— Я был местным старейшиной, юная жрица…
— Ты был старейшиной? — изумилась она.
— Я слышу неверие в голосе твоем, — с легким укором молвил Атта-Ури, смотря из-под насупленных бровей.
— Если ты был старейшиной, то почему жил в простом доме у обочины?
— Откуда ты узнала это? — пришел черед удивляться уже ему.
— Боги мне показали, — уклончиво ответила Арчита.
— Ты и впрямь благословенна ими, юная жрица, — вздохнул старик, — да, жили мы и вправду небогато. Ибо не хотелось выделяться мне. Разве зернышко пшеницы станет требовать места лучшего в мешке?
— Почему же ты ушел? Почему главой стал Унташ?
Атта-Ури на какое-то время задумался. Взор, полный скорби и печали, устремился в землю. Арчита молча ждала, когда он продолжит.
Птицы щебетали где-то в лесу, словно и не было буйства стихии…
…буйства высших сил…
…Суприри все также наламывал сучья и тихо бубнил себе под нос. Кажется, он придумал, как отвезти раненую в деревню. Нужно соорудить носилки из хвойных веток.
— Селение росло, — возобновил рассказ старик, — а меня хоть и мудрым величали, но не хватало мне стремлений, — Атта-Ури пожал плечами, — ведь я привык довольствоваться малым. А Унташ… юн, горяч и полон сил, аки бык. Он всюду хотел поспеть, всем процветание нести. Вот и решил я — пора уступать дорогу молодым. И все журчало и текло, словно горные ручьи, пока… — старец вздрогнул и замялся.
— Пока боги не забрали его дитя, — тихо закончила за него жрица.
Атта-Ури вздохнул:
— Тогда-то тень легла на сына моего. Он отвернулся от богов и… и сами боги отвернулись от него.
— Но почему ты не остановил Унташа?! — пылко воскликнула девушка.
Суприри перестал собирать хворост и обернулся через плечо.
Старец поднял на жрицу взор, полный безмерной тоски:
— Не мог я идти против сына своего. Плоть от плоти своей. Слишком велика была моя любовь, — Атта-Ури вновь опустил глаза и прошептал, — слишком слаб был я.
— Ты даже не защитил Урутук!
— Не смел пойти я против сына своего, — словно мантру повторил Атта-Ури.
Суприри нахмурился еще больше и возобновил работу.
— Почему стража слушалась его? — спросила Арчита. — Почему позволила убить жрецов? Ведь они служители богов! И почему люди в селении ничего не сделали?!
Она видела, что ее слова были для Атта-Ури, как хлыст погонщика для истощенного быка. Ей стало жаль бывшего старейшину, но он сам виновен в собственной слабости.
— Сердце человека легко поддается искушению. Унташ дал им то, чего воины хотели. Наделил пришлых землею плодородной, изделия лучшие отдавал… обещания несметных гор богатств, что таит в себе пещера Хинду-Кауш.
При упоминании таинственного грота, Арчита вздрогнула:
— Это место никто не должен трогать. Никогда. Слышишь, Атта-Ури? У тебя есть шанс на искупление перед богами.
Тот вскинул на нее взгляд, полный горя и надежды:
— Простят ли боги мою немощность?
Жрица кивнула:
— Только расскажи все до конца.
— Одурманенные сладкими речами о богатстве, воины делали все, что повелевал им сын. А сельчане… — старик запнулся, — я не знаю…
— А чего мы могли? — встрял Суприри, оборачиваясь и держа охапку сосновых ветвей. — Унташ к нам не лез, не трогал. Вот и не хотели жители общины шкурой рисковать почем зря. Это только когда он удумал в священное место залезть, тут уж мы не стерпели. Да только к тому моменту поздно было. Он ощетинился стражей, как еж перед лисой! Уж тот жирдяй-торгаш позаботился об этом.
— Шилхаха? — уточнила жрица, вспомнив неприятного на вид купца.
— Он самый. Ушлый свин, — староста сплюнул, — когда прознал о том, что в пещере лазурит, тут же раскошелился и привел в деревню воинов с севера.
— Значит, вправду арии, — догадалась Арчита.
— Они самые, — кивнул Суприри, — Унташа охраняли в основном они. А Шилхаха был уверен — все расходы легко покроет лазурит, что мы раскопаем в Хинду-Кауш.
— Нельзя трогать Хинду-Кауш, — твердо произнесла Арчита.
— Что там, жрица? — вперил в нее взор староста. — Лазурит? Земли богов?
— Нет, — качнула головой она, с содроганием вспоминая тварь с желтыми глазами, — ни то, ни другое, — а затем добавила, — это обитель демона.
Суприри вздрогнул, едва не выронив хворост. Атта-Ури вскинул голову и воззрился на девушку.
— Демона? — прошептал старик.
— Он захватил разум твоего сына, — Арчита обернулась к нему, — подчинил себе.
— Нет, — прошептал убитый горем смотритель, — сын мой крепок духом был аки камень. Я сам его этому учил.
— Знаю, — холодно ответила жрица, — но дух Унташа ослаб, когда он лишился сына и отвернулся от богов.
Атта-Ури застонал и прикрыл лицо руками.
— И чего же нам делать? — подал голос староста.
— Уходить, — твердо сказала Арчита.
— Уходить? — глухо переспросил сквозь ладони старик.
— Да.
— Но мы не можем! — Суприри выронил-таки хворост и тот разлетелся по поляне. — Здесь наш дом! Все, что нам дорого!
— Это опасно для всех! — повысила голос жрица. — Поймите, рано или поздно, но демон завладеет умом одного из вас. Как Унташом! Стоит только дать слабину!
Атта-Ури вздрогнул и отвел руки от лица:
— Сын мой пал жертвой собственного богохульства. Если мы будем сильны духом, то сможем пред демоном устоять.
— И защитить эти земли от посягательств других, — добавил Суприри, делая шаг к Арчите, — не дадим ему вырваться на свободу. Помоги нам, жрица!
— Что? — округлила глаза та.
— Помоги направить людей, — увещевал староста, — они послушают тебя. Пойдут за тобой.
— И наш дух станет твердым, аки камень, — встрял Атта-Ури, — и постигнет ежели горе кого из нас, не отвернется от богов. Ибо будет тобою просвещен.
От неожиданности девушка растерялась. Чтобы скрыть свое смущение, она опустила веки. Староста и смотритель ждали ее решения в почтительном молчании.
«Имею ли я право отказать? Должна ли я отказать? Я Поклоняющаяся… Поклоняющаяся Богине-матери… и ему. Я решила нести истину людям, дабы то, что произошло в Мохенджо-Даро, не повторилось больше нигде. Я нужна в других уголках земли. Но имею ли я право бросить этих людей, когда они так нуждаются во мне?».
«Помни себя» — вновь прозвучали в памяти слова арийского отца.
«Я помню».
Арчита открыла глаза:
— Хорошо. Я останусь. До тех пор, пока буду вам нужна.
У Суприри вырвался вздох облегчения:
— Спасибо тебе, служительница богов!
Она вяло улыбнулась в ответ. Староста вернулся к сбору хвороста с еще большим увлечением. Было видно, что слова девушки приободрили его. Придали сил. Она и сама почувствовала облегчение. Словно груз упал с плеч, а в душу впервые за долгое время проник свет. Ведь Арчита снова знала, как поступить дальше.
Она обернулась к Атта-Ури. Тот продолжал смотреть на нее глазами, полными печали. Но была в них теперь и надежда. Надежда на искупление.
— Слабые духом уязвимы перед демоном, — молвила Арчита, — нужно чтить богов, свято верить в них и тогда дух будет крепок.
— О, да, юная жрица, — быстро закивал тот, — истину глаголят твои уста.
— Ты поможешь мне, — твердо сказала девушка.
— Я? — изумился Атта-Ури.
— Да. Ты и твоя мудрость. Они принесут свет в умы людей.
— Заслужил ли я подобной чести после слабости моей?
Арчита ободряюще улыбнулась:
— Все имеют шанс. Служи богам, но не забывай прошлого. И пусть оно не тяготит.
Атта-Ури обдумал ее слова, а затем кивнул:
— Ты права, о, жрица.
— Если станешь мне помогать, смени имя. Это обряд посвящения богам.
Старец немного растерялся:
— Какое же имя выбрать мне?
На мгновение Арчита задумалась, потом изрекла:
— Ты должен сохранить частичку прошлого… и принять что-то новое… «мудрый» на вашем языке ведь будет…
— Мазда, — тут же ответил старец.
— Хм… Повелитель мудрости… Асура… Асура-Мазда[1]…
— Я изготовил волок! — радостно воскликнул Суприри, потряхивая хвойными ветками, обмотанными пучками травы. — Теперь доставим тебя до селения безо всяких быков!
Арчита вяло улыбнулась:
— Благодарю, староста.
— Только, — осторожно подал голос Атта-Ури, — позвольте сына предать земле.
Улыбка померкла на губах Суприри. Он нахмурился, словно небо в пасмурную погоду. Однако кивнул.
— Конечно, если жрица не будет против.
— Нет, — качнула головой она, — все нуждаются в должном упокоении.
Арчита скосила взгляд на неподвижное тело в пурпурном одеянии. С того места, где она сидела, ей не видно было лица. Но кожа на теле Унташа утратила болезненный и бледный цвет, покрывшись бронзовым загаром. Это дало жрице надежду, что демон полностью утратил контроль над старейшиной, и после смерти тот обрел покой.
«Но обретет ли покой та, которую он замучил?».
— Что будет с Урутук? — невольно сорвался с ее уст вопрос.
— Она теперь свободна, — заверил староста, — и может делать все, что хочет.
— Захочет ли она? — тихо молвил в пустоту Атта-Ури. — Она утратила веру в жизнь после гибели чада.
Над поляной повисло тягостное молчание. Птицы весело щебетали в лесу. Однако теперь их пение не поднимало настроение людям. Их словно накрыло непонятной тоской.
Наконец, жрица нарушила затянувшееся молчание:
— Стражи Унташа больше не опасны?
— Шилхахе нечем будет им платить, — махнул рукой Суприри, — хотя это даже неважно. Наемники удирали отсюда в ужасе, сверкая пятками. Они нам больше не страшны.
— Хорошо, если так, — кивнула Арчита.
Чувствуя, что вот-вот наступит очередное неловкое молчание, Суприри кашлянул в кулак:
— Пойду, поищу камни для погребения.
Ему никто не ответил. Хмурый, как туча, староста направился к лесу. В то место, где можно было легко пролезть через упавшие деревья.
— Ты сказала, чтобы прошлое надо мной не тяготило, — вдруг обратился к ней Атта-Ури.
— Да.
— А тяготеет ли прошлое над тобою? Я помню хмурое лицо твое, когда мы ехали по дороге сюда.
Арчита ответила не сразу, обдумывая вопрос.
— Нет, — наконец молвила она, — но я помню его.
— И помнишь имя свое?
Девушка видела, как старик хочет прийти к искуплению. Искуплению за любовь, которая могла обернуться горем для всех. Но ему сложно было полностью отказаться от прошлого. В глазах старика, помимо горя и страданий, читалась мольба о поддержке. И она не вправе была отказать ему в ней.
— Помню, Асура-Мазда, — улыбнулась жрица, — помню.
— Могу ли узнать его я?
Она промедлила лишь секунду, после чего изрекла:
— Нирупама.
[1] Асура-Мазда (Ахура-Мазда) — авестийское имя божества, которого пророк Заратуштра — основатель зороастризма — провозгласил единым богом. В Авесте Ахура-Мазда — безначальный творец, пребывающий в бесконечном свете, создатель всех вещей и податель всего благого, всеведущий устроитель и властитель мира и высший объект почитания зороастрийцев, называющих себя по-авестийски mazdayasna, то есть почитателями Мазды. Ахура-Мазда является отцом Аши (праведности-истины), то есть закона, по которому развивается мир, покровителем праведного человека и главой всех сил добра, борющихся с «ложью» — злом и разрушением, происходящими в мире против его воли.