Ну ладно, отдал и отдал, подумаешь! Деловой человекДругую сотню наживет, и не одну.
Но получилось так, что с этого дня у Романа Багаева внезапно пропала страсть к накоплению денег. Неинтересно ему стало деньги копить...
Вот что такое "само собой" Алексея Алексеевича Каштанова, если кто еще не понял.
* * *
Сначала была паника: "Пропал мальчик!" Потом Костя рассказал все Каштанову. Большинство в классе сошлось на том, что Лапшин немножко не в себе, и некоторые заявили, что они давно знали это.
Но удивило ребят отношение Алексея Алексеевича и Елены Васильевны: ни слова они не сказали. Даже за прогул его не осудили, как будто это нормально: исчезать из школы посреди учебного года. "Мог бы и каникул дождаться", - одна Наташа Лаптева осудила Леню.
Смеялись над Лапшиным, судачили... А все-таки немножко и гордились им. Как будто он один за всех на Мышкову поехал, как будто они послали его.
...А Елена Васильевна все-таки вернулась к речке Мышковой. На очередном уроке она стала опять рассказывать про давно пройденных "Отцов и детей" Тургенева.
- Посмотрите, ребята, - сказала она. - Вот он умирает, этот волк Базаров... Помните, мы говорили с вами:
это Тургенев его в одном письме так назвал - волк Базаров. Волк... Затравленный волк.. И о чем же он говорит, умирая? Давайте почитаем еще раз эту сцену... Я только вчера обратила на нее внимание, когда думала о рассказе Лени Лапшина... Почитаем, - Каштанова открыла страницу. Последние слова Базарова были такие:
"Я нужен России... Нет, видно, не нужен... Да и кто нужен?"
В классе стало совсем тихо. Девятый без буквы давно научился различать, когда Каштанова просто приходила в класс, когда она "давала урок", как она торжественно говорила, и когда она поднималась до чего-то очень ей важного. В первом случае в классе была сносная тишина, во втором случае тишина, в третьем - абсолютная тишина.
- Ребята, - продолжала Каштанова. - Последняя - и первая, и главная тревога этого прекрасного человека:
нужен ли он России? Многие из вас размышляют: кем они станут? Кем я стану? Это правильно. Некоторые, я знаю, идут дальше, думают: каким я стану? Это хорошо. Но главный вопрос человека - не о себе, не о том, кто я, и даже - какой я... Главный, мучительнейший вопрос - нужен ли я России? Что я дам ей своей жизнью?
Вечером они встретились, как всегда, - Костя, Игорь, Сережа, Паша и Саша Медведевы. Было зябко, нейлоновые куртки, в которых они ходили всю зиму, плохо грели их. Звезды, яркие, тусклые, близкие и далекие, в огромном множестве, без названий и без порядка, просто звезды - молча следили за ребятами с высоты. Когда-то, незадолго до рождения наших героев, была книжка под названием "Звездный билет" - ею зачитывались отцы наших героев, о ней шумели и спорили, и появился даже термин "звездные мальчики". Никто из семьветровских книжки той не читал. Они так же всматривались в звезды, но звезды у них были свои. Говорят, у каждого человека своя звезда. Но и у каждого поколения свои звезды - это несомненно.
Поздним ветреным вечером несколько ребят продирались сквозь огни звездных миров в небе и сквозь огоньки домашних миров, скрытых за окнами одинаковых девятиэтажек.
- Да ну! - прервал молчание Сережа Лазарев. - Что такое? - Он даже головой помотал, стряхивая с себя наваждение. - Дана тебе жизнь - и живи, и нечего там!
Не совсем ясно выразил он свою мысль, но все поняли Сергея. Им всем хотелось бы отчасти и вернуться к той прежней, легкой и легкомысленной жизни, которая была у них до этого года. Они много приобрели за этот год, но ведь и потеряли же... Легкость, легкодумье. Жить им стало труднее.
- Человек сам себя огорчает, - говорил Сергей. - Я заметил: больше всех человек сам себя огорчает. А зачем?
С Сережей не спорили, не хотелось. Они все, хоть и поразному, смотрели на бесчисленные звезды и на огни входивших в моду оранжевых абажуров - и там и здесь огни эти мерцали, светили и сияли сами по себе и, казалось, не .нуждались в них - в Косте, в Игоре, в Сергее, в Паше и Саше... "Нужен ли я России? Кто ей нужен? Как сделать, чтобы она во мне нуждалась?" - не этими словами, но примерно так думал Костя. Те, на Мышковой, к которым уехал Леня Лапшин, те были нужны... А он? А сейчас? Косте хотелось сказать друзьям что-то такое ясное, чтобы все им стало понятно раз и навсегда. Но что? Опять он не знал, не было у него такой идеи, а без идеи Костя говорить не любил. Он ничего не говорил, только смотрел на звезды, и на огни в * домах, и на товарищей своих.
Братья? Может быть, этим он. Костя, нужен России - чтобы все братьями вокруг были?
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ПРЕКРАСНАЯ ПРОША
ПРОШЕЛ ТРЕТИЙ, ПОТОМ четвертый коммунарский день; прошли такие же дни в восьмых и даже в седьмых классах - их проводить было гораздо легче, потому что был опыт и были помощники - ребята из девятого класса. Старшенькие, как говорила Фролова, действительно становились старшими в школе - их все знали, их любили, им подражали, и появлялся дух школы, дух этой школы. Усилия Каштанова, направленные поначалу только на старших, теперь сказывались во всех классах, и учительская признала, что Алексей Алексеевич был прав, когда почти все свое время проводил в девятом без буквы классе, и отнюдь не только для того, чтобы помочь жене, делал он это.
Все было хорошо. Уже готовились к большому трехдневному сбору на весенних каникулах, вместе с восьмиклассниками и семиклассниками; уже догадались, что на этом сборе создадут смешанные компании во главе с "урюками", "изюмами" и "курагой". Фроловой не нравились эти названия, она была недовольна: "Ну что это такое? Ну что за "курага"? Никому и не расскажешь!" Но Каштанов настаивал: придумали сами, сложилось само собой, и пусть так и будет, пусть сохраняется этот дух вольности и необязательности!
Словом, все было хорошо, но Каштановы никак не могли понять: что же это у них получилось? Что это изобретено? Как будто игра - но слишком серьезно для игры и по содержанию, и по значению, и по своим последствиям.
- Я бы сказала, - размышляла Елена Васильевна, - но боюсь... Знаешь, на что это похоже? По-моему, на театр...
- На театр?
- Да, на театр... Но не на тот театр, каким мы его представляем себе с пьесой, сценой, актерами и зрительным залом, - а на какое-то старинное или новейшее?- массовое действо... Действо., в котором нет актеров - одни зрители, и нет зрителей - одни только актеры...
- А что? - говорил Каштанов. - Не будем бояться слов, если они помогают что-то понять.
Действительно, коммунарский день давал всем то чувство очищения и обновления, которое прежде они испытывали только в театре, да и то редко. Когда начинался безумный этот день и вихрь событий захватывал всех, то отлетали, как шелуха, привычные формы поведения. Ребята - и Каштановы вместе с ними - переставали помнить себя. Исчезали сдерживающие человека путы, падали они, и при строжайшей, невиданной прежде дисциплине, все чувствовали себя свободными, как никогда. Неприлично было только одно - не участвовать, оставаться зрителем, не поддаваться общему духу и духу общности. Каждый старается обрадовать всех, никто не ищет радости только для себя-и потому все "выкладываются", как любил говорить Костя Костромин. "Все на пределе, иначе зачем?" - повторял он. А если человек выкладывается, если он на пределе, он становится самим собой. Невозможно, работая на пределе сил, думать еще и о том, как ты выглядишь.
Они говорили так легко, как никогда не умели говорить на уроках, они постепенно научились говорить и шепотом, и тихо, и во весь голос, и даже Козликов, который на уроках говорил только в полный голос и басом, так что его, Козликова, постоянно выставляли за дверь, - даже он стал тише и говорил, если нужно было, почти шепотом.
Все было хорошо; но что-то вызывало у Каштанова тревогу. Сначала она была неясной, потом все более определенной. Как бы не превратились все эти их "действа" в самоцель, в игру в бисер... Он вовсе не собирался создавать "педагогическую провинцию" на Семи ветрах, оторванную от мира, замкнутую в себе! Вовсе не хотел отрывать ребят от их почвы, от Семи ветров!
Цель. У ватаги "Семь ветров" должна быть более ясная цель...
Однажды Каштанов рассказал ребятам такую историю.
- Один очень старый человек - я познакомился с ним случайно, в библиотеке, ему больше восьмидесяти - вспоминал, как во время революции выпускали из тюрем их города политических заключенных. Народу собралось много, и, чтобы обеспечить порядок, поставили оцепление. Он был в то время гимназистом старшего класса и стоял в этом оцеплении. На другой день приходит на урок, и физик вызывает его. "Я урока не знаю", - сказал он. "Ах, да, - сказал физик, - вам же некогда! Вы же революцию делали, молодой человек!" - и поставил пятерку.
Ребята слушали Каштанова, не понимая, куда он клонит.
- "Вам было некогда, вы революцию делали!" Посмотрите, ребята, продолжал Каштанов. - В этом веке одному поколению было некогда учиться оно делало революцию, другому поколению некогда было гулять и веселиться оно училось, еще одному поколению некогда было и учиться, и веселиться, и все ему было некогда - оно защищало страну... А теперь вы пришли в этот мир, новое поколение... А что вам "некогда"? И ради чего вам "некогда"? Я не допрашиваю вас и меньше всего хотел бы, чтобы мои слова прозвучали укором. Я сам не знаю точного ответа на этот вопрос и приглашаю желающих подумать.
Желающие, конечно, нашлись.
Говорили: "А может быть, это и хорошо, что на все есть время и нет никаких "некогда"?"
Спрашивали Каштанова: "А вам что было "некогда"?"
Подшучивали над собой: "Учиться нам некогда... А изза чего? Да просто так - некогда, и всё!"
А Костя Костромин вспомнил урок о Базарове - "Нужен ли я России?", вспомнил, как шли они вечером на ветру, и вдруг ему представилось, что все вокруг него братья и что для этого-то он, наверно, и нужен стране... И он сказал, что не знает, но может быть, некогда им - болтать, говорить пустые слова, попусту тратить время, потому что надо теперь, чтобы...
А что надо теперь? Что?
На этот раз у Кости была идея, но он не мог ее выразить и в конце концов сказал что-то вроде того, что теперь надо, чтобы все вместе шли и никого не потерять... Чтобы каждый человек был на виду, каждый как брат, для которого ничего не жалко...
- А то что это у нас? - сказал Костя. - Вот коммунарский день - и все равны. А вот кончается, вот урок - одни отличники, а у других кошки на сердце скребут, я знаю...
- Пусть учатся, кто им мешает? - сказал Леня Лапшин, давно уже вернувшийся из своей Громославки, но почти ничего не рассказывавший о путешествии. - Кто им мешает?
- Не знаю кто, но это ведь отговорка... Все равно мы должны... Ну чтобы всем жилось по-человечески, ну что тут долго говорить!
- Да, ребята, говорить не надо, формулу в один миг не найдешь. А может, не надо и формул... Давайте просто подумаем: кому сейчас в классе тяжелее всего? Кому больше всех нужна наша помощь, поддержка? - сказал Каштанов.