- Нанимаешься на две недели, а требуешь себе пуховиков! И то ему подай, и другое вынь да положь! Что ты ко мне привязался? Обойдешься и без кровати!
- Так я же не скотиняка... валяться на соломе да на земле... Я все-таки человек, тетенька! - выпалил вгорячах пастушонок и разом осекся.
Его слова задели хозяйку за живое. Она вдруг уставилась на него неподвижными, сумасшедшими глазами и перестала есть. Ее красивое лицо стало безобразным.
- Да какие ж вы люди?.. Какие ж вы люди? - прошептала она еле слышно и вдруг крикнула во всю мочь: - Вы - звери!.. Звери!.. За что моего мужа убили?.. За что-о-о?
- Я, тетенька, никого не убивал, - растерялся Вадимка.
- Все вы гады, гады, гады! - завизжала хозяйка диким голосом, сорвалась с места и, истерически что-то выкрикивая, побежала в дом. Девочка с плачем кинулась следом.
За столом наступила тишина.
- Не туда ты, паря, разговор повел, - вздохнул Никифор. - Давай кончать свою вечерю.
- Да кто ж это знал.
Батракам было слышно, как билась в рыданиях их хозяйка.
- Теперь к ней подходить нельзя... Это я уж хорошо знаю... Сама угомонится, - сказал дед, вставая.
...Никифор жил в кухнянке, он приютил и Вадимку. Кроватью старику служил скрипучий топчан. Вадимка устроился на земляном полу. Мешок, который дал ему дед, был слишком короток, да и соломы Вадимка набил в него слишком много, мешок стал как бревно, парнишка с него то и дело скатывался. Вместо подушки старик дал ему свой зипун. Несмотря на смертельную усталость, Вадимка никак не мог заснуть. Не спал и Никифор.
- Дедушка, а за что хозяина-то убили?
- Да видишь ли... - слышалось из темноты. - Ежели сказать правду, то нашему хуторишке в гражданскую войну прямо-таки везло. Там по железной дороге то отступают, то наступают, то белые, то красные... А мы затерялись в этих степях, сидим себе из норки выглядываем... Ты же видишь, сколько у нас худобы всякой. Кругом люди обнищали начисто, и голы, и босы, а нам хоть бы хны... Но случалось, что заглядывали и к нам.
И вот однажды заскочили и в наш двор... Это когда белые отступали в последний раз... Двое, из добровольческой армии, видать, офицеры. Загнанных своих лошадей бросили, а двух наших начали седлать. Вот тут-то и осатанел хозяин, муж Полины.
"Не дам! - кричит. - Не да-ам!"
Те седлают, а этот не дает, стаскивает их. Схватил за уздцы обеих лошадей, повис и ни в какую! Те его плетьми, а он хоть бы что!
"Только через мой труп!" - кричит. Уже совсем осип, голосу лишился.
А один из офицеров с усмешкой и говорит:
- Ежели вы так на этом настаиваете, то пожалуйста!
Выхватил револьвер и застрелил хозяина. И поскакали себе дальше, туда, на Кущевку... Я все видел своими глазами. Что тут было с хозяйкой, и рассказывать не хочу. Уж очень это страшно, паря... А тут тебя нелегкая дернула...
- А чего она на меня-то налетела. Я-то тут при чем?
- Видишь ли, - продолжал дед, - ты ведь тоже из белых. Да начал с нее требовать. Вот она и не вытерпела... Человек она богатый, значит душа у нее наскрозь белая. А как ей любить белых, коли они мужа ее убили. Теперь вот пришли красные; сказывают, они богатеньких вот-вот прижимать начнут. За что же ей любить красных? А ты ее взял и растревожил. Вот и оказался в ответе и за белых и за красных!
- Она все-таки злая баба! - твердил свое Вадимка.
- Я на своем веку повидал немало хозяев и скажу тебе так: хозяин, чтобы свой интерес соблюсти, всегда норовит гнуть дело не в твою, а в свою сторону.
- Но человек бедный тоже должен соблюдать свой интерес? - перебил старика Вадимка.
- ...Оно конечно, да только хрен цена этому. Богатый все равно осилит нашего брата. Это уж я на своей шкуре испытал. Всю жизнь работаю, как вол, ничего не приобрел! Что вот на мне, только и моего... Небом покрыт, полем огорожен.
- А чего же вы стали заступаться за хозяйку, когда я с ней заспорил?
- Эх, паря!.. А куда мне на старости лет податься? А тут мне дают кусок хлеба с хорошим приварком и крышу над головой. Лучшей жизни мне уж и не найти... да еще в такое страшное время...
И старик стал рассказывать. Пришел он на юг из своей Пензенской губернии еще в мирное время. В германскую войну нанялся вот в этот двор да так и прижился. Каждый из Зинченок в сезон нанимает около десятка работников, а после сезона их рассчитывает. Оставляют только пастухов. Никифор очень дорожил, что на эту должность всегда оставляли только его. Уж сколько лет ему не надо искать работу - работай себе круглый год! И особенно он был доволен теперь: когда ему стало трудно бегать за стадом, хозяйка наняла другого пастуха - его, Вадимку.
- ...Насиженным местом дорожить надо, - доказывал дед.
Вадимка слушал, и его все больше одолевала мысль: "А мне-то зачем держаться за это место? Зачем оно мне?" Он долго думал, что же ему делать. Наконец, твердо решил: "Уйду, вот и все!.. Я же не собирался ходить в батраках! Отосплюсь, наемся как следует и давай бог ноги!.. Обещал работать две недели, а уйду раньше от чертовой бабы!"
И Вадимка заснул.
...На другой день он покорно погнал свое стадо на выгон. Неприязнь хозяйки его уже не тревожила. "А мне что? Вот поброжу со скотинкой денька три и опять в Кущевку. И домой!" Но когда ему представилась крыша товарного вагона, парнишка почувствовал, что теперь его туда и силком не загонишь. Опять голод, опять бессонные, холодные ночи?! Опять сутками стоять на полустанках, экономя последний кусочек хлеба?! Второй раз переживать все это Вадимка ни за что не хотел... Но как же тогда быть?
Перед ним щипал траву рыжий конь-трехлеток, который ему очень нравился. А что, ежели по-казачьи? Сесть на коня - и прощай, родимая! И Вадимка стал обдумывать план бегства: "Я оставлю конюшню незапертой, выведу ночью рыжего из конюшни и..." Но что делать с конем дальше? Сначала решил так: "Проскачу верст сто, потом слезу с коня, пугну его в обратную дорогу, а дальше пойду пешком. Я же не конокрад!" Потом стал одолевать соблазн: а что ежели дерануть на рыжем до самого дому? Трава теперь выросла, коня можно пасти, а себе хлеба побольше украду у хозяйки. Загубил своих двух коней, так теперь хоть одного приведу домой. Нехай эта ведьма от злости себе локти кусает! И Вадимка решил совсем увести рыжего.
Но пастушонка еще долго мучили сомнения. Украсть коня! В любой деревне конокрадство считалось самым страшным преступлением. Пойманного конокрада убивали на месте. Что сказала бы маманя? Да и с дядей Василем он уговорился делать людям только добро.
- Делать добро надо только добрым людям! - утешал себя парнишка. Ты, дядя Василь, не обижайся, а добра эта баба от меня не дождется! вздохнул Вадимка.
Направляясь со стадом в обед на усадьбу, он уже был твердо уверен в своей правоте. "Все равно убегу!.. Сяду на рыжего и айда вон через тот бугор... На-кася, выкуси!" - чуть не сказал он вслух, глядя, как хозяйка поила своих чушек.
...Дни шли за днями. С харчами на дорогу у беглеца дело решалось просто - в кухнянке хранился печеный хлеб, его можно прихватить сколько угодно. Но как быть с одеждой? В дороге надо иметь штатский вид, чтобы всадника принимали за местного парня. Для этого надо оставить хозяйке "на память" свои солдатские ботинки и бросить свой брезентовый грязный и рваный дождевик. Но чем это заменить?
На конюшне, в пустых яслях, он нашел старые, еще не развалившиеся ботинки, они оказались ему слишком велики, но он решил их взять. Там же лежали поношенные черные валенки; в такую теплынь в валенки не обрядишься, но в дороге и они могут пригодиться - ночью в них можно спать. Рядом с валенками оказался овчинный женский полушубок длиною Вадимке до колен. Вадимка обрадовался: днем, когда придется скакать, он заменит седло, ночью - спасет от холода. Приготовил Вадимка и ременное путо - по ночам он будет связывать передние ноги коню, чтобы тот не убежал.
Оставалось одно препятствие - старик. Бежать можно только ночью, а дед спал рядом. Хозяйка давно собиралась услать его в Кущевку по какому-то делу, но шли дни, а Никифор по вечерам все лежал на своем топчане, рассуждал, что же будет при новой власти с Зинченками, а значит, и с ним самим? Он был рад, что у него теперь завелся слушатель. Рассуждения деда подолгу не давали пастушонку спать. Он стал уже снова подумывать - а не уйти ли по-хорошему? Взять расчет, пойти на станцию... Но перед глазами снова вставала ржавая вагонная крыша и все беды, которые могут поджидать его там... А тут еще стали поговаривать, что волна пленных уже схлынула, теперь не разрешается ездить на крыше... Его, наверно, стащат с крыши и арестуют. А этого парнишка боялся пуще всего.
И вдруг, будто Вадимке на радость, хозяйка послала деда на станцию с ночевкой. Настало время побега. Весь день Вадимка очень волновался. А вдруг догонят? Верняком убьют!.. Но нет! Как уж задумал, так и будет!.. "Не надо быть размазней! - в который раз твердил он себе. - На-кася, выкуси, чертова баба!"
Управляя на ночь лошадей, Вадимка поставил рыжего крайним к дверям конюшни. Полушубок, ботинки и валенки положил так, чтобы в темноте их сразу найти. Но главной заботой была для него дверь - через нее он ночью должен войти в конюшню. Летом конюшня на ночь закрывалась решетчатой дверью, а дверь изнутри запиралась переметом - толстой железной палкой с болтом, который завинчивался особым ключом. Вадимка вставил болт в дверной косяк, но завинчивать его не стал; он постучал ключом по перемету, чтобы хозяйка слышала лязг железа, как всегда, прошел через внутреннюю дверь из конюшни в дом и положил ключ на подоконник у кровати хозяйки.
Ужин прошел в полном молчании - после памятного бурного столкновения пастушонок и хозяйка старались не разговаривать друг с другом. После ужина Вадимка остался в кухнянке один. В сумерках он видел, как хозяйка прошла через двор, поднялась на крыльцо дома и исчезла в дверях, щелкнув железной задвижкой. Оставалось только дождаться, когда хозяйка с девочкой заснут.
Никогда Вадимка не замечал, что кухнянка такая маленькая, душная. Он открыл настежь дверь, но это не помогло, и пастушонок вышел наружу. Ночь стояла безлунная, небо было густо усеяно яркими звездами. В такую ночь на душе Вадимки всегда бывало легко и радостно, а сейчас словно тяжелый камень навалился на душу. Ему казалось, что звезды, всегда такие добрые и ласковые, сегодня смотрят на него с укором: ведь скоро они увидят, как он станет конокрадом и тогда ему будет стыдно посмотреть на звезды. Вадимка закрыл глаза.
Громко стрекотали цикады. Их монотонный разговор у степняка был неотделим от ночной тишины, ночного неба, раздумий человека, оставшегося наедине с привольной, немного таинственной степью. Завтра цикады вновь заведут свой неумолчный разговор, а он, Вадимка, уже будет вором.
А люди? Разве сможет он сказать людям, что он - вор? Разве может он тогда ждать от них добра? Как это будет страшно!
Рядом в темноте маячил дом хозяйки, он закрывал Вадимке чуть ли не половину неба. И тут эта яга мешает ему любоваться даже звездами! Парнишке вспомнилось, как его дед рассказывал сказку про бабу-ягу. Дом хозяйки казался ему сейчас мрачным логовом бабы-яги. Только живую бабу-ягу он сейчас не боится, он ее ненавидит!
Вадимка осторожно вошел в кухнянку и стал быстро собираться в дорогу, в холстинный мешок он сложил хлеб, вареную курицу и еще кое-какую снедь. Затем он через двор быстро прошмыгнул к дверям конюшни. Просунув руку сквозь решетку двери, Вадимка стал тихонько нажимать на край перемета, чтобы выдернуть болт из косяка. Перемет подавался, но стала открываться дверь и громко скрипнула. Вадимка обмер. Пять раз пришлось нажимать на край перемета, пять раз скрипела дверь, а Вадимка со страху готов был бросить все и бежать куда глаза глядят.