Прощались мы у «рафика». Это — маленький автобус человек на десять. Он заехал утром за пап-с-мамой и негромко прогудел у нашего дома.
Папа взял меня за плечи, к животу прижал, поцеловал в затылок и в волосы мне дышит — шепчет:
— Будь умным, Саня! Это тебе экзамен на мужество и зрелость…
— А ты там, — отвечаю, — за мамой приглядывай. С ногой чтоб опять не случилось!
Папа еще раз вдавил меня в живот и передал маме. А она плачет. Целует меня и плачет. Слезы соленые-соленые! У меня даже губы от них защипало, а потом и глаза.
— Сашенька!.. Сашенька!..
Больше ничего ей и не произнести от волнения.
— Мама! Это ты, — говорю, — едешь к белым медведям! Я дома остаюсь — не беспокойся! Все будет по-твоему: и дверь не забуду запирать, и газ в кухню не напущу, и мыться буду по субботам в ванне!..
А папа уже с родителями Буна прощается. Отец у него электрик — моторы у троллейбусов чинит, а мать водит эти самые троллейбусы.
— Если что, — говорит папа, — прошу вас — срочную телеграмму…
— Телеграммы не будет! — успокаивает его отец Буна. — Не допустим никаких аварий! Сами, если что, ремонтик проведем — хоть текущий, хоть капитальный!
Говорит, а сам широкий ремень на брюках поглаживает. Но я-то знаю: он даже Буна ни разу пальцем не щелкнул…
Мама на груди у мамы Буна слезы льет.
— И зачем я только геологом стала!..
Моя мама маленькая, тоненькая, как девчонка. А у Буна мама — женщина солидная. Что ей троллейбус! Она и с паровозом, и с танком, наверно, справилась бы не хуже мужчины. Но транспорт никак на ее характере не отразился. Ласковая она, и голос у нее теплый.
— Милочка вы моя! — говорит она. — Да что вы так убиваетесь? Да все хорошо будет!.. Как встанет — сразу вниз, к нам, чай пить. После школы — обедик. Ну и ужин обязательно… А уж к ночи я сама подымусь, не поленюсь, и проверю: дома ли, спит ли?..
Водителю «рафика» эта сцена поднадоела. Он вежливо напомнил о себе: коротко погудел вполголоса. И все заторопились. Папа втащил в машину вещмешки — свой и мамин. Мама еще раз переобнимала всех, включая Буна, и всех просила относиться ко мне ласково и строго.
Бун пошутил:
— Я ему спуску не дам: голову оторву, если слушаться не будет!
Лицо у мамы стало жалким и испуганным. Шутки до нее в ту минуту не доходили.
— Ой! — сказала она. — Не надо…
Папа легонько подсадил ее в «рафик». Мы стояли и руками махали, пока машина не завернула за угол — точь-в-точь как и в прошлом году. Только тогда рядом со мной был дедушка. Помню, как он сказал:
— Разведка двинулась. А наше с тобой дело — тылы укреплять. Идем-ка, Санька, переводить хозяйство на холостяцкие рельсы!
Мне весело с ним было! А сегодня почему-то тоскливо стало. Бун зовет к себе, а мне домой охота.
— Убрать, — говорю, — надо кое-что…
Убирать в квартире нечего. Пап-с-мамой все вылизали перед отъездом. Идеальная чистота. И пусто до гулкости. Я своих шагов никогда раньше не слышал. А теперь брожу из комнаты в комнату — и шаги по всей квартире раздаются. Зачем только дедуля умер?..
Присел я к окну, чтобы шагов своих не слышать. В парк смотрю. Деревья будто в дымке зеленой. Почки, наверно, набухать начали. Никогда я раньше этого зеленого тумана в парке не замечал. Может, глаза лучше видят, когда один остаешься? Значит, полезно иногда посидеть одному, подумать.
Вдруг — дзинь! Звонок! «Неужели, — думаю, — вернулись? Что, если экспедицию отменили?» Отгадайте, рад я был бы или не доволен?.. Рад! Еще как рад! Это только болтовня одна про самостоятельную жизнь! Я без пап-с-мамой уже полчаса прожил и никакого удовольствия не почувствовал!
Бегу к двери. А это — Бун и Васька Лобов… Наверно, кислый я был, потому что Васька подбородок поскреб и сказал Буну:
— Нас явно не ждали… Зайдем попозже!
— Брось ломаться! — говорю. — Человек уборкой занимался, потому и не ждал!
Васька прихожую осмотрел, пальцем по двери провел — нет ли пыли, подмигнул Буну.
— Человек хорошо поработал!.. Скажем, раз уж он такой прилежный?
Я сразу смекнул: припасли они для меня какой-то сюрпризик, и не из плохих. Васька Лобов — тот небывало торжественный, а Бун — радостно-смущенный.
Сел я на стул. Жду. Любопытство распирает.
— А ты, — говорит Васька, — встань! Такие вещи сидя не слушают. И не как-нибудь встань, а по стойке смирно!
Бун тоже сказал:
— Встань, Тур! Встань!
Что за ерунда?.. Но встал я, и уже не любопытно мне, а тревожно. Но пока держусь, за шуточку прячусь:
— Не тяните — поджилки трясутся!
— Сегодня совет дружины заседал, — сказал Васька. — Семиклассников рассматривали… И есть такое мнение, что из нашего класса можно кой-кого в комсомол рекомендовать… Я назвал тебя, Буна и Костю Сажина.
Бун потом рассказывал, что видик у меня был не геройский. Помню, сел я и опять вскочил. Что-то сказать нужно, а ничего не говорится. С трудом губы расклеил.
— Дед бы, — говорю, — рявкнул: «Служу Советскому Союзу!»
Васька смеется:
— Это дед, а ты что скажешь, товарищ Данилов?
— Лучше, — говорю, — деда не скажешь… Служу Советскому Союзу!.. Только зачем так неожиданно?.. И что делать теперь надо? Готовиться?
— Теперь не приготовишься! — смеется Васька. — У тебя четырнадцать лет в запасе было. Либо ты уже готов, либо нет! Вот ты и ответь, честно ответь, откровенно: готов ты или нет?
Смотрю на Буна.
— А ты готов?
Вижу, и ему ответить трудно. Он в таком же положении: заявить, что готов — неудобно, сказать, что не готов — глупо! И всякая к тому же чепуха вспоминается: про дворничиху, которая на нас орала, про милицию, куда нас из-за чистильщика притащили… Может, комсомольцы не должны попадать в такие истории?
— Ладно! — сжалился над нами Васька. — Не мучайтесь! Я с ребятами советовался. Пионерская рекомендация вам обеспечена, а вторую, от комсомольца, поищите сами. Принимать вас будут в конце июня, когда экзамены в школе закончатся.
Васька побежал к Сажину, а мы остались вдвоем. Друг на друга смотрим и про одно и то же думаем.
— Чего, — говорю, — сомневаться? Мы не хуже других!
— А твой дедушка, — спрашивает Бун, — дал бы нам рекомендацию?
— Наверно бы, дал…
— А может, и нет!.. Он меня ревизионистом обозвал. Это тебе похуже хулигана будет!
— Ревизором! — поправил я его.
— Какая разница!
Мы заспорили, а тут опять — дзинь! И кто бы вы думаете?.. Борис Борисович — наш бывший чертежник! Только без бороды. Подбородок белый-белый, как приставленный. И совсем не в милицейской форме — в том же плаще, что и в школу ходил.
— Здесь, — спрашивает, — рецидивисты живут, которые по будкам с ваксой специализируются?
Я плащ у него взял, повесил и на белый подбородок ехидно поглядываю.
— А кто прав оказался? С бородкой-то пришлось расстаться… Здравствуйте, Борис Борисович!
Он смеется.
— Заметная очень. Два раза по одной улице пройду — и все меня знают!
— А что страшного? — спрашиваю. — Вам же не воровать, а наоборот! Пусть знают!
— Ты все такой же!
— Бун, — говорю, — тоже не изменился!.. Проходите, Борис Борисович!
Сели втроем на диван: мы по бокам, Борис Борисович — в середке. Меня так и подмывает.
— Как ваше расследование, Борис Борисович? Оно вам, кажется, в порядке практики поручено… Двоечку не заработаете?
Он отшучивается:
— Пятерка обеспечена! Сейчас актик на вас настрочу — и вся практика! Пять с плюсом!
— Актик — на нас?
— На вас!.. Кто же, кроме вас, виноват?
— Мысль повторенная, — говорит Бун, — есть ложь!
Похохотали мы, а он и спрашивает у меня:
— Проводил своих?
— Проводил!.. А откуда…
— Оттуда! — говорит Борис Борисович, не дослушав вопроса. — Хорошо иметь таких друзей!
Это он про Буна. Видно, все знает: и про моих пап-с-мамой, и про то, что я под надзор родителей Буна оставлен.
Обнял он нас по-дружески, посмотрел на меня, на Буна и перешел к делу.
— Память мне ваша нужна… Это очень важно!.. Вы в плен одного парня когда-то захватили… Постарайтесь теперь припомнить все жаргонные словечки, которые он произносил. Особенно те, которых вы не знаете или не поняли.
Это была задачка похуже бассейна с двумя трубами. Мы ведь только на уроках за чистоту русского языка боремся, а дома или на улице мы и сами так жаргоним, что прохожие оборачиваются. Не думаю, что есть хотя бы одно нелитературное словечко, которое мы не знаем. Может, это и плохо, а что сделаешь! Знаем — и все! Их же из головы не выбросишь!
Смотрю на Буна.
— Вспомнил что-нибудь?
— Компаха, — говорит. — Репетушка…
— Еще! — просит Борис Борисович. — Какие-нибудь непонятные слова.
— Ругательства? — спрашиваю.
— Нет. Их повторять не надо.
— Тогда, — говорю, — не было, Борис Борисович, таких слов! У меня память зверская! Как бритва! Захочу — и как в кино, могу всю ленту прокрутить про этого парня.
— Захоти, пожалуйста!
Я и начал:
— Мы его у школы встретили… Шел, молчал… Дошел до своего дома. По лестнице протопал. Встретился с кем-то наверху. Разговор был короткий, а слова такие: «привет, старик», «отломал азбуку», про немку…
— Про немку? — спросил Борис Борисович. — Про какую?
— Школьный жаргон! — говорю. — Так всех учительниц по немецкому языку называют.
— Ой ли? — произнес Борис Борисович и по привычке в бороду свою хотел вцепиться, но нету бороды-то — сбрита, а то бы он опять ее в винт скрутил.
— Точно! — говорит Бун. — Мы проверили. Он в самодеятельности занимается на немецком языке.
— Как же вы проверили?
— Он сам сказал.
— А вы поверили?.. И напрасно. О немке и речи не было!
Тут я и догадался.
— Есть! — говорю. — Нашел! Не немка, а мемка! Мы потом решили, что это немка, а вначале я точно слышал — мемка! У меня слух зверский!.. Это словечко вам требовалось?
— Допустим, — согласился Борис Борисович. — А что такое мемка?
Ни Бун, ни я никакой мемки не знали. Борис Борисович объяснил и такую нарисовал картинку — жуть одна!
Сейчас новых домов в городе строится — прямо миллион целый! Телефонов не хватает. Автоматы на улицах есть, а по квартирам не сразу ставят. Заболел человек — приступ у него. Кто-нибудь бежит к автомату, чтобы врача вызвать, а телефон не работает: трубка срезана! Он — к другому! И там нету трубки!
Больному плохо! Укол бы ему! А врача никак не вызвать… Пока такси найдут, пока доедут до «неотложки» — умер человек!
— Это же убийство! — говорит Бун.
Я тоже, разгорячился.
— Расстреливать таких надо!
— Прежде всего, — сказал Борис Борисович, — нужно поймать этих охотников за трубками. Они их мемками называют. Вероятно, от слова мембрана.
Из-за этой истории с автоматами мы с Буном про свое дело забыли. Хорошо, что я вспомнил.
— Поймать, — говорю, — надо их обязательно! Хотите, даже поможем вам. Но мы ведь и сами вроде подсудимых! Вам же нас расследовать поручили! Вы уж нас в первую очередь, Борис Борисович! Постарайтесь, пожалуйста, а то нас и в комсомол не примут. Как раз сегодня…
— Знаю! — улыбнулся Борис Борисович.
— Могу спорить — не знаете!
— Проспоришь!
— Ну, что сегодня было?
— Приходил Вася Лобов. Так?.. И сегодня же совет дружины заседал. Так?.. И вынес одно решение. Так?..
Я только рукой махнул. С ним лучше не спорить. Вот тебе и школьный чертежник!
— Поздравлять пока не буду! — говорит Борис Борисович. — Рано… Но уверен — все будет хорошо!.. А с будкой чистильщика… С тем случаем — не беспокойтесь. Я уже оправдал вас. Дело еще не закончено, но вы в нем участвуете только как свидетели.
— Кто же, спрашиваю, — вытворил эту штуковину с будкой? Или еще не знаете?
Борис Борисович встал с дивана и огорошил нас:
— Зато вы знаете и сегодня покажете его. Жду вас в семь часов у центрального входа в парк…