Вскоре Василинка с жестяной кружкой и куском овсяной лепешки, завернутой в тряпицу, спешит в школу. Скорей бы уже урок природоведения!
...У широкой реки дышится легко-легко. Раз за разом слышатся голоса:
- Никита Максимович, посмотрите, что я нашел!
Учитель берет в руку камень и, будто взвесив его, говорит:
- Кремень.
Дети внимательно разглядывают камень.
Учитель рассказывает о далеких временах, когда с севера на нашу землю ползли ледники и тащили за собой большие и малые каменные глыбы.
Василинка старается представить себе огромное море, плескавшееся волнами на том месте, где они сегодня собрались веселой гурьбой. И - мертвые ледяные поля, неумолимо наползавшие на дно моря, которое уже успело исчезнуть и зарасти чудесными сказочными лесами. И диких, одетых в звериные шкуры людей, высекавших огонь из кременя, может, из того самого, который лежит сейчас на ладони учителя. Неужто все так и было, как рассказывает Никита Максимович? Василинка, кажется, слушала б да слушала учителя, но Никита Максимович командует:
- Костер!
Дети несут, кто что может, на высокий зеленый холм, откуда видна широкая река, далекое Задвинье с необъятным зеленым лугом.
Учитель объясняет, как разжечь костер в дождливую погоду, как найти правильное направление, если заблудишься в лесу. Дети внимательно приглядываются к солнцу, мху на деревьях, срезам на пнях. А потом помогают учителю устроить над костром большой пузатый чайник. Красные языки огня лижут его со всех сторон. Вскоре голубой чайник делается черным, начинает всхлипывать, булькать и подбрасывать крышку.
Никита Максимович осторожно разливает кипяток по кружкам.
Из карманов и сумочек дети достают завтрак - у кого что есть. А у некоторых ничего нет. Они молча сидят с поникшими головами. Неудобно и тем, кто принес еду. Никита Максимович советует:
- А вы выкладывайте все, кто чем богат, и поделитесь, чтобы каждому досталось по кусочку.
И он расстилает на траве газету.
Василинка не спешит развернуть тряпицу и положить в общую кучку свое угощение. А учитель вроде и не смотрит в ее сторону, но все видит, читает ее мысли.
- Василинка, и ты положи свой завтрак на общий стол.
- Я... я... - пытается объяснить Василинка, - стесняюсь. У меня блин из высевок и очень горький. - Она разламывает на кусочки свой сочень и кладет на газету.
Слаще всего на свете кажется Василинке кипяток без заварки и сахара. Никита Максимович с наслаждением запивает чаем ее сочень и нахваливает:
- Очень вкусный! И совсем не горький!
Чумазый чайник скоро пустеет. Ломтики хлеба, черные оладьи и лепешки, лежавшие на скатерти-газете, исчезли, последнюю крошку подобрали. Никита Максимович спрашивает:
- Дети, а кто сегодня не пришел на занятия?
Василинка подымает руку, будто в классе на уроке:
- Таси нету, она больная. Я сегодня схожу ее проведать.
- Очень хорошо, - похвалил учитель. - Сходи к Тасе и отнеси ей наш подарок.
И он протягивает Василинке камушек, о котором только что рассказывал такую увлекательную историю.
У Василинки на ладони лежит темно-серый, хранящий тепло учительской руки кремень.
ЛОМТИК ХЛЕБА
...На сей раз мама ни с чем, еле живая вернулась домой. Положив на стол ломтик хлеба, от которого отщипнула одну только крошку, она тихо и устало рассказала детям о своей неудачной поездке. Прижавшись к материнской груди, Митька слушал молча, а Тоня и Василинка горько плакали.
...Сколько времени она шла - не помнила.
Еще в поезде надумала сойти на этом полустанке, хотя прекрасно знала, что до хуторов надо верст пять шагать через лес. "Беда большая, пускай себе и немного дальше, лишь бы что-нибудь привезти детям". Не идти же ей вновь в то Заболотье, где сельчане и сами никак не дождутся нового урожая!
Поезд остановился на минутку. Загрохотали тяжелые широкие двери, и из вагона один за другим посыпались люди. Каждый торопился: кто к родственникам или знакомым, а большинство, как и она, - выменять на одежду хоть какой еды.
Кто-то сильный оттолкнул ее от дверей. Заскрежетав тормозами, поезд двинулся дальше, набирая скорость. Собрав все силы, она спрыгнула на ходу и полетела вниз с крутого откоса. Открыв глаза, увидела возле себя незнакомых людей, и глухо, как сквозь вату, долетели до слуха их голоса.
- Жить тебе надоело, что ли, коли на ходу прыгаешь? - участливо произнес пожилой человек с седой бородой.
- Впредь ей наука будет, больше так не сделает, - отозвался другой, в серой самотканой свитке, он стоял рядом. - Хорошо, что все обошлось. Живая.
- А моя ты бабонька, как ты меня напугала! - причитала женщина в конопляном платке, одним концом обернутом вокруг шеи. - Боже мой, так испугалась, аж все в груди захлебнулось!
Мужчины еще немного постояли, скрутили по цигарке самосада и пошли своей дорогой. А женщина в платке долго не отходила, пока не проведала, откуда и куда спешит баба, если на ходу прыгает с поезда. "Есть ли у тебя дети - у меня самой пятеро". Согласилась, что и вправду лучше податься на хутора, к богатеям.
- Может, что и выменяешь. Только не знаю, понадобятся ли кому твои занавески, - она перебирала эти, на на ее взгляд, совершенно ненужные вещи.
- А это зачем? - она с удивлением посмотрела на маленькую баночку. На крышке было нарисовано девичье лицо: слева - густо усыпанное веснушками, справа - белое и чистое. - Никогда не поверю, что от этой мазюки можно так похорошеть.
А мама возлагала большие надежды на эту баночку.
Участливая женщина еще долго рассказывала про свое вдовье житье-бытье с малыми детьми и, наконец, посоветовала на прощанье:
- Иди, бабонька моя, напрямки, - и она показала в сторону кустарников. - Тут рукой подать до хуторов. Иди по тропке, никуда-никуда не сворачивай.
К кустарникам вела тропинка, по которой, наверное, ступали не одни ноги. Глядишь, так и вправду скорей можно добраться, чем кружной дорогой по лесу.
А под ногами все больше хлюпала вода, и тропинка в ней то тонула, то вновь появлялась на сухих местах. Перепрыгивая с кочки на кочку, хватаясь за чахлые то березовые, то ольховые ветки, мать шла и шла. Но вдруг утонула, расплылась и скрылась из глаз тропинка, словно провалилась сквозь трясину. Она подалась назад - тропки нет. Бросилась в другую сторону - непроходимый кустарник. Подала голос:
- О-го-го!..
Где-то далеко и глухо отозвалось:
- О-го-го!..
Не узнавая собственного голоса, женщина звала и звала на помощь. Но ничего не слышала, кроме отголосков эха. Какое-то время неподвижно стояла на кочке - и наконец пошла напрямик на закат солнца, которое опускалось все ниже и ниже.
Шла долго, то совсем теряя надежду выбраться, то полагаясь на удачу. Впереди как будто посветлело, и она вдруг очутилась на зеленой прогалине. Кустарник расступился, и, сколько видел глаз, перед ней расстилалась залитая водой трясина, из которой кое-где торчали клочки серого мха.