Весь следующий день от зари до заката солнца «Альбатрос» бороздил морскую гладь, но никаких признаков рыбы нигде не было видно. Глыбин не сходил с мостика, даже ел там. На сейнере царило гнетущее молчание.
Мыркин запрашивал по рации невидимые судна экспедиции, надоедал самолету рыборазведки, но пилот твердил лишь одно: «Косяков скумбрии не наблюдаю. Следите за мной в начале каждого часа и прошу не приставать».
Так было и на другой день. И лишь под вечер третьего дня Глыбин в бинокль заметил косяк скумбрии далеко в море.
Однако замет получился неудачный. Что-то острое на дне в двух местах рассекло невод. В образовавшиеся дыры скопом валила скумбрия. Мыркин в акваланге метался от одной дыры к другой, но не успевал.
Невод выбрали из воды. Выпутанную рыбу перенесли в трюм и засолили в двух кадушках. Нехотя расстелили по палубе порванные сети и принялись чинить.
А вечер густел. Огромное лилово-красное солнце сползло с небес и, опираясь лучами, точно гигантскими веслами, на сине-фиолетовую зыбь, огненным кораблем поплыло за горизонт. Правее него, как предостерегающий темный палец, возвышалась башня Гнездиловского маяка.
Митрофан Ильич проводил солнце взглядом, понюхал воздух и сказал:
— Как бы завтра Мочилкин не расквасился…
Но дождь начался не завтра, а спустя два часа, и шел почти сутки. С берега прилетел душный, потный ветер, потом надвинулась иссиня-черная туча, набрякшая влагой, как губка. Туча блеснула гладкими, зализанными краями, ахнула раз, другой, и на палубу посыпался гулкий горох первых крупных капель. Потом капли сплелись в прерывистые дрожащие нити, соединившие тучу с морем.
Особенно сильно припустил дождь после полуночи. Казалось, что гром катается прямо по спардеку, как пустая железная бочка. Ветер выл в потемках. Павлик лежал на койке и пугливо косился на гудящий, грохочущий потолок. «Такой грозы на берегу не бывает», — думал он.
К утру трескотня, гул и вой затихли. Ливень перешел в мелкий, нудный, как туман, дождичек. А к полудню небо заулыбалось свежим, умытым солнышком. Над сияющим размахом воды замельтешили голубоватые паруса рыболовов-любителей.
«Альбатрос» снялся с якоря и рыскал по морю, точно ищейка. Все были наготове. Однако рыбы нигде не было видно. Даже любители-рыболовы поводили плечами, когда Глыбин спрашивал их о клеве. Рыбаки поняли, что принесенная береговыми потоками муть заставила скумбрию опуститься в донные, более чистые слои воды. Глыбин решил прекратить напрасные поиски, привел «Альбатрос» к самому берегу и приказал отдать якорь.
Услыхав грохот якорной цепи, Митрофан Ильич вышел на палубу. Кок был задумчив и блестел от обильного пота. Мутные капли стекали по его щекам, повисали на кончиках усов. Старик то и дело утирал их передником.
— С легким паром! — пошутил радист. Он сидел на влажном неводе, скрестив по-восточному ноги. На коленях у него лежала раскрытая книга.
Митрофан Ильич не обратил внимания на шутку радиста. Он отправился к Лобогрею и Ивану Ивановичу, которые сидели на планшире и вели тихий разговор.
Лобогрей говорил собеседнику, что, по его мнению, надо идти туда, где ведут лов все суда экспедиции. Гундера не возражал, но и не был в полном согласии с Лобогреем. В тени от площадки лежал на палубе Печерица. Рыбак опирался на локти и, уткнувшись лбом в поставленный на ребро учебник тригонометрии, полушепотом заучивал какую-то формулу. Павлик под стеной надстройки обливался из ведра забортной водой.
Остановившись перед Лобогреем и Иваном Ивановичем, Митрофан Ильич укоризненно произнес:
— Думаю, рановато на покой стали. Солнышко-то вон где, на самой макушке неба!
Лобогрей поглядел вверх, потом пробежал глазами по желтому от ила, как песчаная пустыня, морскому простору.
— Раненько, но что поделаешь? — вздохнул рыбак. — Скумбрия запряталась. Правильно сделали, что напрасные гонки прекратили.
— Мда-а, — неопределенно промычал Гундера, стаскивая с себя майку и повязывая ею голову.
— С такой работы пролежни можно нажить, — буркнул Митрофан Ильич.
— В этом вина не наша. Ты же сам говорил, что тут самое рыбное место. Вот мы…
— Погодь, — взмахнул рукой кок. — Ты послухай, что скажу, а тогда лопочи — наша вина, не наша.
— Ну-ну, говори, Шкертик, — пожал плечами Лобогрей.
И старый рыбак начал:
— Скажи: у нас камбальные сети есть?
Лобогрей переглянулся с Иваном Ивановичем и с улыбкой ответил:
— Ну, есть. А что?
— Ты не чтокай! Я спрашиваю: сети целые, для работы годные?
— Годные. Я сам их чинил.
— А на белугу сбруя имеется?
— Что за странный допрос! Будто сам не знаешь! Конечно же имеется!
— А крючья точеные? — не унимался Митрофан Ильич.
— Так точно, Кок Кокич, точеные! — за Лобогрея ответил Мыркин, который отложил книгу и прислушивался к вопросам кока. — Мы с Тягуном их навострили перед отходом сюда. Да ты ближе к делу!
Лобогрей уже смекнул, куда клонит Митрофан Ильич, и плутовато сощурился. Бросил зубрежку Печерица, оживился Иван Иванович. А Митрофан Ильич, приметив, что завладел вниманием товарищей, принялся запальчиво сыпать вопросы и сам же на них отвечать:
— Что же получается? Камбальные сети есть? Есть! Белужья снасть имеется? Угу, имеется! Все это находится на катере? На катере! Где покоится? В трюме! Так по какой такой причине полезные вещи должны в трюме валяться, а мы бока на солнышке морить? Мы прибыли сюда рыбалить или загорать?
Лобогрей не выдержал и громко воскликнул:
— А ведь ты прав, Шкертик! Честное слово, прав! Где-то по сетям да крючкам крупнокалиберная рыба тужит, а мы тут под солнышком кости прогреваем! Как курортники!
— Во-во, самые что ни на есть курортники!
Митрофан Ильич был доволен, что рыбаки его поддержали. Оставалось «утрясти вопрос» с Глыбиным. Как-никак, он в данное время замещал Егора Ивановича, следовательно, был на сейнере старшим по должности и нес ответственность за судно и бригадное имущество. Возложили эту миссию на Митрофана Ильича, поскольку он в вопросах дипломатии «стреляный воробей». Это, конечно, сказал шутник-радист.
Глыбин в это время находился в своей каюте. Разложив на столике карту залива, он внимательно изучал ее. Кэп-бриг был сосредоточен: видно, крепко над чем-то размышлял. Проскользив ногтем указательного пальцы, от Гнездиловского маяка к юго-западу в открытое море, кэп-бриг промычал себе под нос: «Тэ-экс», — хлопнул ладонью по карте и шагнул к двери.
На корме «Альбатроса» Глыбин очутился в тот момент, когда рыбаки шутливо голосовали за Митрофана Ильича.
— Что расшумелись, как галки на платане? — весело спросил кэп-бриг. Разморенно уселся на планшир, помял большим пальцем босой ноги вязкую колоску смолы между двумя досками палубы, запрокинул голову к небу и шумно вздохнул: — Ну и смалит светило!
Пришел Брага. Боцман остановился около Павлика, тоже пошаркал носком сандалия по доскам, покачал головой:
— Прохлаждаешься?
— Жарко. А что?
— Экий ты недогадливый! — досадливо поморщился Брага. — Палубу окати. Живо!
Павлик беспрекословно опустил ведро за борт, поднял его и принялся плескать воду на палубу. Делал он это механически, потому что сейчас его интересовало совершенно другое: хотелось услышать, как отнесется кэп-бриг к предложению рыбаков.
Брага следил за Павликом прищуренными глазами.
— Кто ж так делает — ворчливо сказал он. — Начинай от якорной лебедки.
— Я уже тут начал…
— Говорю: от лебедки начинай! — строго повторил боцман. — Склон оттуда.
Павлик недовольно поморщился, топчась на месте.
— Ишь, уши развесил! Иди, иди! Тут и без тебя обойдутся.
Бренча пустым ведром, Павлик поплелся на бак, недовольный. Позади себя он услышал голос Гундеры.
— Слышь, Макар! У нас к тебе разговор есть.
— Разговор? Какой разговор? — Глыбин устало вытянул ноги.
— Мы тут толковали… Надо бы камбальную и белужью посуды бросить. Что ж торчать на якоре, пока скумбрия захоронилась? Хоть себе на харч выудим!
Павлик оставил свое занятие и следил за кэп-бригом из-за угла надстройки: неужели заупрямится? Очень хотелось посмотреть, как ловят красную рыбу и камбалу, вкус которой он хорошо знал еще дома, в далекой Ильичевке. Правда, маманя покупала камбалу не свежую, а свежемороженую, привезенную с Дальнего Востока в вагонах-ледниках. Но одно дело — есть вкусную рыбу, а другое дело — видеть, как ее ловят, даже участвовать в этом лове.
Между тем Глыбин не говорил ни да ни нет. У него почему-то нервно перекатывались желваки под обветренной коричневой кожей. Отчего кэп-бриг нервничает, Павлик понял минуту спустя.
— Мда-с! А я сам как раз с этим сюда пришел, — наконец произнес Глыбин с сожалением. — Мозговал недавно в каюте. Даже местечко подходящее на карте выискал…
— Вот и прелестно! — обрадованно произнес Мыркин. — Так как же?
Глыбин подумал немного, затем сказал:
— Против камбальных сетей не возражаю. Есть охота — ставьте. А насчет крючьев — это вы перехватили. Чем их наживлять, позвольте поинтересоваться? Голые, что ли, белужка глотать стешет?
— Зачем — голые? — встрепенулся Митрофан Ильич.
— Разве что макаронами наживлять! — засмеялся Глыбин.
— Макаронами… — обиделся старый рыбак. — Макароны ты и сам за милую душу поешь. У нас скумбрия имеется. Давеча две кадушки засолили. Тузлучок слабенький делали.
— Тузлучок слабенький! Я, старче, о той скумбрии тоже маракувал…
— А чего, рыба как рыба! — вставил Мыркин, спрыгивая с площадки. — Для наживки в самый раз. Пахучая, за версту белуга учует.
Глыбин недовольно посмотрел на радиста, качнул головой:
— Без тебя знаю, что пахучая. Да только какой от нее запах, когда она соленые ванны приняла? Я еще не слышал, чтобы на соленую наживку ловить. Узнают, на все море смех поднимется. Как же, соленые рыбаки объявились!
— Умные смеяться не станут, а дуракам — потеха! — отчеканил Лобогрей, до этого не вступавший в разговор. — Над поисковыми эхолотами тоже посмеивались. А теперь поищи катер без эхолота. Как ты хочешь, а попытать счастья надо.
— Тэк-с, — почесал затылок Глыбин. По его виду можно было понять, что он держит в голове какую-то другую мысль, которую не решается высказать вслух. — Тэк-с, — повторил он и хлопнул себя по колену. — Насчет белуги у меня другая хорошая думка была…
Лобогрей настороженно уставился на кэп-брига.
— Договаривай, — сказал он.
Глыбин молчал.
— Говори, Макар! Может, думка толковая… — поторопил Иван Иванович.
Лобогрей поморщился, сказал:
— Я его думку знаю, он мне уже говорил о ней. И местечко на карте показывал…
Глыбин повел плечами, неторопко поднялся и уколол Лобогрея зрачками:
— Не ерепенься! Я не с тобой разговор веду! — И, отвернувшись от него, обратился к Моченому: — У меня вот какое предложение. Когда мы сюда шли, я в море буйки заметил. Флажки на них черные. Белужьи. Я на всякий случай то место на карте пометил.
— Поняли, какая у него думка? — не выдержал Лобогрей.
— Не мешай! — отмахнулся от него Глыбин. — По-моему, надо сходить туда, поднять посуду и… А потом опять бросить на место. Никто и знать не будет, кроме нас самих.
— Ай-яй-яй! — покачал головой Митрофан Ильич. — Вот это намаракувал!
— Такое не пройдет! — твердо сказал Лобогрей. — За такие делишки под суд отдают. Кроме того, мы сами рыбаки и знаем, как белуга достается.
— Нет, воровать не гоже, милейший! — поддержал Лобогрея радист. — В воришках еще не ходил, да и не имею такого желания! От своих мозолей рыбешка куда аппетитней!
— На чужом горбу в рай не пустят! — подал свой голос Печерица.
Брага понял, что Глыбин попал впросак, и решил помочь ему.
— А мы всю белугу забирать не станем, — прошепелявил он, покашляв в кулак. — На котел парочку — и хватит. — Боцман угодливо покосился на Глыбина, но тот не обратил на него никакого внимания. Брага осекся и замолчал.
Убедившись окончательно, что номер не удался, Глыбин решил свое предложение перевести в шутку. Он вдруг неестественно загоготал, выкрикивая:
— Молодцы! Го-го-го. Ей-богу, молодчаги! Я в вашей честности нисколько не сомневался! Понятное дело, за такие фортели по головке не погладят. А ну — по местам! Белуга так белуга! Вира якорь!
Павлик отбросил ведро под шлюпку и с радостью метнулся к якорной лебедке, чтобы помочь вращать розмахи[12]. Теперь-то он наверняка узнает, как ловится «крупнокалиберная» рыба!
Но тут ему дорогу преградил Брага.
— Слушай, что ты за человек? — с укором сказал он. — Или ленивый или нарочно делаешь…
— Вы о чем, Фрол Антонович? — удивленно спросил Павлик и добавил: — Я же палубу окатил. Проверьте!
— Ну и пацан! — поморщился боцман. — Неужели ты и дома такой?
Павлик насупился.
— За что вы все время на меня нападаете? Стыдите…
— Ишь, притворщик! — сокрушенно покачал головой боцман. — Вроде не понимает. Ты куда ведерце швырнул?
— А-а! Так бы и сказали! Я сейчас! Я быстро! В одну минуту!
Он метнулся к шлюпке, достал ведро и отнес его в «два нуля».
Когда Павлик вернулся на бак, якорь уже выбрали из воды. Рыбаки разошлись по своим местам, а Брага ожидал его.
— Это бригадное имущество, — наставительно сказал боцман. — Если каждый будет так относиться… — Он помолчал и добавил с сожалением: — Хотел тебя на баркас взять, а теперь…
— Простите, Фрол Антонович! Я больше…
— Н-ет, хватит! Пеняй на себя.
— Ну, извините…
— Я Тебе много раз прощал.
— Это последний.
— Нет-нет! Сказал — значит, баста! Сам на себя обижайся.
— Какой вы бездушный! — с горечью вырвалось у Павлика. Он понуро опустил голову и медленно пошел от боцмана.
Розмах — маховое колесо.