Кто за рулем — Сам или Торопыга? Заднее стекло зашторено — не видать. Усмехнулся и прикрыв глаза, оставив маленькие просветы. — Кто кого пересидит?
Дверца "волги" открылась. Торопыга нарочито медленно покопался у багажника, протер тряпкой фона-ри, заходя сбоку и выглядывая — не вышел ли Илья? Не дождался, пошел сам. Немыслимое унижение ис-пытывал он. Его, Сергея Торопыгу, личного шофера и почти первого зама, заставили покинуть уютное кресло и тащиться к этому "барану", который ездить путем не умеет… Он перебирал в уме ходы — как от-платит за это упрямство: четвертует, колесует, или согнет в бараний рог? Ха! "Барана" в бараний рог! Лучше и не придумаешь.
Удачная мысль развеселила его. Он сравнялся с ЗИЛком и ударил кулаком по крылу. Железо ответило гулом.
Илья открыл глаза.
Торопыга пошевелил пальцами, поманил.
— Выйди!
Илья опустил стекло.
— Выйди! — приказал Сергей.
— Чего надо?
— Дай-ка пять флаконов.
— Как это "дай"?
— Хорош ломаться. — Полез в карман за деньгами.
— Я вам не магазин, — в Илье росло раздражение. Ишь, хозяин какой, даже не просит, требует.
Торопыга был трепач, каких свет не видывал. Болтал без умолку, и не важно, слушает его человек, не слушает — как радио. Кто-нибудь чужой проведет с ним полчаса и воскликнет: — Какой умный мужик! Еще через полчаса скажет брезгливо: — Дурак, всем дуракам дурак. А еще через полчаса отметет и первое, и второе, и насовсем поверит — трепло и весельчак; и перестанет вслушиваться в слова, искать в них мысли. За это неоценимое качество: за умение отвлечь и развеселить, за собачью преданность хозяину и выбился Торопыга в люди. Работал на легковушке, а денег загребал побольше Ильи. Задарма коттедж отхватил, в год по два санатория узнавал — раз с шефом, раз сам. — Я любую дамочку в пять минут уломаю, — хвастал мужикам и слащаво причмокивал. — Подходец имею.
Дурак дураком, а колхозники боялись его больше, чем Самого.
Самому-то не все покажут; этот высмотрит и доложит — оправдывайся потом. Торопыга быстро смекнул выгоду своего положения, заважничал и на всех смотрел презрительно.
— Ну-ну, не дури, — пригрозил и набычился. — Не то…
— Убирай свою телегу! Протараню! — закричал Илья. Включил скорость, до полика утопил педаль газа. Машина взревела; мелко затряслись стрелки на приборном щитке. — Ну!..
Серега вскочил на подножку, потянулся к ключу зажигания. Илья рубанул ребром ладони по руке.
— Ты… дурила… не видишь, кого везу? — выкатил испуганные глаза Торопыга.
— По мне что бог, что черт, все едино, — охрипшим со страха голосом ответил Илья и повторил. — Я вам не магазин… и не частная лавочка… Спрыгивай к… матери, пока по мозгам не саданул! — Для убедитель-ности схватил с сиденья дежурный накидной ключ и замахнулся.
Торопыга отнял руки.
Илья дернул машину и резко затормозил.
Парень крутанулся, взмахнул беспомощно руками, позорно встал посреди дороги на четвереньки.
Илья объехал "волгу". В зеркало видел: Торопыга поднялся, отряхнул руки и колени и боком поскакал к машине.
— Давай-давай, побегаем. Кто кого?
Он занял середину трассы. "Волга" беспрерывно сигналила, пытаясь прорваться то слева, то справа.
Илья быстро остыл.
— Чего взбеленился? — спрашивал себя. — Ну их к лешему. Пусть забирают.
Показал поворот и остановился.
"Волга" пролетела мимо.
Илья вытер взмокший лоб. Его трясло как после драки. Дрожащими руками достал папиросы.
— Все, отъездился. Завтра снимут с машины. Буду слесарить. Или гараж мести. Если не выгонят. И чего заартачился? Не задаром просили. Может, для дела? В город едут, доставать чего-нибудь — на сухое горло разговора не получится… Рассчитался бы на складах и дело с концом! Не впервой… Тьфу, — отшвырнул потухшую папиросину через дорогу. — Хоз-зя-ва! Пацан еще, а туда же. Научился… Дай-ка ему! Я те дам!
Волнами накатывали злость и раскаяние. Он уже не знал — кого винить. Кто прав, кто не прав? Он не захотел подняться до них, они ли — опуститься до него. И сшиблись. Вот она, Колькина философия. И в нем, в Илье, злое семя прорастила. На что тих был, а зубы показал. Кому? Власти. Какой? — И опять пой-мал себя на мысли, что говорит Колькиными словами. Своих не было. Свои для такого момента не подхо-дили. — Известно какой. Советам. А кто в Советах? Все в Советах. Сам же голосовал, вспомни: райком в Советах, торговля в Советах, милиция в Советах. Чуть какой начальничек, и его давай в Советы. За трой-ной бастион: кресло, билет, мандат. Попробуй, достань? Неприкосновенные. Избранные!
— Стоп, — остановил себя. — Не об этом ли Степан загадку загадывал?
В сумятице последних лет Илья отказывался что-либо понимать. Власть менялась как в гражданскую. Не успели забыть старого и привыкнуть к новому, его сменили. Но и этого, третьего, хватило ненадолго. Чехарда и только. Илья давно не читал газет и выспрашивал: — Кто такой? Молодой хоть? — На его вопросы уныло пожимали плечами: уже отвыкли ждать чего-нибудь нового, тем более хорошего. Лучше и не зага-дывать. Молодой? Значит надолго.
Нонешний не стал топтаться на заезженной дороге, завернул на новую. Круто завернул, аж затряслось все. А Илье и радостно. Как дитю малому. А что? Как не крути, его, Илью, ни с какого боку не ущемил. Машине все одно: вози да вози. Можа наоборот, приятней мебель или продукт какой доставить, подивить земляков. Думал — вскорости сменится его маршрут. Но время текло. Наверху протрубили, пока донизу шло — погубили. А Илья также наматывал на спидометр километры знакомой трассы: гараж — завод — город, опять завод, опять город. Как и не было после одного старого трех новых. Только шум какой-то пронесся по-над головой, несколько шишек сорвал, да и улетел неведомо куда. Теперь гадай — вернется, не вернет-ся.
И погода, и ветер те же самые, что и вчера; и люди те же самые.
Не об этом ли Степан загадку загадывал?
— Врешь! — ворвался занудливый Колькин голос. — А про бульдозер кто говорил?
— Ах, бульдозер, — вспомнил Илья. — Бульдозер… Его бы, Илью, поставили над всеми, он бы первым де-лом подогнал бульдозер, да заводишко и столкнул. И еще кое-кого зацепил.
— Кого? — допытывал Колька.
Но Илья уже выдохся, не мог указать. Колька наседал — куда денешься?
— Тебя! Вот кого, — отмахнулся Илья.
— Ну ты и сволочь, — засмеялся Колька. — Бульдозер, такую силищу и на меня? Из пушки и даже не по воробью, по комару, нет, по клопу? Ты определенно сволочь, вражина.
Ругается Колька. Правильно ругается. Характер у него такой молчать не умеет. А кому это нравится по нонешним временам? Тихих любят, чтобы нос не высовывали. Запрягли в сани, — давай, тяни, но не бры-кайся. Саней много, под хомут встать желающих и того больше. Не каждому дано за вожжи дергать. И не хватит на всех вожжей. Кольке не понравится ездок — он взбрыкнется и… меняй сани. Только и копится злость да обида. А с таким багажом ценности человеку — пшик. Не для всех, конечно. Илье все равно. Колька и останется Колькой. Но Илья сам под хомутом. И тянет по совести. Так привык. Так приучили. И чего шуметь? Лес вон большой, всю жизнь шумит, а погоды не делает…
— Что я сегодня натворил?! — ужаснулся Илья. — Эх, Колька, Колька… Твоя работа.
И увидел Илья: другая погода, и ветер другой, если и у него дурь наружу полезла. Что-то необъясни-мое, невидимое накатывало и вселяло тревожное ожидание. — Куда идем? Кулака с революции ругали, каких только грехов ему не цепляли. А сейчас? Героем выставляем. Зачем? Итак душа сомнениями полна. Успокой ты меня, убеди, прикажи верить, что правильно все. В твоих это силах смуту мою во мне погасить. Мысли мои меня мучают. Что вытворяешь? Мне, отвыкшему и думать? А ты обмозговал, до чего я доду-маться могу?
Илья спрятал лицо в ладони, закрыл глаза и шептал, как молился.