Проснулась я от душераздирающего, но синхронного пения.
— Говорят, мы бяки-буки,
Как выносит нас маман?
Но зато не знаем скуки,
Как положено чертям!
Ещё не до конца проснувшись, я уже начала трястись от хохота.
— Долго сочиняли?
Дети вопрос проигнорировали, пропев:
— Ой-ля-ля, ой-ля-ля,
Ай да круглая Земля!
Ой-ля-ля, ой-ля-ля!
Эх, мам!
Эх, мам — это точно.
Я приоткрыла один глаз и покосилась на часы. Семь утра, пора, как говорят мои близнецы, стэндапить. И гоу бэк ту скул.
Словно в ответ на эту мысль истошно зазвонил будильник. Фред и Джордж на секунду запнулись, но затем продолжили:
— Ой-ля-ля, ой-ля-ля,
Эх, мам!
— Эх, черти! — я слезла с кровати и запустила в детей подушкой. — Ну-ка, быстро умываться!
— А мы уже! — кивнул Фред, а Джордж добавил:
— И Фима!
О-о-о. Бедняга.
Совершенно мокрый Фима сидел посреди коридора и сосредоточенно вылизывался. Увидев меня, насторожился, а уж когда из комнаты выбежали черти, подпрыгнул и бросился наутёк в своё любимое место — под ванну.
— Эх, ничему тебя жизнь не учит, — пробурчала я и зашла следом. — Мои бандиты тебя поэтому под воду и засунули, что ты сам сюда прибежал. Надо было прятаться под кровать!
Фима высунул задумчивую морду из-под ванны и опасливо мяукнул. Почему-то в этом мяве мне послышалось: «Да ты что, хозяйка, всё равно достанут, если им захочется…»
Вообще «всё равно достанут» — вечный девиз Фреда и Джорджа. И спасибо, Господи, что они не волшебники с палочками! Иначе от их «чудес» я бы уже повесилась.
Я быстренько умылась, чтобы не оставлять своих оболтусов надолго с мамой наедине, и побежала на кухню. Завтрак уже был готов, как обычно. За завтрак в будни отвечала мама, а в выходные — я.
У сидящих на табуретках мальчишек были на редкость святые лица. Я посмотрела на свою табуретку — чисто. В тарелку. Обычные сырники. Банка со сгущёнкой, упаковка сметаны, чай… Ну, разве что чай…
Понюхала. Чай пах чаем.
Я совсем насторожилась.
— И где вы нашкодили?
Мои черти синхронно выпрямились, выставили подбородки вперёд и заголосили:
— Нигде!
— Мы молодцы! Так Нина Васильевна говорит!
Я умилилась. Нина Васильевна — классный руководитель, святая женщина, сказавшая мне ещё в самый первый день первого класса: «Если я за четыре года начальной школы не прибью их обоих, поставишь мне памятник. Или хотя бы коньяк».
Надо будет купить.
— И почему же Нина Васильевна так говорит?
Фред и Джордж гордо надулись.
— У нас все оценки в году — пятёрки!
У меня изо рта от удивления выпал кусок сырника. Вот же! Я думала, хоть одна четвёрка в итоге получится, но эти черти… хитрые!
— Ты нам обещала-а-а-а!
— Да-а-а-а, обещала-а-а!
Мама, хихикнув, отхлебнула чаю и подперла щёку рукой, глядя на внуков с умилением. Театр двух актёров!
— Обещала? — я решила прикинуться ветошью. В конце концов, если им можно, почему мне нельзя? — Не помню.
— Ну как же! — Фред всплеснул руками.
— Мы же договаривались! — закивал Джордж.
— Н-да? — я пожала плечами и вновь забросила в рот кусочек сырника, измазанный в сгущёнке. — Знаете, как говорят? Это было давно и неправда.
— Ну ма-а-ам! — возмутились мои бандиты вновь хором. — Так нечестно-о-о-о!
— Нечестно, значит? — я подняла брови. — А бомбочки с балкона кидать честно? Или, как на прошлой неделе, подкладывать мне в стиральную машину к белому белью синие носки? Или менять местами соль и сахар?
— Это было давно! — возразили мои оболтусы. И, подумав, добавили: — И неправда!
Мама вновь захихикала, а я только закатила глаза.
— Резюмирую, короче. Пока не научитесь хорошо себя вести — никаких скутеров!
— Гироскутеров…
— Да хоть гидро!
— Ну ма-а-ам!
— Так! Вы поели? Тогда стэнд ап! И марш одеваться.
Близнецы какое-то время недовольно посопели, но потом всё же встали и отправились в свою комнату.
— А ведь они правы, Алён, — протянула мама, как только шаги наших бандитов затихли, — ты действительно обещала купить эти скутеры, если в году они получат одни пятёрки.
— Знаю, — я поморщилась. — И куплю. Только не говори, пусть помучаются.
— Х-м-м… Зачем им мучаться?
— Из вредности! Моей. Они же меня мучают. Могу я хотя бы иногда помучить их?
— А-а-а, — понимающе протянула мама, улыбаясь.
В школу Фред и Джордж отправились всё такие же несдуваемые от обиды, какими были дома. Сверлили меня умоляющими взглядами и вообще всячески прикидывались небесными ангелочками, которых несправедливо обидела злобная матерь.
Я по-прежнему строила из себя ничего не понимающую ветошь, хлопая глазами и разговаривая о погоде. Главное, чтобы они теперь от вредности чего-нибудь не задумали, а то с них станется захотеть исправить пятёрки на четвёрки. Хотя… нет, это вряд ли.
Был у Фреда с Джорджем маленький пунктик, которому в душе я страшно радовалась. Мои оболтусы терпеть не могли плохие оценки, им нравилось быть отличниками. Даже четвёрки мальчишек изрядно бесили, заставляя лишний час сидеть за выполнением уроков. Вот так и получалось, что, будучи отъявленными хулиганами, мои черти умудрялись быть в классе… нет, не первыми. Вторыми.
Всю малину им портила Юля Бессонова. Маленькая отличница, которой Фред и Джордж уже четвёртый год отравляли жизнь. Отравлять жизнь бедной девочке, можно сказать, сам Бог велел — мои чертята были отчаянно в неё влюблены с первого класса. Оба, как положено. Но Юля — тоже как положено — взаимностью не отвечала. Да и как тут ответить, если тебя то за косу дёргают, то портфель твой прячут, то в пенал резинового паука подкладывают, чтобы визжалось громче.
Хотя… надо быть справедливой. Визжать Юля перестала ещё в первом классе. Она была очень умной девочкой и быстро смекнула, что к чему. Да, умная и очень хорошая девочка… и единственное, чего я боялась — что мои оболтусы когда-нибудь из-за неё перессорятся.
Я довела Фреда и Джорджа до третьего этажа — места дислокации младших классов — и пошла к себе, на четвёртый. В свой родной кабинет, где я работала уже… да, почти девять лет.
Первым уроком была литература у моих десятиклассников. Они толпились у кабинета, как обычно — часть просто болтала, другая что-то лихорадочно списывала. Скорее всего, физику — у ребят на носу была контрольная работа.
Я открыла кабинет и запустила детей внутрь, сразу попросив их открыть окна — с ночи воздух застоялся, а на улице как раз прекрасная майская погода. Романтика! Сейчас бы рассказывать про поэтов серебряного века… жаль, что у нас по программе Достоевский.
Я посмотрела на доску и нахмурилась. Нет, писа́ть сегодня вроде не понадобится, но порядок есть порядок.
— Если мела нету в классе, зол учитель и опасен, — продекламировала я, выразительно глядя на Федю Клочкова. Тот пробурчал «почему всегда я?», но покорно отправился в учительскую за мелом.
Почему всегда он — на самом деле это хороший вопрос. За шесть лет, что я вела этот класс как классный руководитель, я прекрасно изучила своих подопечных. И знала, что рыцарь у нас тут только один. И это Федя.
Вернулся Клочков через пару минут, с мелом в руке и взбудораженными глазами на круглом лице.
— Алёна Леонидовна, — зашептал он, остановившись перед моим столом, — а там… а вы, наверное, не знаете… или знаете?
— Может, и знаю. Ты скажи, что я там знаю, и я скажу, знаю я или не знаю.
Клочков мотнул головой — видимо, она у него закружилась от этих многочисленных «знаю». Вспомнилась старая песня группы Флёр: «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь. И ты скрываешь то, что я скрываю, что ты скрываешь».
Мне, как меломану и литератору в одном лице, эта игра одних и тех же слов страшно нравилась. На одном уроке я даже предлагала ребятам самим сочинить подобное. «Я боюсь, что ты боишься, что я боюсь, что ты боишься», и так далее…
Между тем Клочков выпалил:
— Там… к Марине Владимировне… мужчина! Я краем уха слышал. Он сказал, что учитель математики. А… Галина Николаевна уходит?! Или Ольга Петровна?!
Ольга Петровна, на мой скромный взгляд, могла уйти отсюда только в мир иной. Она проработала в этой школе всю жизнь и собиралась работать до последнего.
А вот Галя…
— Федя, — сказала я строго, — не разболтаешь?
Клочков помотал головой. Я знала, что Федя ничего не разболтает — настоящие рыцари не болтливы.
— Галина Николаевна с сентября в декрет уходит, так что вам со следующего года поставят либо этого нового мужчину, либо… Ольгу Петровну.
Из груди десятиклассника вырвался полузадушенный протестующий писк. И я его понимала: Ольга Петровна, в конце концов, была не только преподавателем алгебры и геометрии, но и моим классным руководителем, когда я ещё училась в школе. Мы за глаза звали её Олег Петрович, и подозреваю, что она об этом знала. И ей это нравилось.
Клочков и другие мои ребята общались с Ольгой Петровной плотно всего пару раз — когда она заменяла заболевшую Галю Новицкую.
Впрочем, им хватило.
— Только бы не Ольга Петровна! — пробормотал Федя. — Второй учитель приветливее выглядит. И он, — Клочков вдруг улыбнулся, — рыжий. Как ваши близнецы!
М-да. Что-то везёт мне последнее время на рыжих.
Или наоборот — не везёт.
После первого урока, на котором я вдохновенно вещала десятиклассникам про любовь Раскольникова и Сонечки Мармеладовой, я заглянула в учительскую. Честно говоря, хотела просто поинтересоваться у Марины Владимировны Шустровой, нашего завуча, как ей новый кандидат на Галино место… но застала там и его самого.
Он стоял перед столом, за которым сидела Марина Владимировна, и кивал в ответ на её слова. Судя по тому, что она ему говорила — кандидата взяли.
Но это оказался не просто кандидат, а…
— Алёна Леонидовна! — Шустрова, заметив меня, махнула рукой. — Идите, познакомьтесь, тем более что у вас кабинеты рядом…
… А наш сосед снизу. Шляпник!
Хотя сегодня на нём, конечно, не было никакой шляпы. Обычные брюки, светлая рубашка и тёмно-зелёный свитер — всё чистое, но не новое. И ярко-рыжие волосы — как костёр на голове…
Господи, хоть бы не Антон.
— Это Лев Игоревич, с сентября заменит Галю Новицкую. А это Алёна Леонидовна — наш учитель литературы и русского языка.
Спасибо. Не Антон.
На лице Шляпника на секунду проступило замешательство, но потом он чуть улыбнулся и кивнул.
— Приятно познакомиться.
Я тоже кивнула. Интересно, он всегда такой невозмутимый? Боюсь об заклад, к сентябрю, пожив под нами, заработает себе как минимум нервный тик.
— Взаимно. Моих-то, — я помахала классным журналом, — Льву Игоревичу отдадут или?..
— Решим, — чуть усмехнулась Шустрова, — но попозже. Ближе к сентябрю.
Ну да, логично.
Они продолжили разговаривать, а я, засунув журнал на полочку, вернулась к себе. Пока есть время, надо написа́ть Фреду и Джорджу, а то ещё подумают, что я про них забыла.
Но подумают — это полбеды. Куда хуже, когда они решают матери о себе напомнить.
К середине дня школа гудела, напоминая взбудораженный пчелиный улей. Учащимся и преподавателям было, что обсудить — во-первых, о беременности Новицкой знали только я, завуч и директор (теперь ещё Клочков), и многие ликовали, думая, что это Ольга Петровна решила наконец уйти на пенсию. Наивные.
Во-вторых, мужчин среди учителей было не так много — трудовик Евгений Карпович Лютов, совершенно не оправдывающий свою фамилию тихий шестидесятилетний мужичок, стабильно два раза в год уходящий в запои — на майские праздники и Новый год. Физрук Андрей Викторович Рогов, проработавший в нашей школе двадцать лет и бывший персоной давно изученной и не интересной несмотря на свой ещё достаточно «молодой» возраст в сорок пять лет. И наконец, физикохимик Владимир Петрович Боровой, или просто Петрович — прокуренный до круглогодичного желтоватого загара дедок, изо рта которого пахло всей таблицей Менделеева и прочей органической химией.
В общем, совершенно не интересные персонажи, коим давно были перемыты абсолютно все косточки. Запойный Лютов, гуляющий от жены Рогов — благо, не со школьницами, — и война Ольги Петровны с Петровичем, которого она по неизвестным причинам терпеть не могла, — всё это было обыденно и скучно. То ли дело новый учитель! Молодой, лет тридцать пять, симпатичный. Интересно, женат ли он? Дети есть? И что он у нас забыл?
Нет-нет, это мне совершенно не интересно, я просто пересказываю, о чём весь день говорили повсюду — в учительской, в кабинетах, в коридорах. Сама я в разговорах не участвовала, с грустью думая о том, что если мои черти решат испортить Льву Игоревичу жизнь, я не скроюсь от него даже на рабочем месте.
А в том, что они решат, я была уверена. Слишком хорошо я знала своих мальчишек.
Полпятого я забрала Фреда и Джорджа с продлёнки и отправилась с ними домой. Близнецы, естественно, Шляпника в школе не видели, поэтому не проявили к будоражащим школу слухам никакого внимания. Их больше интересовали… как там… гироскутеры.
— А мы выбрали модель!
— Которая нам нравится!
— Смотри, мам!
И тычат мобильниками.
— Я счастлива.
— Ну, мам! Ну посмотри-и-и!
— Какой классный, да?
Я хмыкнула.
— Ничего особенного. Два кольца, два конца, а посередине гвоздик.
Фред и Джордж громко и искренне возмутились:
— Какой гвоздик?
— Нет гвоздика!
— Ни одного гвоздика нет!
— И не кольца, а колёса!
Этим они в Антона пошли. Когда речь шла о чём-то важном для него, у Антона напрочь отказывало врождённое чувство юмора.
Кстати о чувстве юмора. Любопытно, у нашего нового соседа оно есть? Терпения, спокойствия — завались, а как с чувством юмора?
Вышеупомянутый сосед между тем появился на горизонте. Не замечая опасности, стоял посреди дорожки к дому, а его ретривер нюхал одуванчик, чтобы впоследствии на него попи́сать.
Близнецы на секунду замерли, а затем расплылись в лукавых улыбках. И прежде чем я успела на них среагировать, одновременно закричали:
— Здравствуйте!!
Плечи у Шляпника чуть вздрогнули. Теперь он, кстати, действительно был Шляпником — на голове красовалась та самая полуковбойская шляпа.
Обернулся, оглядел близнецов, потом меня. Улыбнулся вполне мирно.
— Добрый день.
Пёс его перестал поливать одуванчик, на секунду застыл, словно раздумывая, а после понёсся прямо на нас, радостно размахивая ушами.
— Ух ты-ы-ы!
— Какой кла-а-ассный!
— А как его зовут?!
Большинство матерей, видя бегущих к ним псин, впадают в панику. Я больше волновалась в обратном случае — если к псинам бежали мои черти. Отогнать от себя собаку я вполне способна, а вот отогнать от собаки своих детей… Это более сложная задача.
— Рем, — ответил Шляпник, одёргивая поводок, но это уже было ни к чему — Фред с Джорджем сами поспешили навстречу псу. Присели рядом, начали гладить, подняли головы и сказали почти одновременно:
— Фред!
— Джордж!
— Как-как? — на лице Шляпника отразилась растерянность.
Вообще он точно слышал эти имена, когда заходил к нам с уточкой. Но, видимо, забыл или не придал значения.
Между тем мои бандиты уже потеряли к мужчине интерес — они увлечённо тискали ретривера. Тот застыл, терпя тисканье и снисходительно помахивая хвостом.
— Их так зовут, — я подошла ближе, внимательно следя за действиями ребят. Как бы не придушили собаку от восторга. — Ну, почти. Федя и Дима, а Фред и Джордж — прозвища. Читали?
Я думала, он спросит «что?», всё-таки учитель математики. Но Шляпник просто кивнул и улыбнулся.
— Значит, ваша фамилия Уизли? — спросил с лёгкой улыбкой. Отлично! У него есть чувство юмора.
— Если бы мы были волшебниками, наверное, так и было бы. Но мы не волшебники, поэтому Пронины. А вы? Марина Владимировна не называла вашу фамилию, когда представляла.
И тут мои черти вновь подняли головы.
— Марина Владимировна-а-а-а? — протянули синхронно, услышав имя родного завуча. Сами-то они её видели всего пару раз, но я рассказывала о Шустровой достаточно, чтобы близнецы сразу идентифицировали знакомое имя.
Шляпник посмотрел на моих мальчишек и ответил не мне, а им:
— Верно. Мама не говорила, что я с сентября буду работать в вашей школе?
И сразу — два укоризненных взгляда.
— Я просто не успела, — пожала плечами. — Кто мне гидроскутеры сразу стал впаривать?
— Мама!
— Не гидро, а гиро!
— Да хоть гетеро, — выпалила я и сама засмеялась, представив себе такой «гетероскутер». — Всё равно не видать вам их.
— Ну ма-а-ам! — заныли дети, и Рем, видимо, впечатлившись их воем, лизнул в щёку сначала Фреда, потом Джорджа.
— Вот видишь! — тут же заявили мои черти. — Даже он нас жалеет! А ты — нет!
Ох, меня бы кто пожалел.
Шляпник молча посмеивался, и я решила, что пора прекращать этот цирк.
— Всё, хватит. Встали и потопали домой. Мне ещё сочинения восьмого класса проверять.
Близнецы тут же вскочили, как образцово-показательные дети. Явно «гидроскутер» отрабатывают.
— Идём, мама!
— Да-да, мы уже это… одна нога там!
И убежали.
Я усмехнулась. Воспитывать их ещё и воспитывать… Как собаку зовут, спросили. А как зовут соседа — нет.
А зачем, правда?
— Извините, Лев Игоревич, — сказала я вежливо и, наклонившись, потрепала Рема по холке. Пёс сразу приветливо завилял хвостом. — Сорванцы они у меня.
— Я понял. — Мужчина кивнул и прикоснулся ладонью к шляпе, прощаясь. И я уже собиралась уходить, когда он произнёс: — Вы спрашивали мою фамилию. Я Рыжов.
Судя по его чуть лукавому взгляду, он прекрасно понимал, каких усилий мне стоило не засмеяться.
— Спасибо. Я… учту.
Когда я вошла в квартиру, мои охламоны уже мыли руки, а мама копошилась на кухне — готовила ужин.
Я подошла к ванной и грозно вопросила, сведя брови и сложив руки на груди:
— У собаки имя вы спросили, а хозяина забыли? Или это вам, чудесным, ну совсем не интересно?
Фред и Джордж разом замерли, потом переглянулись — Фред лукаво улыбнулся, а Джордж пропел:
— Ничего мы не забыли, просто… м-м-м… просто мозгом мы поплыли!
У меня задрожали губы.
— Чтобы так всё объяснить, нужно очень наглым быть, — я погрозила своим чертятам пальцем. — Исправляйтесь! Иначе какой вам гидроскутер, если вы не можете быть элементарно вежливыми.
Близнецы надулись.
— Гиро… И не в рифму…
— Да уж хватит с вас стишков. Вытирайте руки и пойдём ужинать.
Я собиралась уходить, когда Фред и Джордж хором протянули:
— Так, ма-а-а-м…
Я думала, они скажут — «так ты купишь нам скутер?» — но мои бандиты, повесив головы, аки божие агнцы, пробурчали:
— Так как зовут хозяина Рема, мам?
Вот ведь. Не «нашего нового соседа» или даже «этого рыжего мужика», а «хозяина Рема».
— А это вы сами должны выяснить, — сказала я почти мстительно. — И тогда я подумаю про ваш гетероскутер.
— Гиро… ой.
— Правда подумаешь?!
— Да?!
И столько счастья в глазах.
— Подумаю. Но подумаю — не равно куплю. Просто… подумаю.
— Москва тоже не сразу строилась! — заявили мои черти и побежали на кухню.
Москва… Ох, чует моё сердце, станут эти скутеры нашими с мамой гробами на колёсиках.
Лучше бы Фред и Джордж попросили у меня хомячка, как тогда, на пятилетие. Я согласна даже на двух. Заодно и Фиме развлечение…
После ужина я сразу засела за проверку сочинений, но дело двигалось медленно — накрыло воспоминаниями. У меня это бывает иногда. И хорошо, если воспоминания связаны с чем-то приятным, а не с самым первым годом жизни близнецов. Счастье от подаренной жизни было омрачено пережитой смертью. Но нет, сегодня я не стану об этом думать.
Я вспоминала, как в нашей семье появился Фима. Фред и Джордж тогда только пошли в первый класс. Осень была золотая, тёплая, и мама после уроков выпускала их погулять во двор, сама периодически поглядывая в окно. Отвлеклась буквально на минуточку и вздрогнула, когда близнецы оказались рядом, со святыми лицами прося «попить и покушать».
Мама умудрилась тогда ничего не заподозрить, и только я почуяла неладное, вернувшись с работы и узнав, что просили Фред и Джордж не что-нибудь, а молоко. Мои черти, конечно, его пили, но чтобы самим просить?! Это же не сок и не газировка.
Странный запах в комнате детей я ощутила сразу. Близнецы старательно делали вид, что не понимают, о чём я их спрашиваю, хотя я была прямолинейна, возопив: «Кого вы домой притащили?!»
Искомое обнаружилось в шкафу. Пушистый, но грязноватый рыжий кот сидел рядом с коробкой из-под моих туфель, заполненной песком с детской площадки, и с грустью смотрел на блюдечко с почти допитым молоком. В шкафу не слишком приятно пахло кошачьей мочой и какашками. Благо, зарытыми в песок.
— Он чуть под машину не попал… — шепнул Фред.
— Мы его спасли, мам… — закивал Джордж.
Я закатила глаза. Спасатели Малибу!
— Значит, так, — сказала я грозно, — я разрешу его оставить только с одним условием. Поклянитесь, что больше никогда и никого с улицы не принесёте, даже если этот кто-то чуть не попадёт под машину!
Они поклялись. Я думала, не сдержат слово и когда-нибудь притащат мне ещё какого-нибудь щенка или котёнка. Но Фред и Джордж закончили спасательную миссию на Фиме.
Кстати, Фима — это сокращение. Полное имя нашего найдёныша — Фемистокл.
В тот день по телевизору как раз показывали фильм про Древнюю Грецию…