а не издеваюсь, - жизни, людям, тебе и мне! Кон сэнтимэнто.
- А что такое радость? - спросил Ладя. - Ты знаешь?
- Знаю.
- Нет, вообще.
- И вообще и в частности. У меня внутри начинают бегать и лопаться пузырьки, как в открытой бутылке нарзана. И я все могу, все получается смешно.
- А сейчас?
- Что?
- Где пузырьки?
- Ах, тебе мало за сегодняшний день! - Санди вдруг сняла свою шапку, связанную из мохера, и приставила ее к подбородку, как бороду. Вырвала из шапки несколько шерстинок и прицепила над губой, как тонкие усы.
Ладька даже икнул с испугу: это не была сейчас Санди, его невеста, это было семнадцатое столетие - "Мужская осанка и походка". Ладька смеялся, икал и опять смеялся. Санди церемонно раскланялась и сказала:
- Мы принимаем по четфергам. Моя дочь будет рада вас видеть. Между прочим, с носовым платком следует обращаться в двадцатом столетии совершенно так же, как и во всех предыдущих столетиях.
Когда Ладька перестал смеяться, Санди не было. В переулке было пусто, горели фонари и шуршали листья. А Ладька держал в руках носовой платок, который он вынул из кармана, и так и не знал, как с ним обращаться.
Ладе открыла двери тетя Лиза. Она еще не спала, смотрела передачу по телевизору.
- Кинопанорама, - сказала тетя Лиза. - Ужин собрала тебе. Варенье еще имеется, стоит в буфете.
Ладька поглядел на себя в зеркало. Дождался, когда тетя Лиза уселась к телевизору смотреть "Кинопанораму", взял с полочки ее старую шерстяную шапку. Приставил к подбородку. Не смешно. Ничего не смешно, когда нет Санди Ладя положил шапку. А ведь был в России известный итальянский скрипач Мира шутом. При царице Анне Иоанновне. Его шутовской титул гласил: "Претендент на самоедское королевство, олений вице-губернатор, тотчасский комендант Гохланда, экспектант зодиакального Козерога, русский первый дурак... известный скрипач и славный трус ордена св. Бенедикта".
Санди это специально откуда-то выписала для Лади. Даже сделала рисунок Мира - толстый человек, необычайно кучерявый, держит смычок, а к концу смычка привязан бубенчик.
Ладя прошел к себе в комнату. Есть ему не хотелось. Он зажег настольную лампу. На стене засветились клинки мечей, щит, большая кольчуга. Брат нашел все это в Казанском Поволжье, где он копает сейчас "Древнюю Русь". Мечи он травит специальным составом, и тогда на них проступает клеймо мастера или княжеские знаки. Так считает брат. Он водил Ладю в Третьяковскую галерею, чтобы Ладя внимательно посмотрел древнюю икону Дмитрия Солунского. Святой держит на коленях полуобнаженный меч, и, если присмотреться повнимательнее, на клинке можно различить стертые временем римскую двойку и два соединенных концами полумесяца. Знаки сходны с меткой на спинке трона Дмитрия Солунского на той же иконе. Брат доказывал, что это знаки князя Всеволода Большое Гнездо. Это же доказывал и один академик.
Ладька любил эти клинки. Походы, битвы, великие князья; варяги, печенеги, татары, поляне, древляне. И кто там еще.
Скоро приедет брат и сдаст все в музей.
Ладька ударил по щиту, и он зазвенел глухо и тревожно, будто в него попала стрела.
Когда Ладька сдавал вступительный экзамен по специальности, играл перед приемной комиссией и профессором Мигдалом, Андрея в консерватории не было: он готовился в дорогу в Югославию. Был конкурсантом международного конкурса. Ладя был абитуриентом. Всего лишь. Дистанция. Если чисто формально. А творчески? Что Ладя показал Мигдалу? Как он ему тогда играл и всей комиссии? Он только видел, как Валентин Янович прикрыл ладонью левое ухо. Валентин Янович не смотрел на Ладю, а Ладя смотрел на него, и не потому, что самые важные слова в комиссии принадлежали Валентину Яновичу знаменитому профессору, а просто Ладя был взволнован, что его слушает именно скрипач, а не профессор. Ладька не думал о том, как бы не заболтать пассаж, или что вдруг смычок потеряет устойчивость, или неясными будут акценты; он не показывал себя, а рассказывал о себе.
Последнее время Ладька играл без подушечки и мостика, скрипку держал на плече естественно. Смычок натягивал незначительно, чтобы ощущать вес руки. Таким ненатянутым, слабым смычком играл Сарасате. Но Ладька не думал в тот день: ослаблен ли у него смычок, как у Сарасате, или, наоборот, натянут, как у Крейслера. Он рассказывал на скрипке о себе все, что с ним было, - свое детство и все, что было потом, - хотя играл он Моцарта, отрывок из концерта Хачатуряна и Равеля "Цыганку".
Скрипка лежала просто на плече, и Ладя чувствовал дыхание верхней и нижней дек, дыхание смычка и свою с ним слитность. Ладя целиком принадлежал своей интуиции, слухом направлял каждый звук и все движения. Он стремился воссоздать, а не удачно разместить готовые музыкальные детали; он не хотел, чтобы смелость уступила место погоне за безопасностью. Он не хотел безопасности, он хотел в тот момент музыки для себя и для этого скрипача, который слушал его, прикрыв левое ухо, и едва заметно шевелил тяжелой головой.
Когда Ладька кончил играть, в аудитории была тишина, никто не сделал никакого движения. Профессор так и продолжал держать закрытым левое ухо.
Ладька вышел.
На следующий день Кира Викторовна под секретом сказала Ладе, какую запись сделал в протоколе лично Валентин Янович: "Исключительная индивидуальная приспособленность к инструменту".
- А еще, - добавила Кира Викторовна, - в разговоре со мной он сказал, что постарается привязать тебя к струнам навсегда! Понял, мой милый?
Ладька следил, что писала консерваторская газета об Андрее, о его выступлениях в Югославии, думал, каким Андрей вернется с конкурса, что в нем изменится. Ладя слишком хорошо знал Андрея, знал его давнюю мечту, которая теперь исполнилась, и так блестяще. У Андрея настоящая "культура звука". Об этом писала газета, перепечатывая выдержки из югославских газет. Он "интерпретатор и полностью совпадает с духовными устремлениями композитора". А потом было написано даже так, что "только на основе необыкновенной, изумительной сосредоточенности можно добиться предельного овладения всеми участвующими в игре на скрипке мышцами и нервами и приобрести техническую уверенность, которая затем почти уже не нуждается в шлифовке". О большем и не помечтаешь. Андрей, конечно, вернется совсем другим. Каждый бы на его месте как-то изменился, это не зависит от человека, с этим, очевидно, нельзя справиться. Ладька бы тоже не справился - он так думал, он готовился встретиться с новым Андреем. Они будут учиться у одного и того же профессора, им опять предстоит быть вместе.
И они встретились... Это было на Тверском бульваре, в павильоне, где продаются горячие пельмени и где обычно собираются те, кто приносит с собой выпивку.
Ладька шел в консерваторию по бульвару и увидел Андрея в этом павильоне. Он не знал, что Андрей уже вернулся, и никто этого не знал. Это было утро после той ночи, когда Андрей ушел из дому.
Андрей сидел в стороне от всех, на столе ничего, правда, не было никаких бутылок, стаканов. Андрей просто сидел. Ладька все-таки не поверил, что это Андрей, и вошел в павильон. Да, это был Андрей. Руки положил на стол и смотрел перед собой. Совершенно неподвижный, бледный, губы плотно сомкнуты. Ладя смотрел на него, он стоял совсем близко, но Андрей его не замечал. Он ничего не замечал вокруг себя и не хотел. Ладя это понял. Еще он понял, что случилось что-то страшное и что Андрей никого не хочет видеть, потому и сидит в этом странном павильоне с утра. Один. И нельзя его трогать, о чем-то спрашивать. Надо узнать у других, что случилось. И раз он сидит здесь, недалеко от школы и от консерватории, значит, в школе или в консерватории знают, что случилось.
На следующий день Ладя узнал, что случилось. Сказала ему Чибис. Она теперь тоже занимается в консерватории - на вечернем отделении.
Ладя пошел вместе с Чибисом на четвертый этаж, где были органные классы. Чибис должна была познакомиться с инструментами, на которых она еще не играла. Таков порядок в консерватории.
Об Андрее больше не говорили. Ладя посчитал неудобным говорить с Олей об Андрее.
- Над чем ты сейчас работаешь? - спросил Ладя.
- Так... - неопределенно сказала Оля. - Больше думаю, решаю для себя.
- Но ты же пишешь музыку.
- Пытаюсь.
- Что пишешь?
- Я не знаю, что это будет.