Кочет Степан Григорьевич — секретарь райкома
Потапенко — председатель райисполкома
Ротман Абрам — директор электростанции
Наташа — старшая телефонистка
Русов Гаврила Федорович — пенсионер
Русов Саша — начальник вокзала, его сын
Глущенко — предсельсовета
Маруся — его жена
Халков — рабочий
Седов — мастер
Борисов — бухгалтер
Марычев — прокурор
Сазонов — учитель
Кричевский — монтер
Полотер — старик
Катя — девушка
Орлов — танкист
Макенау — полковник
Адъютант
Обер-лейтенант
Старуха
Фельдфебель
Партизаны и партизанки, советские офицеры, городские жители, гитлеровские солдаты, гестаповцы.
Действие происходит в незабываемые дни Великой Отечественной войны.
На авансцене — крытое крыльцо: вход в одноэтажное здание райкома. Занавес открывается.
Ночь. Далекие раскаты орудийных залпов. Кабинет секретаря райкома Степана Григорьевича Кочета. Камин. В нем тлеют бумаги, но огня не видно потому, что слишком ярко, как-то особенно ярко горит электричество. Шторы спущены: здесь затемнение. К о ч е т на корточках перед камином. В кресле — Г л у щ е н к о, предсельсовета.
К о ч е т (сжигая бумаги). Понятно тебе, Миша?
Г л у щ е н к о. Понятно, Степан Григорьевич! Как приду — сразу всех, кто до военного дела еще способен, в лес, в плавни…
К о ч е т. И дожидаться моих инструкций…
Г л у щ е н к о. Есть! Только народу маловато… Мальцы, бабы, да вот мы — инвалидная команда! И с оружием как будет?
К о ч е т. Достанем… Раз это необходимо — значит, достанем. Конечно, и сами соображайте… У немцев его много, оружия…
Г л у щ е н к о. Да уж случая не упустим… На трудное дело собираемся, Степан Григорьевич, на смертельное, но я тебя знаю, и я тебе верю, товарищ!
К о ч е т (поднимаясь с корточек). Спасибо, Миша! Счастливый путь!
Г л у щ е н к о. И тебе того же!
Крепко целуются. Глущенко уходит. Кочет быстро снимает трубку телефона.
К о ч е т. Старшую!
Пауза.
Старшая?.. Вот что, дорогая Наташа! (Смотрит на часы.) Слушай меня внимательно… Через пять минут вас заберет машина… и чтоб через пять минут ни один телефон в городе не работал… Понятно? (Слушает ее ответ и вдруг резко.) Перестань реветь, слышишь?! Знаю, знаю, что пять лет проработала… Вот вернемся, тогда снова включим твои точки… Ну — все! Будь здорова, Наташенька! Я рассчитываю на твою аккуратность… (Кладет трубку, смотрит на часы.) Но почему до сих пор горит электричество?
Входят Р у с о в ы: старший и младший. Старик одет по-дорожному, с охотничьей берданкой в руках.
С а ш а. Я прямо без доклада, Степан Григорьевич!
К о ч е т. Давай, Александр Гаврилович… Быстрее…
С а ш а. На путях — такая каша, что они за три месяца не разберутся!
К о ч е т. А составы?
С а ш а. Все успели угнать! Но не очень ли мы уходить торопимся?
Кочет косится на него, усмехается.
Да нет! Это я, в общем, так спросил: ведь у меня — все в порядке!
Р у с о в (ворчливо). Хорош порядок — сколько добра загубили!
К о ч е т. Вы — кто, папаша?
Р у с о в. Я — папаша! Как раз его папаша и есть, Александра Гавриловича…
С а ш а. С нами собрался… (Пожимает плечами.)
Р у с о в. Федорович меня по батюшке… Да, собрался и соображаю, что не за куропатками! А на ружье вы мое не смотрите: она волка берет… И, между прочим, германца — тоже брала хорошо. Я с ними в третий раз, с германцами, встречаюсь!
К о ч е т. Как это: в третий?
Р у с о в. А очень просто! Считай: вдарился он со мной в четырнадцатом году, так вдарился, что от всего нашего лейб-гвардии Литовского его императорского высочества великого князя Сергея Александровича полка ни шиша не осталось, и от ихней пехотной бригады — не больше. Раз! Рассчитались мы с ним, то есть с германцем, четыре года спустя — в восемнадцатом: чесал с Украины, аж пятки сверкали. Два! А теперь вот — в третий… Конечно, годы мои уже не те, но ничего все-таки…
К о ч е т. Ну и как думаете?
Р у с о в. А посмотрим. Держава наша, как известно, крепкая!
К о ч е т. И я так полагаю!
С а ш а. Берем его, Степан Григорьевич, или…
Р у с о в. А мне разрешение ваше не нужно… Я есть гражданин, который с оружием в руках будет защищать свою родину. (Кивнул головой на портрет Ленина.) Иду по его призыву, так что мне больше от вас никакой резолюции не требуется.
К о ч е т. Он прав, Саша! Собираемся ровно (смотрит на часы) через полчаса! Идите соберите свои вещи! Берем самое необходимое: только то, что можно унести и от чего в лесу польза будет!
С а ш а. Исполню в точности, Степан Григорьевич! (Идет к дверям, старик Русов — за ним.)
Р у с о в (тихо, сыну). На, выкуси… (показывает ему фигу) Бубнил, как сыч: не возьмут, не возьмут! У… леший…
С а ш а. Воздержались бы, папаша, честное слово! Все-таки здесь райком, а не трактир!
Уходят. Кочет снимает трубку. Пауза. Кладет трубку на рычаг. Вздыхает.
К о ч е т. Так! Значит, и телефонной сети в нашем городе больше нет! (Толстым карандашом вычеркивает что-то в списке.)
Почти падая от усталости, в кабинет вваливается П о т а п е н к о, председатель райисполкома. Он весь в муке.
П о т а п е н к о. Чего, говоришь, нету?
К о ч е т. Телефона!
П о т а п е н к о (отряхиваясь). Тогда черкай еще: элеватора нет, и водопровода! Да, да: я сейчас все это сам прикончил… В руках даже мурашки: как вроде человека убил! (Безнадежно машет рукой.) Строили-строили…
К о ч е т. Молчи, председатель! Терпи и молчи! Здесь-то, в райисполкоме, у тебя как?
П о т а п е н к о. Хорошо, что сам проверил… Архивы наробраза, понимаешь, сожгли, а к секретным документам и не прикасались… Ох, сильна еще у нас дура-матушка…
К о ч е т. Да! Чего-чего, а этого хватает! Садись, отдохни. Намаялся небось…
П о т а п е н к о. Спасибо! А есть время для отдыха?
К о ч е т. Немного!
П о т а п е н к о (показывая на люстру). А почему такая иллюминация? Разве ты не поручил Ротману…
К о ч е т. Вот я и волнуюсь… Копается, душа с него вон…
В городе рвутся два снаряда. Кочет хватает трубку и кричит.
Электростанцию!
Но трубка молчит. Кочет плюет с досады и бросает трубку. Пауза. Огонь артиллерии приближается. Кочет и Потапенко внимательно слушают.
П о т а п е н к о. Наверное, за речкой… Совсем уж близко…
Почти вбегает Р о т м а н. За ним Х а л к о в и С е д о в.
К о ч е т (Ротману). Почему до сих пор…
Р о т м а н. Не могу! На, жизнь мою забери! На! Убей меня — не могу… (И стон вырывается у него из груди.)
К о ч е т (хватая Ротмана за плечи). Абрам! Друг!
Р о т м а н. Я все закопаю в землю… Я так закопаю, что ни одна душа не найдет… Это же нет никаких сил… Мы обсуждали, все высказывались…
К о ч е т. Ага! Митингуете? Для собраний время, конечно, самое подходящее! Провода готовы?
Р о т м а н. Готовы, будь они прокляты… Но я не могу! Я же за нее валюту платил… Сам, как ребенка, выхаживал… Мы же недоедали, а строили! (Почти истерично.) Я вас официально спрашиваю: где еще есть такая электростанция? Скажите? И пустить все это на ветер?
К о ч е т. А врагу оставить, значит, лучше?
Р о т м а н. Можно спрятать… Я сделаю так…
К о ч е т. Инженер Ротман! Вы что: хотите Гитлеру путь осветить?
Р о т м а н. Не могу! Убей сразу! Давай я водопровод взорву. Хочешь — элеватор, весь город, а свою станцию — не могу!
К о ч е т. Не можешь? Ладно! Тогда я сам пойду!
С е д о в. Погодите, Степан Григорьевич! Не надо вам идти! Я… согласен это сделать! Короткое замыкание — и конец. Приказывайте!
Кочет хочет устно отдать этот приказ, но ему не хватает дыхания. Тогда он достает из ящика стола чистый лист бумаги, пишет, подписывается.
К о ч е т. Товарищ председатель райисполкома!
Потапенко подходит, Кочет передает ему бумагу. Потапенко читает, берет ручку. Его пальцы дрожат. Он долго не может попасть пером в чернильницу. Наконец подписывает. Кочет ставит печать и передает бумагу Халкову.
Х а л к о в (читает, а затем передает бумагу Седову). Читай, старший монтер. Читай и подчиняйся приказу!
С е д о в. Будет исполнено! (Идет, читая, вместе с Халковым, тихо говорит ему.) Только эта бумага мне ни к чему! Можно было Степану Григорьевичу просто сказать…
Х а л к о в (тихо). Так разве подобное выговорить? Разве он в силах…
С е д о в. Это конечно. (Уходит с Халковым.)
Пауза.
П о т а п е н к о. Ведь не спали ночей… Ни тебе отдыха…
Р о т м а н. Да кто об этом говорит… Все хотели как лучше! Какой корпус… Европа, а не станция… Второй Днепрострой.
П о т а п е н к о. Ну это ты, Абраша, хватил…
Р о т м а н. Ах перестаньте… (Вдруг замолкает, смотрит на стоящего к ним спиной Кочета.) Вы плачете, Степан Григорьевич?
К о ч е т (выходя из оцепенения, резко поворачивается). Что?
Р о т м а н. Простите, мне показалось…
К о ч е т. Зачем показалось? Плачу! От бессильной злобы своей плачу! Но ничего… За все рассчитаемся сразу… Так рассчитаемся, что аж небу жарко станет! (Голос его усиливается.) Так рассчитаемся, что от ужаса, от мысли одной о таком расчете прекратится у них жизнь человеческая, если можно эту черную свору назвать «человеками»! (Он почти кричит.) Так рассчитаемся… (Обрывает речь, смотрит в сторону двери.)
Четкие шаги: входят д в о е в о е н н ы х.
М а й о р (выходя вперед). Секретарь райкома, товарищ Кочет, здесь?
К о ч е т. Да, это я, товарищ майор!
М а й о р (окинув взглядом всех присутствующих, тихо, Кочету). Разрешите вас на минуточку!
Они отходят в сторону. Майор что-то говорит на ухо Кочету. Затем они жмут друг другу руки и майор с военным, козыряя, молча уходят. Пауза.
К о ч е т. Командир вот считает, что враг будет с рассветом. Нам тоже, стало быть, надо… трогаться.
Входит Б о р и с о в.
Здорово, бухгалтер!
Б о р и с о в. Здравствуйте, Степан Григорьевич!
К о ч е т. Вот, брат, какие дела!
Б о р и с о в. Да, невеселые!
К о ч е т. Ничего! Выше голову, друзья… Совсем собрался?
Б о р и с о в. Совсем. Дом подпалил… Совсем!
Входят Р у с о в ы, отец и сын. У каждого за спиной по огромному рюкзаку.
С а ш а. Не опоздали?
К о ч е т. Даже раньше срока!
Входят еще л ю д и, молча кланяются. Пауза. Кочет шагает по комнате. Вдруг останавливается.
А лампы до сих пор горят… Перед началом новой жизни хочется сказать себе, да и вам что-то такое… И вот — не нахожу выражений подходящих…
П о т а п е н к о. А это потому — ты не обижайся, Степан Григорьевич, — что не привыкли мы на своих заседаниях нормальным языком говорить… Все как-то казенно у нас получалось: баланс, закругляйтесь, согласуем, и — я знаю — регламент! Вот слов теперь и нету.
К о ч е т. Верно, друг, верно! Но они еще придут, эти слова.
Свет гаснет. Мгновенная пауза. Кочет подходит к окну и раскрывает портьеру. Зарево. В комнате становится светло от красного фона неба.
П о т а п е н к о (тихо). Станция горит!
Все присутствующие, словно сговорившись, молча снимают шапки. Пауза. Тихо, жалобно плачет Ротман.
К о ч е т (шепотом). Дать воды?
Р о т м а н. Не надо! Я уже! Помните, как мы ее открывали, эту гордость нашу?
П о т а п е н к о. Довольно о ней! Ты последние нервы вытянешь! Прости, что я грубо, Абраша…
Р о т м а н. Ничего, ничего…
Входят Х а л к о в и С е д о в.
К о ч е т. Спасибо, товарищи!
С е д о в. Не за что, Степан Григорьевич!
Р о т м а н. Какие герои: свою станцию сожгли…
П о т а п е н к о. Замолчи, черт тебя подери!
Снаряд рвется в городе.
К о ч е т. Пошли! Или нет… Сядем, что ли, по старому обычаю, а?
Р у с о в. Можно! Примета хорошая!
П о т а п е н к о. Конечно, сядем! Дорога ведь будет длинной!
Р о т м а н. И никто ее не мерил, эту дорогу!
Все садятся.
Думали ли мы, что нам…
П о т а п е н к о. Погоди, Абраша…
К о ч е т. Если сидеть по правилам, так надо помолчать хоть минуточку… Слышишь, оратор?
Тишина. Кочет порывисто встает первым. Остальные за ним.
А теперь стройся!
Присутствующие выстраиваются в одну шеренгу.
Равняйся!
«Строй» замирает…
Здравствуйте, товарищи!
…и отвечают ему вразброд.
Р у с о в, С е д о в и П о т а п е н к о. Здрасс…
Х а л к о в. Добрый день!
Б о р и с о в (приподнимая шляпу). Мое почтение!
Р о т м а н. Привет!
К о ч е т (качает головой). М-да! Не очень по уставу! Но это ничего! (Отходит на шаг. Осматривает оружие каждого.) Бедноватый наш арсенал. Но выбора у нас нет. С этого момента мы — партизаны! Гордое это прозвище, и надо его оправдать. В такие торжественные минуты не лгут, не кривят душой. Поэтому успокаивать я вас не буду и скажу: нас ожидают очень трудные, очень суровые будни. Может, придется сутками, без пищи, отсиживаться в болотах, может, ежедневно встречаться со смертью, может… Готовы ли вы к такой жизни?
В с е. Готовы!
К о ч е т. Тогда пусть денно и нощно, во сне и наяву, будет у вас только одна мысль: месть и расплата с проклятым врагом. И пока мы не уничтожим последнего, пока не изгоним его с нашей земли — мы не сложим своего оружия, не будем знать ни покоя, ни отдыха! Согласны, товарищи?
В с е. Согласны!
К о ч е т. А если не суждено нам увидеть часа победы, так, значит, и нас не будет в живых! Так, что ли, друзья?
В с е. Так!
К о ч е т. Вот и вся моя речь!
Б о р и с о в. Великолепно, знаете ли, сказано!
П о т а п е н к о. Смотри, Степан Григорьевич, и слова нашлись, а?
К о ч е т. Да! Теперь, поодиночке, добирайтесь до места общего сбора.
П о т а п е н к о. Ты только не задерживайся, Степан Григорьевич!
К о ч е т. Не задержусь!
П о т а п е н к о. Идем, Абрам!
Р о т м а н. Идем, идем! А куда идем?
П о т а п е н к о. Ты же слышал: в лес.
Р о т м а н. И как же мы там будем существовать?
К о ч е т. Как? По-прежнему: на основах Конституции СССР. Идите, товарищи!
Ротман и Потапенко выходят. Остальные за ними. Пауза. Кочет смотрит на портрет Ленина, снимает его со стены. Держит в руках, затем вынимает портрет из рамы, достает из стола партийную печать, сует в карман, взводит парабеллум.
Ну, кажется, все! (Подходит к окну.)
Слышится цокот копыт о камни мостовой, шум голосов.
(Всматривается в ночь и зовет.) Марычев!
М а р ы ч е в. Я! (Быстро входит в кабинет, подбегает к окну и кричит в темноту.) Держи коня под уздцы: он — бешеный! Я вас слушаю, Степан Григорьевич!
К о ч е т. Куда ты так торопишься?
М а р ы ч е в. То есть как — куда? Эвакуируемся! Прокуратуру я погрузил еще утром, сейчас закончил милицию, ну… и сам.
К о ч е т. Разве тебе не передавали, что мы остаемся?
М а р ы ч е в. Передавали, но это невозможно, Степан Григорьевич. Я уже все обдумал… Мне оставаться никак нельзя…
К о ч е т. А этот вопрос не обсуждается, товарищ прокурор!
М а р ы ч е в. И напрасно! Нельзя всех под одну гребенку стричь… Меня в нашем районе каждая собака знает, не только что люди…
К о ч е т. Хорошо! Значит, эти люди вам и помогут!
М а р ы ч е в. И, товарищ секретарь, тут кой-кого по головке не гладил… Возьмите уголовный, кулацкий элемент… Были и контрики… Вы же знаете. Я решил другое. Вот послушайте…
К о ч е т. Марычев! Вы остаетесь с нами!
М а р ы ч е в. Нет, Степан Григорьевич! Я думаю, что будет лучше мне уехать в другой район и там развернуть…
К о ч е т. Я вам в последний раз говорю!
М а р ы ч е в. Это уже упрямство, товарищ секретарь! Ведь никто не посмеет обвинить меня в трусости, и…
К о ч е т. Ладно! Уезжайте!
М а р ы ч е в. Значит, вы согласны, Степан Григорьевич!
К о ч е т. Нет! Но помните, что власть у нас — советская, и советская законность! (Он проходит в соседнюю комнату.)
М а р ы ч е в. Степан Григорьевич! Эх! (Машет рукой.) Товарищ секретарь… Вот характер! Ну, подожди! (Кричит в окно.) Коня! (Бросается на улицу.)
Пауза.
В комнату входит древний старик — п о л о т е р, с веником и щеткой в руках. Кочет возвращается. В руках у него портфель.
К о ч е т. Так, товарищ Марычев! Но, ничего, сочтемся с тобой…
П о л о т е р. Еще работаете?
К о ч е т (вздрогнув). Что? Да! Ты зачем здесь, отец?
П о л о т е р. Как зачем: ныне суббота. Надо мне в учреждении полы натереть… Спокойной ночи желаю!
К о ч е т. Ни к чему это сейчас… Понимаешь, ни к чему.
П о л о т е р. Не понимаю. Степан Григорьевич… Что, может, сократили меня?
К о ч е т. Никто тебя не сокращал… (Смотрит в сторону.)
П о л о т е р. Ах вот что… (Усмехаясь.) Так, так! Дождались, значит, светлого праздника! Уходите, стало быть… За это — спасибо!..
К о ч е т (как бы признавая свою вину). Да, мы уходим… И давай, пока не поздно, со мной… А там дальше как-нибудь в тыл отправим… Почему ты дотянул до последней минуты? Вот ведь вы какие — старики!
П о л о т е р. Мне никак невозможно, Степан Григорьевич. Старуха моя очень плоха. Докторица была, объяснила, что тревожить ее нельзя, везти, значит! Болезнь у ней тяжелая: рак! Будем здесь находиться. Авось помилует всевышний… Тебя я не виню! (Старик медленно крестит Кочета.)
К о ч е т. Спасибо, отец!
П о л о т е р. Вертайтесь, пожалуйста, Степан Григорьевич! (Уходит.)
Кочет снова один. В последний раз он осматривает стол, бережно прячет в портфель портрет Ленина, кланяется на все четыре стороны и быстро выходит из кабинета. Вот он с крыльца спускается на просцениум, медленно идет, как вдруг оборачивается. Из темноты показывается, слегка прихрамывая, Н а т а ш а. За ней — К р и ч е в с к и й, тоненький юноша, сгибающийся под тяжестью ящиков с радиоаппаратурой.
Н а т а ш а. Степан Григорьевич! Это — я, Наташа!
К о ч е т (останавливается, не на шутку рассердившись). Вы что тут болтаетесь? Почему не уехали?
Н а т а ш а. А мы с Костей Кричевским с вами решили…
К о ч е т (резко). Что это значит: «решили»? Кто вам такое право давал?
Н а т а ш а. Степан Григорьевич…
К о ч е т. Что «Степан Григорьевич»? Куда мне вас девать теперь?
Н а т а ш а (настойчиво, искренне). Куда вы, туда и мы!
К о ч е т. Ты что, смеешься? С детьми нам еще возиться!
Н а т а ш а. Мы связь вам наладим, Степан Григорьевич!
К р и ч е в с к и й. Честное слово — наладим!
Пауза.
К о ч е т (уже более мягко, Кричевскому). Давай, я тебе помогу, геркулес! Свалишься, ведь пуда три небось…
К р и ч е в с к и й (выпячивая тощую грудь). Что вы, что вы, Степан Григорьевич: мне абсолютно легко! (Спотыкается.)
Кочет берет у Кричевского один из ящиков и, перебросив через плечо, идет вперед. Гаснет свет. Все трое исчезают в темноте. На сцене полный мрак. Свет возникает с рассветом. На том месте, где еще несколько мгновений назад стоял Кочет, теперь стоит враг — гитлеровец, о б е р - л е й т е н а н т. Пауза. Появляются ф е л ь д ф е б е л ь и с о л д а т ы.
О б е р - л е й т е н а н т. Осмотреть дом… Обыскать каждый угол!
Ф е л ь д ф е б е л ь (щелкая каблуками). Слушаюсь, господин обер-лейтенант! (Пробегает с солдатами в кабинет, оттуда — во внутренние комнаты.)
Крики за сценой усиливаются: начинается грабеж города. Слышно, как подъезжает автомобиль и останавливается. Вбегает адъютант, распахивает дверь и становится во фронт рядом с обер-лейтенантом. Входит М а к е н а у. Он по ступенькам поднимается в дом, обер-лейтенант и адъютант — за ним.
М а к е н а у (войдя в кабинет, останавливается, снимает перчатки, и говорит быстро, почти скороговоркой). Пишите приказ. Такой же, как и о взятии других городов! За малейшее неподчинение германским оккупационным войскам… (Делает в воздухе знак креста. Адъютант быстро пишет.) И строже, строже, господа! Они сразу должны понять всю бесцельность сопротивления. Ввиду того что красные уничтожили и увезли продовольствие, население не кормить, и жалоб от него не принимать. Любой поступок нашего солдата признавать правильным.
Адъютант пишет. Тишина. И только стон ползет в окно, стон города, отданного на растерзание носителям «нового порядка». Макенау выходит на крыльцо. Появляется первый ряд вражеских солдат. Они, застыв, стоят как вкопанные. Головы задраны кверху: истуканы, машины.
М а к е н а у (кричит). Солдаты! Еще один город пал перед силой нашего наступления! Русские бегут! Но они не уйдут, это жалкое племя рабов. Мы их прикончим еще до осени!
Какой-то ретивый солдат устанавливает на крыше крыльца флаг с огромной фашистской свастикой в белом кругу.
Смотрите на это знамя! Это знамя победы! Оно будет развеваться над миром, который мы поставим на колени!
Громкое «хох» прокатывается по площади. Макенау и стоящие рядом с ним офицеры вытягивают руки. Хайль, Гитлер! Сухой выстрел, и с пробитой головой валится с крыши ретивый солдат увлекая за собой гитлеровский флаг.
Летний лес. Сверху землянка замаскирована и имеет вид холма. В землянке — довольно просторном помещении — около своих аппаратов сидит Н а т а ш а, рядом с ней — бухгалтер Б о р и с о в. Он пишет под ее диктовку, держа на коленях огромную бухгалтерскую книгу.
Н а т а ш а. «Двадцать второго: нападение на обоз. Из отделения конвоя убиты шесть гитлеровцев, ранено трое. Захвачено шестьсот одеял шерстяных разных, уворованных у населения. Пять револьверов, две винтовки… Потерь — не было».
Б о р и с о в (с нарастающим возмущением). Надо все-таки редактировать, Наташенька! Вообще я протестовал, чтобы книга контокоррентов… Вот вы! Знаете, что такое контокоррент?
Н а т а ш а. Нет!
Б о р и с о в. Смешно, честное слово! Это — по-итальянски — текущий счет! Самый главный раздел наших операций! И в такой книге — дневник записей действий отряда! Общая тетрадь великолепно бы для этого сошла. Но уж если товарищ Кочет утвердил захват моей книги, то диктуйте хотя бы политературней!
Н а т а ш а. Хорошо, товарищ гроссбух, постараюсь! «Двадцать четвертого: схваток не было».
Б о р и с о в. Схватки бывают у рожениц!
Н а т а ш а. Пишите, Семен Петрович! Те, кому читать придется, простят мне мой стиль.
Б о р и с о в. Подчиняюсь! Но внутренне — протестую!
Н а т а ш а. «Двадцать пятого: разбабахали…»
Борисов, подняв голову, смотрит на нее.
(После паузы.) Ну, ладно. Можно иначе: «разгромили»! Устраивает?
Б о р и с о в. Значительно лучше. (Пожимает плечами.) «Разбабахали»… (Продолжает писать.)
Н а т а ш а. «…Разгромили взвод велосипедистов. Захвачено три автомата, десять винтовок, убито девять фашистов. Тяжелый день: мы потеряли Мишу Семенова и товарища Петрова». Вот и все пока! Очень вам благодарна… Может, ваши замечания и правильные, но тогда позвольте и я вам кое-что скажу: вот вы, всегда такой аккуратный, стали на медведя похожи! Посмотрите в зеркало: какая бородища отросла…
Б о р и с о в. Очень страдаю, но все так ходят! На туалет, извините, нет времени: партизаним, Наташенька, а не в бабки играем!
Н а т а ш а. Тогда и с меня чистописанья не требуйте!
В землянку спускается К р и ч е в с к и й. Он подходит к Наташе.
К р и ч е в с к и й. Я не помешаю?
Б о р и с о в. Нет, нет! Мы закончили! (Поднимается наверх.)
Н а т а ш а. Ты чего, Костя? Вроде светишься весь. Что у тебя за радость?
К р и ч е в с к и й. Большая, Наташенька! Я сегодня назначен в поход! Исключительное дело… Саша Русов нас поведет. Ты смотри, как у меня автомат подготовлен. (Показывает Наташе новенький немецкий автомат.)
Н а т а ш а (с легкой грустью). Но тебе это не… Ты же это не сможешь, Костя…
К р и ч е в с к и й (вздрогнув). Почему? Все могут, а я не могу? Почему?
Н а т а ш а. Потому что у тебя туберкулез.
К р и ч е в с к и й (озираясь). Молчи! Если Кочет об этом узнает, я пропал!
Н а т а ш а. Так ведь еще в городе, тебе — на работе — не разрешали переутомляться…
К р и ч е в с к и й. Молчи! Ради всего святого… Он ведь не разрешит, Степан Григорьевич! А у меня слишком большой счет: и личный, и за мой народ! Мне противно сдохнуть в гражданском санатории… Понимаешь, Наташенька?
Н а т а ш а. Понимаю, Костя!
Слышны голоса. Из очередного похода возвращаются К о ч е т, С а ш а, П о т а п е н к о и другие п а р т и з а н ы. Наташа и Кричевский с одной стороны, а Ротман и Борисов — с другой, выходят им навстречу.
С возвращением, товарищи!
К о ч е т. Спасибо, Наташа! (Ротману.) Все спокойно?
Р о т м а н. Полный порядок! Какие дела, богатыри?
К о ч е т. Неудача, понимаешь. Да, да… Километра четыре проволоки срезали, сильно повредили сеть… Рощей направляемся к селу Хомутову. Смотрим — оттуда бежит Ленька, Авдотьин внучек… Волосенки на голове сбились, сам еле дышит. Добежал, и сразу за первые деревья — прятаться…
Р о т м а н. В Хомутове же немецкая батарея стояла?
К о ч е т. Вот именно. Мы Леньку перехватили: он говорит и весь дрожит…
С а ш а. Пока разобрались, минут пять прошло.
К о ч е т. В общем, необычайное происшествие: налетел часа за два до нас на эту батарею Железный Тарас, уничтожил охрану и увел пушки. Второй раз, су… (сдерживается) второй раз операцию нам срывает! И заносит же черт этого Тараса в наш район! Расследовать дело пожаловал сам полковник Макенау.
Р о т м а н. Ого!
К о ч е т. Потапенко предложил встретить его у переезда. Раз-раз, залегли. Ждем. Едет. Я и еще трое — по передней машине, а Саша и председатель с остальными — по задним двум… Всадили весь диск, а он — ничего! Как миленький проехал. Те две — под откос, а Макенау — проскочил!
Р о т м а н. Что же он — призрак?
Н а т а ш а. Вот я тоже хотела спросить…
П о т а п е н к о. Машина у него, собаки, бронированная.
К о ч е т. Учтем! Встретимся если — бить только по колесам. Я решил все-таки посмотреть: чего же он там наделал, этот Железный Тарас? Страшно! Двух офицеров гвоздями прямо к избам прибил. Ленька рассказывал, что на каждом еще записки повесил: это, мол, вам за жен и детей наших!
П о т а п е н к о. Боевой командир! Но это неправильно, что он выходит за границы своего района. В нашем деле плановость нужна.
К о ч е т. Разыщи отца, Саша. Хочу отправить его сегодня.
Н а т а ш а. А его нет, Степан Григорьевич! Он пошел пленного отбивать.
С а ш а (с досадой). Вы бы моего папашу как-нибудь обуздали, товарищ Потапенко. Лезет старик в самое пекло, ни у кого не спрашивает…
Р о т м а н. Это я разрешил, Александр Гаврилович.
С а ш а. Можно было кого-нибудь помоложе послать.
Р о т м а н. За такие предложения знаете куда ваш папаша посылает? Он даже намека не терпит на свой почтенный возраст.
С а ш а. Ему только волю дай…
Р у с о в (появляясь). Чего ты расшумелся? Здесь я!
Р о т м а н. Ну, что?
Русов показывает в сторону: там стоит С е д о в, держащий на плече ч е л о в е к а. За Седовым девушка, К а т я. Раненого подхватывают Саша и Кочет и проносят в землянку Наташи. Кладут на постель из листьев; Наташа наклоняется к нему.
Р у с о в (Кате). Ты иди, Катюша! Дедушке скажи, что все обошлось!
К а т я. Понимаю, Гаврила Федорович.
Р у с о в. Чтоб к нам только тебя посылал!
К а т я. Спасибо…
Р у с о в. И еще: верхних девчат учи помаленьку! Если что где заметят, чтоб тебе сообщили.
К а т я. Я и так уже Маньку, одну нашу, приговорила… Это она немцев на дороге первой обнаружила… Можно идти?
Р у с о в. Иди, стрекоза!..
Катя уходит.
К о ч е т (Саше). Скажи отцу и Халкову, чтобы готовились в дорогу. А Седова пришли ко мне.
С а ш а (выйдя из землянки, подходит к группе партизан). Седов! К начальнику. А вам, папаша, с Халковым надо собираться. Пойдемте! (Уходит с Халковым и отцом.)
С е д о в (спускаясь в землянку). Я вас слушаю, Степан Григорьевич!
Кочет кивает на лежащего человека.
Ага! Я как раз с дедом Русовым в болоте сидел. А девица эта, Катюша, с лукошком прогуливается и жалобно так вроде напевает: «Гаврила Федорович, Гаврила Федорович!» Ну, Гаврила Федорович меня в засаде оставил, а сам вылез… Катюша ему говорит: «Я от деда Трофима!» — и показывает три картошки. Условный знак у них такой. Гаврила Федорович тогда стал с ней разговаривать. Очень даже милая девушка…
К о ч е т. Ладно! Милая не милая — это мы с тобой потом разберем…
С е д о в. Виноват! Сказала насчет пленного красноармейца. Гаврила Федорович отпросился у товарища Ротмана, и мы пошли с ним на пару! (Кивнув на лежащего.) Четверо его сопровождали, связанного. Наверно, били, — шел шатаясь, весь в крови. Мы их сразу сняли с коней.
К о ч е т (видя, что человек вздрагивает, вдохнув нашатыря). Подожди! (Подходит ближе.)
Н а т а ш а. Вы слышите меня, товарищ?
Ч е л о в е к. Да… слышу… Кто вы?
Н а т а ш а. Друзья.
Ч е л о в е к. Откуда?
К о ч е т (останавливая Наташу). Из леса! А вот… вы кто такой будете?
Ч е л о в е к. Я — танкист! (Еще раз недоверчиво осматривается, пристально впивается глазами в Кочета. Пауза.) Танкист я! Водитель! Сержант Орлов, Петр… Могу за пулеметчика…
К о ч е т. Какой части?
О р л о в. Не скажу! Это — военная тайна!
К о ч е т. Правильно! И как же в плен к немцам попал, сержант — водитель и пулеметчик Петр Орлов?
О р л о в (его взгляд полон гнева). Не был я в плену! Наш танк разбили снаряды, один только живой остался. Расстрелял все ленты, бился до последнего патрона, выскочил ночью и вот четвертый день пробираюсь к своим…
К о ч е т. Постой-постой, что-то я не пойму: как же вы в таком глубоком тылу очутились?
О р л о в. Всем дивизионом попали в окружение. Выбирались, как могли. Я у дороги нарвался на разъезд! Ой! Куда мне пуля угодила?
Н а т а ш а (выравнивая бинт). В плечо, но слегка, скоро поправитесь. Перевязку я вам сделала крепкую.
О р л о в. Спасибо! (Приподнимается, затем встает; почти твердым голосом.) Мне надо идти!
К о ч е т. Погодите, успеется! Сначала выздоравливайте, а там дальше — видно будет. Я — Кочет, секретарь райкома…
В землянку входят Х а л к о в и старик Р у с о в, за ними — С а ш а, П о т а п е н к о и Р о т м а н. Русов и Халков одеты как сельскохозяйственные рабочие-сезонники. У Русова за спиной болтается цеп для молотьбы, а у Халкова — коса с точилом.
П о т а п е н к о. Моя постановка! Хороши?
К о ч е т. Красота! (Орлову.) Вы садитесь, товарищ, отдыхайте. Наташа вас быстро вылечит. (Поворачиваясь к Халкову.) В соседний район направляетесь, Федор Матвеевич. Поищите хорошенько и найдите обязательно человека по кличке «Железный Тарас». Он — начальник тамошнего партизанского отряда. Вот вам письмо — передайте! Мне с ним обязательно надо повидаться!
Х а л к о в. А как найдешь иголку в зерне? Нелегкое это дело, Степан Григорьевич.
К о ч е т. Знаю. Потому вам и поручаю, Федор Матвеевич.
Х а л к о в. Ну и на том спасибо!
К о ч е т. А вы, Гаврила Федорович, пробирайтесь на хутор Михайловский — он за селом Стаховом — к товарищу Глущенко. Жду его со всем отрядом: нам вместе легче будет. И по дороге смотрите где что!
Р у с о в. Понимаю, Степан Григорьевич!
С а ш а (недовольным голосом). Вы только, папаша, свои погремушки снимите.
К о ч е т (удивленно). Какие погремушки?
Р у с о в (мрачно, сыну). Молчи, идол! Лучше молчи!
С а ш а (тыча в себя пальцем). Сын ваш — коммунист! А вы такой пустяковиной занимаетесь!
Р у с о в. Твой отец за них кровью платил!
К о ч е т. Об чем спор у вас — не пойму!
С а ш а (объясняя Кочету). Нацепил четыре царских георгиевских креста! Черт его знает, откуда он их выкопал!
К о ч е т (строго). Тихо! Разбушевался! А ну покажите, папаша.
Р у с о в (неохотно). Чего на них смотреть? Они всем известные, — кресты как кресты… (Медленно расстегивает кожанку.)
К о ч е т (внимательно рассматривает полную колодку георгиевских крестов на потемневших от времени ленточках и, не отрывая от них взгляда, спрашивает у старика). Вы читали, что на них написано? За веру, царя и отечество! Странный лозунг для партизана!
Р у с о в. Я так скажу, Степан Григорьевич: за веру — бог с ней, за царя — хрен с ним, а отечество — оно всегда остается, и нет такой силы, чтобы его победить!
Р о т м а н (вдруг горячо). Я буду считать величайшей политической бестактностью, если…
С а ш а (чувствуя поддержку со стороны Ротмана). Вот и я то же самое говорю!
Р о т м а н (заканчивая). …если мы будем настаивать на том, чтобы товарищ Русов снял эти знаки отличия! Я вас приветствую, Гаврила Федорович!
С а ш а (пожимая плечами). Вам это легко говорить, когда речь идет о моем отце, а не о вашем…
Р о т м а н. О чем искренне и сожалею!
Р у с о в (ухмыляясь, Ротману). Он ведь молод-зелен еще, сынок мой! Не понимает: наскочит немец, а я при крестах! (Саше.) Старому царскому служаке легче отбрехаться, дурья твоя голова!
К о ч е т. Опять старик прав! Носите их на здоровье! (Наташе.) Ты мне с Костей прием наладь… Может, Москву поймаешь…
К р и ч е в с к и й. Второй день сильная буря в той стороне, Степан Григорьевич! Попытаемся однако…
Кочет обнимает Русова и Халкова, вместе с ними выходит из землянки. Все, кроме Орлова, идут провожать «ходоков». Орлов, оставшись один, осматривается, видит радиопередатчик; всплеснув руками, прямо подходит к нему.
Костя и Наташа возвращаются в землянку. Они останавливаются удивленные, ибо видят: Орлов сидит около аппарата и с восторгом смотрит на него. Он трогает части и глядит на Наташу, а затем на Костю широко раскрытыми, полными счастья глазами.
Н а т а ш а. Чему вы так обрадовались, товарищ Орлов?
О р л о в. Это же рация!.. Настоящая… Разве вы поймете? Ведь я всю жизнь мечтал о такой…
Н а т а ш а. Чего же о ней мечтать? Очень, в общем, простое…
О р л о в. Что вы, Наташенька! Ох, как плечо болит! Я думал: вот кончу службу и пойду на учебу, стану радистом. В Арктику поеду, на край света. Ураганы, вихри, снега, свищет ветер, а я — один, и весь мир слушает только меня! Я даю погоду кораблям и самолетам, указываю путь рыбакам, затерявшимся во льдах. Война мне помешала… Когда теперь сбудется… (Гладит передатчик.)
Н а т а ш а. Это дело поправимое, товарищ Орлов! Если задержитесь у нас, — научим!
О р л о в. Ой, правда? Буду всю жизнь благодарить…
Н а т а ш а. Да не стоит! Вы сначала понаблюдайте: как мы с Костей работаем, а потом… (Садится к аппарату.)
О р л о в. Спасибо, друзья! (Внимательно следит за каждым движением Наташи и Кости.)
К р и ч е в с к и й. Это и приемник и передатчик!
О р л о в. Я понимаю.
Кочет со списком в руках входит в землянку. Он видит Наташу и положившего ей здоровую руку на плечо Орлова. Пауза.
К о ч е т. Ну как, парень? Ожил?
О р л о в (снимая руку с Наташиного плеча). Оживаю, товарищ секретарь!
К о ч е т. Вижу! (Косте.) Ну как там дела?
К р и ч е в с к и й. Пока — воздух!
К о ч е т. Плохо! (Показывая на список.) Тебя сегодня в ночной поход включили.
К р и ч е в с к и й. Я знаю!.. И я готов!
К о ч е т. Готов-то ты готов, да у тебя со здоровьем, молодой человек, кажется, не того…
К р и ч е в с к и й. Что вы, Степан Григорьевич! Вы меня с кем-то путаете… Я абсолютно годен! Так прямо в военном билете и записано: «Годен»!
К о ч е т. А ну покажи! Покажи билет! (Пристально смотрит на Кричевского.)
Костя роется в карманах, достает бумаги, медлит.
Н а т а ш а (тихо). Он правду говорит, Степан Григорьевич. Я… сама… видела! (Отворачивается. Пауза.)
К о ч е т (Кричевскому). Ладно! Не ищи! Верю! (С угрозой.) Но чтобы это мне была последняя брехня, слышите вы, оба!
Н а т а ш а (громко, радостно улыбаясь). Слышу!
К о ч е т. Чего ты смеешься? Я ей замечание делаю, а она…
Н а т а ш а. Я слышу! (Поднимает руку. Все замирают.) Ясно слышу: «Внимание! Говорит Москва».
Гаснет свет.
Свет возникает. Та же декорация. Осень. Падают листья. Яркий солнечный день. Обед закончен. Еще дымятся угольки костра. П а р т и з а н ы чистят оружие. Лежат на земле части винтовок, пулеметов, автоматов. Их смазывают маслом. С а ш а Р у с о в сидит в кругу. Он — старший по сборке оружия, поет песню о матросе Железняке; остальные вторят ему. Особенно стараются Б о р и с о в и С е д о в. Н а т а ш а в своей землянке у аппарата. Она принимает и записывает передачу. В углу лежит О р л о в. Он уже здоров, только рука еще на легкой перевязи. Наташа смотрит на часы.
О р л о в (заметив этот жест). Который?
Н а т а ш а. Без пяти два!
О р л о в. Я сегодня утром на картах гадал, Наташенька… Спрашивал у них: любит не любит?
Н а т а ш а. На этот вопрос правильно отвечают только ромашки!
О р л о в. Где же осенью такой цветок достать?.. Карты — они на все сезоны…
Н а т а ш а. Что же сказали вам карты?
О р л о в. А как вы думаете?
Н а т а ш а (опустив глаза). Не знаю!
О р л о в. Они сказали: встретилась тебе, Петя, чудесная девушка, и второй такой никогда не будет на твоем пути…
Н а т а ш а. А может, врут карты?..
О р л о в. Нет, в данном случае они говорят чистую правду!.. Всей душой я полюбил вас, Наташа! Что я в жизни видел хорошего? Ничего! Сирота, сам пробивался… Образования почти не имею. Только в армии стал на ноги. Но я вас люблю и во имя этого смогу одолеть и крепость науки и…
Н а т а ш а. Ну разве сейчас время говорить об этом?.
О р л о в. Об этом всегда время говорить…
Замолкают: к ним подходит вошедший в землянку Р о т м а н.
Р о т м а н. Если вздумаете пожениться, я прошусь в шафера!
Н а т а ш а. Ну что вы, Абрам Соломонович!
Р о т м а н. Я очень люблю счастливые браки! А когда они еще скреплены совместной работой такого — военного — образца, считаю, что лучше не бывает!
Н а т а ш а. А сами — холостой!
Р о т м а н. У меня была жена! Ах какая жена! Моя электростанция! Я никогда не изменял ей! Все дни и ночи проводил около своей любимой… (Разводя руками.) Овдовел!..
О р л о в. Временно!
Р о т м а н. Вашими бы устами да мед пить! Я, между прочим, по делу! Вот это, Наташенька, Степан Григорьевич велел передать… Эх, молодежь!.. (Уходит.)
Наташа быстро начинает передачу.
О р л о в. Так мы не закончили разговор…
Н а т а ш а. Успеется… Нам еще долго быть вместе.
По лагерю проходят К о ч е т и П о т а п е н к о.
К о ч е т (Саше). Не возвращался Халков?
С а ш а. Пока отсутствует!
К о ч е т. А отец?
С а ш а. Загостился у Глущенко… Они ведь старые знакомые.
К о ч е т. Пора бы, а?
П о т а п е н к о. Халкову — рано, ему так скоро не управиться, а деду…
С а ш а. Ничего с ним не случится! Вы моего папашу еще не знаете…
К о ч е т. Ну-ну!
Пауза. Песня нарастает… Кочет и Потапенко присаживаются к Саше и, вынув свои пистолеты, тоже начинают их чистить. Плывет песня над лесом.
К о ч е т (резко поднимает голову и прислушивается). А ну стойте!
Песня обрывается. Все вытягивают головы. Пауза. Далекий выстрел.
(Вскакивает и кричит.) Тревога! К оружию!
П о т а п е н к о. Все — к мосткам!
Партизаны устремляются влево.
С е д о в (выбегая с другой стороны). Там немцы, Степан Григорьевич! Они наступают из оврага!
К о ч е т. Окружение! Стой! (Он останавливает трех пробегающих партизан.) Сюда, ребята! Седов! Держи их сколько сможешь!
Седов и трое партизан залегают в траве и кустах, открывают огонь. Выскакивает К р и ч е в с к и й.
К о ч е т (Кричевскому). Костя! К пулемету!
К р и ч е в с к и й. Есть! (Садится к пулемету, стоящему на крыше землянки.)
К о ч е т. Поддерживай Седова! Понял?
К р и ч е в с к и й. Все ясно!
Н а т а ш а (выводя Орлова). Мне куда?
К о ч е т. Собирай рацию! (Орлову.) А ты тоже к пулемету, сержант! (Убегает.)
Наташа сует безоружному Орлову свой кольт. Орлов быстро идет к Кричевскому.
К р и ч е в с к и й (увидя рядом с собой Орлова). Хорошо! Молодец! Держи ленту!
Наташа в землянке ловко упаковывает ящики с аппаратурой. Нагрузив их на себя, с трудом передвигаясь, выходит из землянки. Взрыв минометного снаряда. Взмахнув руками, падает Кричевский. Пулемет замолкает. Орлов садится к пулемету. Наташа бросается к Кричевскому.
К р и ч е в с к и й. Брось… Помоги Орлову… ленты держать. Вот о такой смерти я и мечтал… (Замолкает.)
С е д о в (отползая назад, кричит). Стреляй, Орлов!
Орлов не стреляет.
Н а т а ш а (поддерживая ленту, шепчет). Стреляйте, Петя!
О р л о в (не отрывая глаз от показавшихся в кустах немецких касок). Рано!
Снова взрыв снаряда, и, охнув, падает на бок один из партизан.
Н а т а ш а (схватив Орлова за руку). Стреляйте, Петя!
О р л о в (резко отдергивая руку). Рано, говорю!
Вот уже один немец поднимается во весь рост и замахивается гранатой. Стреляет Седов. Немец падает. Орлов все еще не открывает огня. Он как каменный — смотрит вперед. Тогда Наташа выхватывает из-за пояса Орлова свой кольт и, приставив его к уху Орлова, кричит.
Н а т а ш а. Трус! Стреляй! Убью!
О р л о в (вздрогнув). Наташа! Я…
Н а т а ш а. Убью на месте! Трус!
О р л о в. Сумасшедшая! (Открывает огонь.)
Немцы останавливаются. Подаются назад. Бьет пулемет Орлова, а Наташа все еще держит кольт над его ухом.
К о ч е т (вбегая, кричит). Молодец, Орлов, близко подпустил! Хорошо!
О р л о в (продолжая стрелять, Наташе). Эх ты, дура! Вспомни Чапаева…
К о ч е т. Где Кричевский?
Н а т а ш а. Убит! Вот он, наш Костя!
Кочет, схватившись за голову, бросается к Косте. Появляются отступающие п а р т и з а н ы.
К о ч е т (прижимая к себе мертвого Кричевского). Теперь к болоту! И взрывайте, жгите все! (Вдруг.) Стой! В чем дело?
С а ш а (смотря в бинокль, удивленно). Немцы остановились! Бегут! Может, ловушка?
К о ч е т (прислушивается). Нет! Вперед, ребята! Это их кто-то бьет сзади!..
И партизаны дружно бросаются в лес. Слышен звук боя. Орлов, бледный, поднимается.
Н а т а ш а (тихо). Простите, Петя.
О р л о в (усмехаясь). Бог простит!
Сразу гаснет свет. Пауза. Медленно возникает свет. Весь отряд в сборе. Он сильно пострадал в бою. Это видно по мрачным, утомленным лицам, есть и раненые. Лунная ночь. Тишина. Н а т а ш а стоит рядом с О р л о в ы м. У всех головы опущены, шапки в руках. Р о т м а н, М а р у с я Г л у щ е н к о — слева, около С а ш и Р у с о в а.
К о ч е т (стоит отдельно). Десяти наших товарищей не стало. Они пали смертью героев, защищая советскую землю. Тяжелая это потеря, потому дорог нам каждый из них. Погиб Потапенко, лучший мой друг, храбрый из храбрых, образец большевика-ленинца, погиб Борисов, добрый бухгалтер, честный и скромный. Не стало и комсомольца Кости Кричевского. Погибли товарищи, близкие и родные, плоть от плоти нашего народа. Враг заплатил за эти смерти дорогой ценой. (Пауза.) Десять верных сынов Родины ушли от нас, но на их место станут сотни других. (Пауза.) На хуторе Михайловском гестаповцы взяли еще четверых. Среди них Гаврила Федорович, отец нашего Саши. Схватили они и товарища Глущенко. У него здесь осталась жена. (Показывая на Марусю.) Вот она — перед нами! Не поддалась Маруся своему горю, не заголосила, а взяв в руки оружие, пришла к нам на помощь, ударила фашистам в тыл, эта простая русская женщина. За ней поднялись и другие, такие же, как и она! Наш новый товарищ — сержант Орлов. Он подпустил врага на такую дистанцию, что только нервы командира единственной армии в мире, Красной Армии, могли это выдержать! Вы назначаетесь начальником штаба отряда, товарищ Орлов!
О р л о в (козырнув, тихо). Есть! Благодарю за доверие!
Н а т а ш а (тихо). Еще раз простите! Я тогда погорячилась.
О р л о в. Ничего, бывает!
К о ч е т. Прощаемся с вами, наши боевые товарищи! Спите спокойно! Мы продолжаем борьбу, и знайте, — мы победим!
Пауза. Кочет надевает шапку. Все следуют его примеру и расходятся. В землянку спускаются Кочет, Ротман, Орлов и Саша. Маруся Глущенко идет за ними. Наташа остается дежурить у входа.
М а р у с я. Что же вы решили, Степан Григорьевич?
К о ч е т (мрачно). Думаем, Маруся, все время думаем! Конечно, я понимаю: тебе тяжело! Но и нам, поверь, не легко!
М а р у с я. Я к вам, товарищ секретарь, не за сочувствием пришла. Мне и бабам нашим надо мужей своих отбивать. Не могли же их немцы так уж сразу — и на тот свет.
С а ш а. Вот и я так полагаю! Разрешите мне в город…
К о ч е т. Погоди! Партизан они, конечно, повезли в тюрьму. Можно налететь на острог, ударить на ворота и попытаться освободить друзей! Отбили же Орлова!
О р л о в. Только надо сначала произвести командирскую разведку!
К о ч е т (задумчиво). Ну что же! Я готов!
Р о т м а н. А я — против! Вот — читайте! (Он вытаскивает из кармана объявление.) За поимку Кочета сто тысяч рублей предлагает германское командование. Сумма ведь эта — немалая, и они заплатят ее, сукины дети! А вдруг найдется такая паскуда и соблазнится? Опасность надо обходить с умом, а он (кивнув на Кочета) ей прямо в глотку лезет!
С а ш а. Верно, Степан Григорьевич! Вам никак нельзя! В тюрьме сидит мой отец, значит, мне и идти. А вам не нужно судьбу искушать!
К о ч е т. Судьбу, говоришь? Хм! Не гоже нам с тобой, коммунистам, о судьбе говорить. Судьба, Саша, понятие не очень-то марксистское! Но раз уж ты коснулся этого слова, расскажу я тебе, друг мой, одну старую сказку. Совсем молодым служил я в Баку у Сергея Мироновича Кирова. И вот у подножья Девичьей Башни от мудрого деда услышал я эту историю! Жил когда-то в Персии шах — великий, знаменитый государь. И был у него любимый садовод — Гассан. Выходит этот Гассан в парк погулять и видит — на скамейке сидит… смерть!
Н а т а ш а. Кто сидит?
К о ч е т. Смерть! Знаешь, такая бабка с косой. И смотрит она на Гассана злым-презлым взглядом. Перепугался Гассан, вбежал во дворец и все это рассказал шаху. Тот говорит. «М-да! Значит, плохо твое дело, Гассан! Надо тебе скорей из Тегерана смываться. Рекомендую город Тавриз. Жизнь там тихая — провинция, и все-таки довольно далеко отсюда!» Гассан так и сделал: ночью собрал караван, сложил свое барахлишко и дал ходу из Тегерана в далекий Тавриз. На следующий день шах выходит в парк и опять же видит — сидит на скамейке все та же смерть. Когда он приблизился, она встала и низко, любезно ему поклонилась. Тогда шах сказал: «Объясните мне, мамаша, в чем дело? Вчера на Гассана вы зло посмотрели, а со мной сегодня так мило поздоровались!» И смерть ответила шаху: «Потому есть у меня причина на него сердиться. Ведь Гассан у меня числится по спискам в Тавризе, а до сих пор болтался здесь, в Тегеране».
М а р у с я (после паузы). Значит, поехал Гассан в Тавриз, чтобы там умереть?
К о ч е т. Вот именно! А думал, что спасает свою жизнь. Никто не знает, где он в списках состоит! И я не знаю. В тюрьме сидит твой отец, Саша, а попытаться спасти его — дело мое! Никому я его не уступлю. Понятно? Теперь ложитесь и спите спокойно. Через два часа уйдете на дальние хутора. Здесь оставаться опасно! Ротмана назначаю своим заместителем. И помните: о моем походе чтобы ни одна душа…
Кочет уходит в глубь землянки. Все ложатся спать. Наташа устраивается на свежем воздухе — около аппарата. Рядом с ней Орлов. В двух шагах от них Саша. Орлов кладет руку на ключ передатчика и что-то выстукивает.
О р л о в. Будем сегодня заниматься?
Н а т а ш а. Нет, Петя, не будем. (Приподнимается и спрашивает у Саши.) Накрыть тебя, Саша?
С а ш а. Спасибо… Не надо.
Пауза. Лагерь спит. В дверях землянки появляется К о ч е т. Он в крестьянском тулупе, опирается на палку. Смотрит на спящую Наташу. Орлов спит рядом с ней, его рука лежит на ее руке.
Пауза.
К о ч е т (усмехнувшись, с грустью). А я мечтал, старый дурак! (Он идет по просцениуму, проходит мимо часового — Седова.)
С е д о в. Счастливый путь, Степан Григорьевич!
К о ч е т. Спасибо! Я недалеко… Осмотрю местность — и назад! (Уходит.)
Тишина. Падают листья.
Кабинет Макенау. Он помещается в бывшем кабинете Кочета. Сцена пуста. М а к е н а у выходит с о б е р - л е й т е н а н т о м.
М а к е н а у (швыряет на стол перчатки, фуражку, сбрасывает шинель). Безобразие! Какой вы к черту комендант района?! Мы каждый день теряем десятки солдат… И не вшивых итальянцев, а наших отборных строевиков…
О б е р - л е й т е н а н т. Господин полковник!
М а к е н а у. Они до того обнаглели, что на переезде чуть было не захватили меня, полковника Макенау.
Обер-лейтенант хочет что-то сказать, но Макенау обрывает его.
У этих негодяев наши методы расправы! Солдаты начинают их бояться! Железный Тарас нагнал такой ужас на полевую жандармерию… Докладывайте!
О б е р - л е й т е н а н т. Имеются некоторые успехи, господин полковник! Два взвода должны захватить сегодня всю банду секретаря! Затем: пойманы партизаны…
М а к е н а у. Так это моя заслуга!
О б е р - л е й т е н а н т. Так точно!
М а к е н а у. Это я вам сообщил местонахождение отряда Кочета… Это я вам указал на хутор Михайловский…
О б е р - л е й т е н а н т. Так точно!
М а к е н а у. Это я понял, что раз их нельзя взять силой оружия, то надо искать другой способ! И я нашел его, я, все — я! А не вы, идиот! Чем вы там занимались?
О б е р - л е й т е н а н т. Допрашивал этих оборванцев.
М а к е н а у. Хочу на них посмотреть!
Обер-лейтенант нажимает кнопку звонка, и д в а здоровенных г е с т а п о в ц а вводят Г л у щ е н к о и Р у с о в а. Руки связаны у них за спиной. Макенау стоит у окна.
Продолжайте!
О б е р - л е й т е н а н т. М-да! Ну-ка, подойдите поближе!
Гестаповцы подводят партизан к столу и сажают их на стулья.
Так вы старый солдат, господин Русов! (Показывая на кресты.) Эти награды получили от русского царя, вашего батюшки! Ай-ай-ай! И вам не стыдно? Германская армия хочет крестьянам добра, хочет освободить их от гнета большевиков. А вы что? Пойманы с оружием в руках! Знаете законы военного времени?
Р у с о в (усмехаясь). Да знаем!
О б е р - л е й т е н а н т. У вас, мужики, есть только одно спасение: точно отвечать на мои вопросы!
Глущенко смотрит на сидящего рядом с ним Русова.
Р у с о в (закинув ногу на ногу, прищуривает глаза, лениво). Валяй, задавай!
О б е р - л е й т е н а н т. Знаешь партизанский отряд Кочета?
Р у с о в. Еще бы!
О б е р - л е й т е н а н т. Сколько в нем бойцов?
Р у с о в (задумывается, в уме подсчитывает, затем, опасливо озираясь, наклоняется к обер-лейтенанту и, как бы выдавая страшную тайну). Около тысячи наберется!
О б е р - л е й т е н а н т (недоверчиво). Врешь!
Р у с о в (кивнул на Глущенко). Да спроси хоть у свата!
Г л у щ е н к о. Верно, верно, господин офицер! Если ошибка, так на десяток-другой, не больше!
О б е р - л е й т е н а н т. Откуда же вооружение для такого количества?
Р у с о в. Все понемногу помогают. Городские, колхозники это… это… из вашей армии… тоже… помогают!
М а к е н а у (вмешиваясь). Солдаты?
Г л у щ е н к о. Не только! И офицеры!
М а к е н а у. Фамилии?
Р у с о в (кивая на обер-лейтенанта). Да хоть их возьмите!
О б е р - л е й т е н а н т (бледнея). Это шантаж, господин полковник!
Р у с о в. Зачем шантаж? Никакого шантажу нету. Разве мало мы у тебя достали оружия, в твоем районе?
О б е р - л е й т е н а н т (вскакивая). Долго я с вами возиться не буду! Или вы скажете все и будете свободны, или я вас повешу!
Р у с о в. Ты, брат, потише! Не дома! Меня — на бас — бесполезно!
Г л у щ е н к о. Это верно. С ним надо поделикатней, господин офицер!
Р у с о в. И давай по делу! Скажем правду — освободишь?
О б е р - л е й т е н а н т. Освобожу. Денег дам. Первыми людьми будете!
Р у с о в. Ну, а если промолчим?
О б е р - л е й т е н а н т. Повешу. Так что решайте! Дам по десять тысяч!
Р у с о в (что-то высчитывает, улыбается). Большие деньги, а?
Г л у щ е н к о (толкает его в бок, крякнув). Десять тысяч! На них три коровы купить можно!
М а к е н а у. Дома дадим самые лучшие. Каждому по паре коней. Львы, а не кони!
Р у с о в. И не обманешь?
О б е р - л е й т е н а н т (вынимает из портфеля пачки денег и подвигает их к партизанам). Пересчитать?
Р у с о в. Зачем? Мы верим теперь.
О б е р - л е й т е н а н т (потирая руки). Значит, решили?
Р у с о в. Окончательно! Вешай, мать твою так!
О б е р - л е й т е н а н т (вскакивая, с искаженным злобой лицом). Ах, вы смеетесь надо мной?
Р у с о в. Конечно, смеемся! С начала войны смеемся!
Г л у щ е н к о. Эх вы, чижики!
И партизаны дружно хохочут.
М а к е н а у. Резать этих шутников на куски, пока не заговорят! А потом — на крючках повесить за подбородки то, что от них останется! Убрать!
Партизан уводят. Они идут гордые, спокойные, с высоко поднятыми головами. Макенау и обер-лейтенант молчат и смотрят друг на друга.
Гаснет свет.
Он возникает медленно. Тот же кабинет Макенау. Открыто только одно окно. Осень. В камине горят дрова. На улице идет дождь. М а к е н а у — у стола. Перед ним — а д ъ ю т а н т.
М а к е н а у. Я получил шифровку… Сведения — самые точные. Кочет сегодня будет в городе… Раз вы его прохлопали тогда, в лагере, то теперь отвечаете мне за него головой…
А д ъ ю т а н т. Я принял все меры, господин полковник! Пока не доставлен ни один подозрительный… Я сам сейчас иду на поиски… Полагаю, что он явится на площадь: ведь там будут вешать его друзей!.. Рота СС наблюдает за толпой… На ноги подняты все взводы полевой жандармерии! Город оцеплен со всех сторон… Пропускают только наших офицеров и солдат…
М а к е н а у. Посмотрим!
Быстро входит о б е р - л е й т е н а н т.
Ну?
О б е р - л е й т е н а н т. Господин полковник! На площади во время приведения в исполнение вашего приказа бандит Русов, умирая, крикнул с помоста: «Не забывайте нас!», и мужик, которого я доставил сюда, громко ответил ему: «Не забудем». Это слышали солдат Шульц и ефрейтор Мюллер.
М а к е н а у. Где он?
О б е р - л е й т е н а н т (в дверь). Сюда!
Г е с т а п о в е ц вводит К о ч е т а. Он хромает, опирается на палку. Ищет угол с иконами, хочет перекреститься. Не найдя его, низко кланяется.
М а к е н а у. Садись, мужичок!
К о ч е т. Покорно благодарю, ваше превосходительство!
М а к е н а у. Фамилия!
К о ч е т (приподнимается). Охрименко, ваше пре…
М а к е н а у. Сиди, сиди! Откуда?
К о ч е т. Из Воробьихи… ваше…
М а к е н а у. В город зачем пожаловал?
К о ч е т. За спичками, ва…
М а к е н а у. Шел за спичками, а попал на площадь?!
К о ч е т. Так там же кооперация, лавка тоись!
М а к е н а у. Видел казнь?
К о ч е т. Видел! Страшно! За что их так, ваше…
М а к е н а у. За бандитизм! Убийцы, насильники, негодяи! А ты с ними в разговоры вступил?
К о ч е т. Я? Помилуй бог!
М а к е н а у. Кто сказал: «Не забудем»?
К о ч е т. Я не говорил.
М а к е н а у. Эти слова слышали мои солдаты!
К о ч е т. Так как же я мог говорить, когда даже знакомства с ними не имею?.. Первый раз этих… не знаю, как назвать, вижу в глаза…
М а к е н а у. Вы называете их партизанами! Вы помогаете им!
К о ч е т. Что вы, что вы, ваше…
М а к е н а у. Ну и много у вас партизан в Воробьихе?
К о ч е т. А мы про это даже не слыхали… У нас ведь земля не пахотная.
Обер-лейтенант и адъютант усмехаются.
Топи, болота. Глушь страшная, ваше превосходительство! На седьмой только день про войну узнали, обратите внимание! Дорога плохая, пешему — можно, а…
М а к е н а у (адъютанту). А ну-ка давайте народ!
А д ъ ю т а н т (в дверь). Входите! (Спрашивает у первого на пороге.) Это — Кочет?
Идет вереница жителей города. Они проходят мимо Кочета. Кто задерживается дольше, кто меньше, но реакция у всех — одинаковая: все отрицательно качают головой, никто в этом грязном, бородатом мужике не узнает секретаря райкома. Последней идет с т а р у х а. Она разглядывает Кочета дольше всех.
М а к е н а у. Ну? Узнаете? Сто тысяч рублей!..
С т а р у х а. Ваше превосходительство! Отец! Кормилец! Спаситель! Хочу по секрету…
М а к е н а у. Короче! (Отходит с ней в сторону.)
С т а р у х а (шепотом). Мы никогда не встречались, никогда не имели ничего общего с коммунистами… Я его в глаза не видела, этого проклятого секретаря! Но тут — совсем рядом — живет один старичок, наш сосед. Он здесь полы натирал… Он знает… Если будет удача, прошу учесть, что это я подсказала… Хоть половину суммы.
М а к е н а у (уже не слушая ее — фельдфебелю). Побрить, причесать.
Гестаповцы уводят Кочета.
Проводить почтенную женщину и привести сюда старика! Она укажет.
С т а р у х а (кланяется, уходя с гестаповцем). Помните, ваше превосходительство… Если я буду права…
М а к е н а у (оставшись с офицерами). Накрыть завтрак. Все, что есть в запасе, — на стол!
А д ъ ю т а н т. Слушаю, господин полковник!
О б е р - л е й т е н а н т. Я не совсем понимаю!
М а к е н а у. Не сомневаюсь! Впрочем, это и не обязательно! Главное, чтобы понимал я! (Адъютанту.) Графины с водкой и вином!
Адъютант и денщик торопятся выполнить этот приказ.
Вот теперь посмотрим: кто хитрее — полковник Макенау или секретарь райкома Кочет… если только это он.
А д ъ ю т а н т. Готово, господин полковник!
М а к е н а у. Так значит, не понимаете, господин обер-лейтенант?
О б е р - л е й т е н а н т. Нет еще, господин…
М а к е н а у. Плохо! Не понимать может солдат! Солдат должен только точно исполнять распоряжения, спокойно умирать и — больше ничего! А офицер — ему же для чего-то даны мозги?! (Адъютанту.) Проверьте: здесь ли старик? Вы введете его тогда, когда я налью водку!
А д ъ ю т а н т. Слушаюсь, господин полковник. (Уходит.)
М а к е н а у. И теперь не понимаете, обер-лейтенант?
Офицер отрицательно качает головой. Тогда Макенау идет ко вторым дверям и широко открывает их.
Прошу, дорогой гость!
Входит, хромая, К о ч е т. Он чисто выбрит и причесан. Одет в новенький немецкий офицерский костюм. На ногах — лакированные сапоги. На лице Кочета — недоумение и та же глупая растерянная улыбка. Он щупает себя, рассматривает в зеркале.
К о ч е т. Чудеса, мать святая…
М а к е н а у. Прошу — чем бог послал!
Гестаповцы усаживают Кочета с одной стороны стола, Макенау садится с другой.
Кушай, милый!
К о ч е т («непривычной» рукой трогает напомаженные волосы и, несмотря на офицерский наряд, застенчиво сидит на краю стула). Премного благодарен, ваше превосходительство! Мы сроду такого продукту не видали! (Отставляет тарелку.)
Обер-лейтенант недоуменно пожимает плечами. Тогда Макенау наливает Кочету и себе по рюмке водки. Кочет даже не дотрагивается до своей. Макенау чокается рюмкой со стоящей на столе рюмкой Кочета. В этот момент а д ъ ю т а н т вводит старика п о л о т е р а.
М а к е н а у (Кочету). Ну, будьте здоровы! (Быстро, старику.) Вы знакомы с этим господином, дедушка?
Полотер присматривается; его лицо меняется. Он рвется вперед, к Кочету. Адъютант едва успевает схватить старика за плечо.
П о л о т е р (пытается ударить Кочета по лицу, кричит). Ах ты гадина! Гитлеру служишь, секретарь райкома! С бандитами водку пьешь, сволочь, подлец!
Макенау целится и стреляет.
(Полотер вздрагивает, тихо произносит, смотря на Кочета.) Будь ты проклят. (И падает на пол.)
К о ч е т (тихо). Эх, дед, дед!
Безжизненное тело старика уволакивают. Кочет смотрит ему вслед.
М а к е н а у (откинувшись в кресле, улыбается). Ну, вот и все, дорогой Кочет!
Кочет оборачивается, резко берет рюмку, пьет и закусывает; офицеры тупо уставились в стол со снедью. Макенау подает знак: всем уйти. Адъютант и обер-лейтенант кивают на занятого едой Кочета: не опасно ли оставлять их одних? Макенау гладит свой маузер, кивает на звонок, и офицеры покидают кабинет. Пауза. Кочет ест молча и сосредоточенно, ест так, как будто он у себя в отряде.
М а к е н а у (встает, пересаживается за свой письменный стол, любезно предлагает). Икры?
К о ч е т. Куражитесь, полковник. Жрать ведь самим нечего.
М а к е н а у. Какие глупости! У нас громадные запасы.
К о ч е т. Брехня! Я же в зеркале видел, как ваши холуи смотрели на все это великолепие… Глаза как у голодных шакалов… А скоро вам будет совсем плохо…
М а к е н а у. Вы лучше побеспокойтесь о себе…
К о ч е т. Позабочусь! Что ж, как всегда — на провокации работаете?
Макенау вздрагивает, внимательно слушает.
Хотя чего от вас ждать…
М а к е н а у (тихо). Каждый работает, как умеет. Важен результат! Вот — первая встреча! И она закончилась в мою пользу!
К о ч е т. Это — не первая. На переезде — помните, ведь это был я! Ох, и быстро же вы удирали. Так что пока счет наших встреч: один — один!
М а к е н а у. Но третьей встречи не будет, Кочет!
К о ч е т. Пугаете?
М а к е н а у. Предупреждаю. Хотите сигару? Это «Ван-Хупман», — лучшие в мире.
К о ч е т (подсаживается к письменному столу, издевательски). Во Франции эти сигары покупали?
М а к е н а у. Мы не покупаем! Они отобраны у побежденных.
К о ч е т. Это, конечно, проще! Если позволите, я уж свой — самосадик-табачок курит русский мужичок! Потому краденым, простите, не пользуюсь! (Развязывает кисет и крутит «козью ножку».)
М а к е н а у (подвигая ему спички). Вы надеетесь своей дерзостью вывести меня из терпения, полагая, что я — безболезненно — пристрелю вас… Ничего не получится, мой дорогой! Это старый, известный даже в литературе, прием…
К о ч е т (удивленно). А разве вы что-нибудь в жизни читали?
М а к е н а у (бледнея). Да, читал! Я тридцать лет изучал ваш язык! Вы сидите, как мышь, весь в моих руках… Сидите и дрожите от мысли о повешении! И правильно дрожите: у меня вы легко не отделаетесь.
К о ч е т. Что же: пытать предварительно будете? Не трудитесь, полковник, на меня это не подействует!
М а к е н а у. Ох, Кочет! Кочет, кажется, по-русски — петух? Вы петушитесь, мой друг… Партизаны, которых я вздернул сегодня, валялись у меня в ногах, моля о пощаде…
К о ч е т. Врете, полковник! (И подается вперед.)
М а к е н а у (берясь за маузер). Но-но-но! Слушайте, секретарь райкома… Вы — умный человек. Я хочу предложить вам спокойную службу… Люди нам нужны…
К о ч е т. Победителю-немцу нет нужды предлагать пленному коммунисту спокойную службу! Победитель — хозяин положения, а вы… Вы же не знаете, как выскочить живым из нашей страны. И я вас предупреждаю: если когда-нибудь попадетесь мне в руки — расстреляю, как куропатку! Так и зарубите себе на носу… «победитель»! (Откидывается на спинку стула и затягивается дымом. Пауза.)
М а к е н а у. Есть одно хорошее и очень подходящее для вас русское слово: вы — трепач, Кочет! И перестаньте валять дурака. Вы лучше меня знаете, что еще этой осенью мы вас прикончим. Зимы вам не дождаться. Борьба бесполезна… Ваши Советы разгромлены, правительство бежало, как бежит ваша армия! Радио что-то лепечет уже из Сибири, Москвы — нет! И вообще, наша беседа затянулась. Не хотите по-хорошему, так я заставлю вас заговорить!
Лицо Макенау передергивается от ярости, монокль выпадает и виснет на шнурке. Рука полковника тянется к звонку. Сделав это движение, Макенау оказывается почти рядом с Кочетом, и в ту же секунду горсть мельчайшей махорки летит в глаза полковника. Макенау хватается за лицо. Кочет хватает лежащий на столе маузер и наносит им удар по бритому черепу врага. Не успев крикнуть, полковник откидывается в кресле. Схватив пилотку и накинув шинель, Кочет подходит к окну. Он спокойно шагает через подоконник и оказывается на улице. Стоит, оглядывается. Проходящие два солдата отдают ему честь. Кочет небрежно козыряет в ответ и, натянув перчатки, спокойно поворачивает влево. Идет дождь.
Комната в домике на дальних хуторах. Перед домиком небольшой дворик. Вечер. В помещении полным-полно п а р т и з а н. Идет оживленная беседа.
М а р у с я. Он должен был уже вернуться!
Н а т а ш а. Да! Ведь прошли почти сутки.
О р л о в. Все ясно: Кочет — в опасности! (Пожимая плечами.) Я в первый раз вижу таких спокойных людей… У нас, в Красной Армии…
Р о т м а н. Надо ждать!.. И мы будем ждать!
О р л о в. Чего? Пока его повесят?
Все замолкают.
Этого я не допущу! Мне стыдно за вас! Ведь там твой отец, Саша! Твой муж, Маруся! Неужели мы позволим…
С а ш а (вскакивая). Нет! Он прав, надо идти!
Р о т м а н (решительно). Я запрещаю рисковать отрядом! Это безумие, товарищи! Степан Григорьевич оставил меня своим заместителем…
О р л о в. Но-но! Вы здесь еще не начальник! (Усмехнувшись.) А может, вам хочется вместо Кочета стать командиром?
Р о т м а н. Это демагогия, товарищ Орлов! И я на такие вопросы не отвечаю! Будь Кочет на моем месте, он поступил бы точно так же.
С а ш а (Орлову). Ты это… зря…
Н а т а ш а. Как вам не стыдно, Петя…
О р л о в. Ничего мне не стыдно! Речь идет о жизни секретаря райкома. Кто со мной — выходи вперед!
Саша, Маруся, две женщины и еще несколько человек движутся за Орловым. Он, сделав три шага, открывает дверь и резко останавливается. Лицо его меняется. Орлов медленно отступает.
Пауза.
С а ш а. В чем дело?
Орлов не отвечает. В дверях появляется К о ч е т. Он весь в лохмотьях, сапог не видно под облепившей их грязью. Все бросаются к нему.
К о ч е т (поднимая руку). Подождите! (Идет вперед, смотрит на Сашу, Орлова.) Куда собрались? (Устало садится на ящик.)
О р л о в (тихо). Шли вас спасать, Степан Григорьевич.
К о ч е т (вытирая лицо). А почему вы решили, что меня надо спасать?
О р л о в (пожимая плечами). Думали, что и вы к немцам попали.
К о ч е т. А почему вы думали, что и я к немцам попал?
О р л о в. Вас так долго не было…
С а ш а. Беспокойство взяло… Что с отцом?
К о ч е т (молча снимает пилотку, встает). Почтим память наших товарищей: Русова, Глущенко, Бородко и Полосатова.
Партизаны встают. Медленно — один за другим — снимают головные уборы. Отвернувшись, тихо плачут Саша, Маруся и две женщины. Кочет, подняв голову, гневно заканчивает.
С этой минуты приказываю: врагу никакой пощады! Кровь за кровь! Смерть за смерть! Все! Проверьте посты, товарищ Орлов! Каждому смотреть в оба… Менять место будем через день… Разошлись!.. (Подходит к Саше, Марусе и женщинам.) Я успел с ним, Саша, попрощаться… Ответил отцу, не сдержался… За это меня и схватили… Они погибли от страшной казни, но приняли ее как герои! Мы отомстим!
Саша молча жмет ему руку.
М а р у с я. Отомстим, Степан Григорьевич! Ужасной будет наша вдовья расплата… Пойдемте, женщины… Будем думать об этом.
Все уходят. Остаются Кочет, Наташа и Ротман.
В дверях задерживается Орлов. Он останавливается и слушает, оставаясь незамеченным.
К о ч е т. Какие сводки, Наташа?
Н а т а ш а (подает листки). Вот все, что успела записать!
К о ч е т (просматривая сводки). Сильный бой идет под Москвой! Вот ведь куда допер, паразит! Но наши, видать, держатся крепко! И это хорошо! А вот то, что немцы узнали, что я в городе, — плохо! Как это понять?
Р о т м а н. Чистая случайность!
К о ч е т. И нападение на лагерь, и хутор Михайловский — тоже случайность? Нет, враг заранее узнаёт о наших действиях!
Н а т а ш а. Что же вы думаете? Предательство?
Орлов, взволнованный, ждет ответа.
К о ч е т. Вот не разберусь еще! Кто знал о моем уходе? Ротман, Маруся, Орлов, Саша и ты!
Пауза.
Тебе я верю, девочка моя!
Н а т а ш а (впервые услышав отцовскую нотку, смущенно шепчет). Спасибо, Степан Григорьевич!
К о ч е т. Ротман! Кровь его братьев, которой фашисты поливают землю, вся жизнь его — верная порука. Отпадает мой друг Ротман! Марусе Глущенко тоже верю! Дальше! Саша Русов…
Н а т а ш а (не выдержав). Я за него, если так можно, три раза головой ручаюсь!
Р о т м а н. И я!
К о ч е т. Это хорошо! Хорошо, когда не боясь можно за человека головой поручиться! Согласен! Не о Саше идет речь! Кто же мог польститься на сто тысяч целковых? Сержант Орлов?
Орлов вытягивает шею.
Тоже как будто надежный человек. Правда, мы его еще мало знаем, а теперь людей сто раз надо проверить!
Р о т м а н. Ну, знаете! Вспомни, как он к нам попал!
Н а т а ш а (оживляясь). И как показал себя в бою… Вы же сами хвалили его, начальником штаба назначили. Я почти все время с ним нахожусь, Степан Григорьевич…
Кочет смотрит на Наташу. Она, смутившись, объясняет.
Своему делу его учу. Он после войны хочет стать радистом, на зимовку уехать…
К о ч е т. Хорошая, дельная мысль.
Н а т а ш а. Только Петя не очень способный. Даже смешно: никак до сих пор азбуку освоить не может.
К о ч е т (тихо). А что, он часто на аппарате занимается?
Н а т а ш а. Да! (Улыбается.) Если б кто другой, так можно было даже за шифр принять: тычется, как слепой щенок… (Наташа замечает вдруг настороженный взгляд Кочета, и улыбка сразу слетает с ее лица.) Может, прекратить уроки?
К о ч е т (удивленно). Зачем? Это ему в жизни пригодится. Ну, что же мы решаем? Выходит: немцы меня действительно случайно обнаружили? Так, что ли?
Р о т м а н. Конечно! Ведь сам виноват, Степан Григорьевич! Не утерпел — наверно, слишком громко попрощался с дорогим дедом Гаврилой…
К о ч е т. Да… Ну ладно, так и будем считать… О разговоре нашем — никому ни слова.
Н а т а ш а. Но что все-таки с вами произошло?
Р о т м а н. И как ты оказался в немецком мундире?
Орлов вытирает лоб, впервые облегченно вздыхает и бесшумно отходит от дверей.
К о ч е т. Сейчас расскажу. Добрался я до города вполне благополучно…
Медленно гаснет свет.
Пауза.
Свет возникает так же медленно. В комнате К о ч е т и Р о т м а н. Падает первый снег. Двор быстро пересекает С е д о в, взбегает по ступенькам и влетает в комнату.
С е д о в. Гостей встречайте! Ура! (Шутливо сбрасывает шапку и по-старинному, низко кланяется.)
Слышен звук подъехавшей упряжки. Кочет смотрит в открытую на улицу дверь. Голос: «Тпру! Стой! Приехали!»
К о ч е т (Ротману). Пушку привезли!
Р о т м а н (протирая очки). И два зарядных ящика! Кто это?!
С е д о в. А вы угадайте!
К о ч е т. Халков! Ах, сукин кот! Ей-богу, он!
Кочет и Ротман выходят во двор.
Здорово, Халков!
Х а л к о в. Я, Степан Григорьевич! Почтение, товарищи! (Целуется с Кочетом.) Как увидел наш лагерь… (Сокрушенно.) Все сгорело, значит?
К о ч е т. Да! Пришлось самим уничтожить…
Х а л к о в. Ай-ай-ай! Плутали-то мы недолго, я же помнил, куда надо было направляться в случае чего…
К о ч е т. Да где ж ты два месяца болтался, Федор Матвеевич?
Х а л к о в. Два месяца! Это я еще скоро управился. Район-то чужой… Не доверяют…
К о ч е т. Видал Тараса?
Х а л к о в. Нет, не пришлось! Они очень личность секретная и никого до себя не допускают… Но доложить ему о моем деле все-таки доложили… и письмо ваше передали. Вот видите: даже подарки прислал — орудию и к нему снарядов комплект!..
Входит С а з о н о в — старичок лет семидесяти. Его сугубо гражданский вид резко контрастирует с внешностью д в у х мрачных громадных б о й ц о в - п а р т и з а н, идущих за ним. Старичок кивает головой, и великаны останавливаются. Сазонов одет в «партикулярное», давно вышедшее из моды платье, черный «чеховский» плащ-крылатку. Волосы гладко зачесаны, голова, несмотря на холод, не покрыта: шляпа висит сбоку, приколотая к плащу английской булавкой. На самом кончике носа — пенсне, держится оно на широком черном шнуре. Орлов, переглянувшись с Ротманом, улыбается.
С а з о н о в (тихо). Я осмотрел гаубицу. Она в полной исправности.
К о ч е т. Наверно, одна из тех, что вы тогда вместо нас захватили.
С а з о н о в. Очень возможно. Твердо не помню, но очень возможно.
Х а л к о в (кивнув на Сазонова). Это — товарищ… (Тихо.) Тоже штучка — я вам скажу… Были мы с ним в одном налете. Он вошел сам в штаб полка и забросал офицеров гранатами… Чистый дьявол… (Уже громко и вежливо.) Это товарищ Сазонов. Они от Железного Тараса уполномоченным будут…
К о ч е т. Очень приятно! (Представляясь.) Кочет, командир здешних партизанских отрядов!
Сазонов молча кланяется, отходит в сторону, к своим бойцам.
Х а л к о в. Я вам сейчас быстро все растолкую, Степан Григорьевич! Говорят в ихнем районе об этом Тарасе такое, что аж голова кружится… Как послушать, так перед ним сам Гитлер дрожит! Все наши успехи против его дел — чистая жеребятина, Степан Григорьевич, детские игрушки! Он их, гестаповцев и полицаев, значит, уже тысячи две изничтожил… Между прочим: лазит в соседние районы потому, что в своем всех фашистов дочиста вывел!.. Сам — роста саженного, борода как у Фридриха Энгельса, а силищи и суровости в нем… (он кивает на стоящих за Сазоновым партизан) аж свои боятся! Верно я говорю?
П а р т и з а н (почесывая бороду, будто извиняясь, грохочет). Так точно. Боимся, конечно!
Сазонов испуганно отдергивает голову от этого бычьего баса и отодвигается от гиганта.
Х а л к о в (продолжая). Лютый на оккупантов ужасть! Они ему предложение делали: «Переходи, мол, Железный Тарас, к нам — генералом!» Так он их за это официально — на машинке даже велел письмо отстукать — по известной матери послал! Нет, никуда мы против него не годимся!
Пауза.
Р о т м а н. М-да! Видно, серьезный мужчина!
К о ч е т. Определенно! (Подходя к Сазонову.) Я еще не поблагодарил вас за подарок! Нам это орудие будет сильно кстати!
С а з о н о в. Очень приятно, очень приятно…
К о ч е т. Прошу в дом, товарищ Сазонов! Потолкуем…
Сазонов снова вежливо кланяется Кочету и молча поднимается по ступенькам. Все расступаются перед ним, и он медленно проходит в дом. В комнате за стол садятся Сазонов, Кочет, Ротман, Саша Русов и Орлов. Пауза.
С а з о н о в. Так вот… Мой начальник интересуется: зачем вам с ним встреча понадобилась, уважаемый секретарь райкома? (Он смотрит при этом на Кочета поверх пенсне.)
К о ч е т. Это я вам сейчас объясню! Наша армия отступала; вы и мы, находясь в глубоком тылу, действовали — и правильно действовали — мелкими группами, делая все, чтобы затормозить наступление врага!
С а з о н о в. Так, так, так…
К о ч е т. И мы добились некоторого результата! За четыре месяца уничтожено: двадцать шесть складов горючего, сто два обоза с продовольствием… У вас, кажется, записаны точные данные, товарищ Орлов? Скажите о самом главном; оружие и другие трофеи — не стоит!
О р л о в (читает по бумажке). Сто восемнадцать грузовиков, двести четыре легковых автомашины, три моста, четыре хлебопекарни; нарушена связь на многие десятки километров. Потери людьми: больше семисот пятидесяти фашистов одними убитыми! (Прячет бумажку в карман.)
С а ш а. Разрешите добавить: наш отряд увеличился лишь вчетверо только потому, что мы были уж очень разборчивы!
С а з о н о в (качая головой). Так, так, так…
К о ч е т. Не знаю, какие у вас достижения, товарищ Сазонов…
С а з о н о в (скромно). Несколько большие, но это неважно! Я вас внимательно слушаю!
К о ч е т. Теперь Красная Армия перешла в наступление, приближается к нам. В связи с этим тактику партизанской войны, я полагаю, надо менять. Объединив районные отряды, мы создали бы большое партизанское войско. Это войско, теперь хорошо вооруженное, мощными ударами по вражеским тылам, заставит Гитлера снять войска с фронта. Взятые с двух сторон в стальное кольцо, оккупанты почувствуют нашу силу…
С а з о н о в. Так, так, так…
К о ч е т. В городе, я сам это видел, остался, например, небольшой гарнизон. Можно ударить совместно, уничтожив и штаб и гестаповские отряды. В общем, поговорить есть о чем. Созвать на такое совещание надо всех начальников партизанских групп. Вот для чего я хотел встретиться с Железным Тарасом и посоветоваться с ним.
С а з о н о в. Так, так, так… Понимаю-с! Ну что ж, можно!
К о ч е т. Назначайте место свидания, товарищ Сазонов.
С а з о н о в. А зачем? Вы — инициатор, товарищ Кочет: ведь мы организовали наш отряд, узнав о вашей деятельности!
К о ч е т. Спасибо за комплимент.
С а з о н о в. Это чистая правда! Так что вам и выбирать!
К о ч е т. Я не продумал еще, откровенно говоря…
О р л о в. Разрешите мне, Степан Григорьевич!
К о ч е т. Давай, давай, начальник штаба!
О р л о в. Я считаю, что свидание должно произойти на границе двух районов: чтоб всем было близко. Во-вторых — не залезать в глушь, а, наоборот, — прямо под носом у немцев.
С а з о н о в (хихикнув). Это совершенно справедливо! Под носом у себя никто партизан искать не будет.
О р л о в (довольный поддержкой). То есть у самой пасти зверя! Вот посмотрите! (Вынимает карту.) Я крестиком отметил эту церквушку — и недалеко от города и, в общем, на отлете!
Все склоняются над картой.
Р о т м а н. Что ж, место вполне удобное! Церковь пустая: ведь они батюшку, отца Андрея, расстреляли!
К о ч е т. Вы согласны, товарищ Сазонов?
С а з о н о в. Да, нас это вполне устраивает!
К о ч е т. Тогда послезавтра, часика в четыре утра…
С а з о н о в. Отлично! Значит: послезавтра, в четыре часа утра, вместе с командирами своих отрядов, в этой церквушке вас будет ждать Железный Тарас!
К о ч е т. Очень хорошо. Заседание окончено!
Все встают.
Вас не отпускаю, дорогой гость. Попьем чайку, покалякаем!
С а з о н о в. Зимой чаек — большая услада.
Кочет проходит в другую комнату. Когда он возвращается с самоваром в руках, у стола сидит только один Сазонов. Кочет разливает чай, угощает старика. Прихлебывая крепкий настой и надкусывая крошечные кусочки дешевой конфеты, пьют сначала молча.
С а з о н о в. Это, конечно, хорошо, что вы встретитесь с Железным Тарасом! Я твердо знаю, Степан Григорьевич, что у него до вас тоже вопросы найдутся… Потому многого еще разрешить не можем: кругозор, в общем, не очень велик!
К о ч е т. С удовольствием, товарищ Сазонов, помогу, чем смогу! Вы сами по профессии, простите, кто будете?
С а з о н о в. Учитель! Более сорока лет преподаю русский язык.
К о ч е т. И, очевидно, очень дружны со своим начальником?
С а з о н о в. Естественно!
К о ч е т. Ну и что же — он действительно таков, как о нем рассказывают?
С а з о н о в (вдруг). Нашу беседу может кто-нибудь услышать?
К о ч е т. Никто! А почему вы об этом спрашиваете?
С а з о н о в. Видите ли, Степан Григорьевич… вам лично, я, конечно, могу сказать: Железный Тарас… это — я!
Кочет смотрит на Сазонова широко раскрытыми глазами.
Вас, конечно, удивляет мой кроткий вид. Не можете понять: почему такую фитюльку, полумощи, прозвали «Железным»?
К о ч е т. Простите, но… я вас действительно представлял себе несколько иным…
С а з о н о в. Ничего, ничего… Я не обижаюсь! Вот когда встретимся на деле, перестанете удивляться!
К о ч е т. Охотно верю! Вашу… работу я видел…
С а з о н о в. Тогда продолжим нашу беседу: зачем вам нужно лезть прямо в пасть к зверю, как удачно выразился ваш начальник штаба, товарищ Орлов? Почему не вы назначили место? Почему его совета послушались? Ведь риск большой — всех начальников собрать! А ведь у вас уже были случаи…
Дверь с треском открывается, и в комнату влетает Н а т а ш а.
Н а т а ш а. Степан Григорьевич…
К о ч е т. Ты почему не спросясь?
Н а т а ш а. Степан Григорьевич! Это шифр!
К о ч е т. Что шифр?
Н а т а ш а (с дрожью в голосе, возможно даже не заметив Сазонова). Орлов передает! Шифром!
К о ч е т. Ты что, в своем уме?
Н а т а ш а (тряся головой). Я запомнила его лицо. Оно уже было сосредоточенным, когда он — вроде случайно — взялся за ручку! Понимаете? Он думал о том, что передавал… Думал!.. Орлов говорил мне в это время о совершенно другом, Степан Григорьевич! О личном… Это шифр… шифр!..
Кочет смотрит на Тараса. Только тут Наташа понимает, что совершила большую ошибку.
К о ч е т. Ты это… не распускай себя, Наталья. Нервы у тебя гуляют. Слышишь?
Н а т а ш а (у нее на глазах слезы). Степан Григорьевич, мне вам говорить подобное очень тяжело, но, уверяю вас, что это — шифр!
К о ч е т (строго). Запомни! Орлов — мой ближайший помощник и пусть продолжает сколько хочет упражняться на аппарате! Понятно? (Тарасу.) Вы извините ее, пожалуйста, дуреху такую! (Наташе.) Чего наболтала?! Иди!
Наташа смотрит на Кочета. Он подходит к ней, обнимает и от души целует в обе щеки. Затем подталкивает к дверям и выпроваживает из избы. Возвращается к столу довольный.
Теперь я вам все объясню, Тарас… Простите, не знаю отчества…
С а з о н о в. Борисович… к вашим услугам… Не надо объяснять — все ясно! Фантазия еще работает хорошо. Столько выдумок в детских тетрадках, в сочинениях ребят, что и сам умным становишься!
К о ч е т. Неужели догадались, Тарас Борисович?
С а з о н о в. Я знал, что у вас не все благополучно! Было уже несколько случаев неудачи — мне ведь все сообщают: и о друзьях и о врагах. Верно ведь: были неудачи? Поэтому, когда я приехал к вам — не доложил при всем честном народе: смотрите на меня, граждане! Это я и есть — Железный Тарас! Зачем себя перед врагом раскрывать? А вам хотел помочь разобраться, но вижу, вы уже сами справились… Ладно, мы им устроим спектакль! (Он улыбается и протягивает Кочету руку.)
Кочет с жаром пожимает ее.
Церковь. Царские врата в глубине. Посредине — стол. У стола К о ч е т, О р л о в, Р о т м а н и Н а т а ш а. Справа подходит С а з о н о в. За ним т р о е б о р о д а ч е й, двоих из них мы уже знаем. Сазонов останавливается в нескольких шагах от стола.
С а з о н о в. Мы прибыли в срок!
Пауза.
Н а т а ш а. А где Железный Тарас?
С а з о н о в. Это — я!
Наташа, Орлов и Ротман с любопытством разглядывают Сазонова.
К о ч е т. Вы же назвали себя Сазоновым?
С а з о н о в. Это моя фамилия, товарищ Кочет! Приступаем к делу… Я обдумал ваши предложения…
К о ч е т (всматривается в третьего спутника Тараса, перебивает Сазонова, не отрывая глаз от бородатого). На одну минуточку… можно вас…
С а з о н о в. Меня?
К о ч е т. Да, да!
Они отходят в сторону.
Кто этот человек? Очень знакомые черты…
С а з о н о в. Моя правая рука, бывший прокурор вашего района, товарищ Марычев!
К о ч е т. А как он к вам попал?
С а з о н о в. С первых дней. Рассказывал о ссоре с вами… Предложил организовать отряд по примеру секретаря райкома Кочета… Великий воин, доложу я вам, Степан Григорьевич! По справедливости, его, а не меня надо было железным назвать…
К о ч е т. Благодарю, Тарас Борисович! (Идет к Марычеву.) У нас получилось недоразумение, товарищ Марычев.
М а р ы ч е в. Никакого недоразумения не было, товарищ Кочет!
К о ч е т. Я погорячился.
М а р ы ч е в. А это всегда напрасно, Степан Григорьевич!
К о ч е т. Но вы, наверно, сердитесь…
М а р ы ч е в. Уже нет!
К о ч е т. Надеюсь, вернетесь к нам…
М а р ы ч е в. Не надейтесь, Степан Григорьевич! Сейчас отряд Тараса Борисовича я не оставлю… А в свое время на партийном собрании поговорим! (Отходит.)
Р о т м а н. Здравствуй, Марычев!
М а р ы ч е в. Здоров, Абраша! (Наташе.) Не узнала меня, Наташенька? А я помню тебя! «Не стучите трубкой, товарищ прокурор!»
Н а т а ш а. Мы думали…
М а р ы ч е в. А вот не надо было думать!.. Начинайте, Степан Григорьевич!
К о ч е т. Предполагался созыв широкого совещания всех начальников, но потом решили предварительно собраться сами… Выберем председателя?
Р о т м а н. Обязательно! Предлагаю товарища Сазонова…
Все бесшумно хлопают в ладоши.
К о ч е т. На этой кандидатуре и остановимся. Кто за? Прошу поднять руки.
Все поднимают руки.
Р о т м а н (поднимая обе). Голосую двумя!
О б е р - л е й т е н а н т. Так и держите их!
Он показывается слева. За ним, с направленными на партизан автоматами — отборные г е с т а п о в ц ы. Пауза. Слышен рев подлетевшей к церкви мощной автомашины. Партизаны стоят с поднятыми руками. Обер-лейтенант идет навстречу п о л к о в н и к у М а к е н а у и возвращается вместе с ним и его а д ъ ю т а н т о м.
М а к е н а у. Обыскать!
Оружие у партизан отобрано моментально.
Опустить руки!
О р л о в (идя к Макенау). Господин полковник! Ваше приказание выполнено!
М а к е н а у (забыв о своем высоком звании, обнимает и целует Орлова). Рад видеть вас живым и здоровым, дорогой Альбрехт! (И обернувшись к обер-лейтенанту.) Вот как надо работать! Учитесь, молодой человек!
Обер-лейтенант подвигает полковнику большое удобное кресло. Макенау садится, осматривается и улыбается.
Представьте мне ваших друзей, лейтенант!
О р л о в. Знаменитый Железный Тарас! Эти двое бородатых из его шайки! Прокурор Марычев! Мой друг и начальник товарищ Кочет!
М а к е н а у. О, мы знакомы! Вы, кажется, мечтали о третьей встрече, Кочет?
Кочет молчит.
О р л о в. Это Ротман! Иудей! Наташа — мой друг и первая помощница. Для связи с вами я пользовался ее рацией.
Н а т а ш а. Мерзавец!
М а к е н а у. Ого! У барышни много темперамента! Я чувствую, что его хватит на добрую роту моих солдат… Они так нуждаются в женской ласке… Ну что ж, они ее получат!
О р л о в (с издевкой). Таким образом, перед вами лучшие люди этой страны, отборные сливки партизанского общества, господин полковник!
М а к е н а у. Благодарю вас! Так вот, друзья мои! Будь вы другими, я, быть может… Но вы — неисправимы! Вы не хотите счастливой жизни под сенью германского флага… (Вдруг зло.) Я вас повешу, как уже повесил многих из вас… (Ротману.) А тебя, собака… (он ткнул стеком в грудь инженера) …тебя я распну на кресте!
Р о т м а н (кланяясь). Мерси за такое внимание…
Тарас и его бородачи стоят как окаменевшие. Склонив голову набок, старик через пенсне с любопытством разглядывает полковника.
С а з о н о в (вдруг). Нехорошо! Некрасиво! Взять всех — и повесить! Очень некультурно!
М а к е н а у. Что поделаешь! Ну, вот и все! Пришла зима, а с ней и ваш конец! Как говорят наши друзья итальянцы: финита ля комедия.
Он произносит последнюю фразу с итальянским акцентом и хочет уже встать, когда Кочет делает шаг вперед.
Хотите что-нибудь сказать?
К о ч е т. Да, хочу! Самое святое в нашем деле, господин полковник, это — вера!
М а к е н а у. Вы же безбожник! Вы растоптали религию, Кочет! Зачем вспоминать о ней… Разве коммунисты молятся перед смертью?
К о ч е т (продолжая) …самое святое для нас, это — вера в победу над вами, вера в свою страну, в нашу армию, которая бьет ваши непобедимые доселе дивизии, вера друг в друга… Вы правильно сделали, подослав к нам Орлова, — ведь мы люди доверчивые…
С а з о н о в. Эх, Степан Григорьевич!
К о ч е т. Мы поверили Орлову и попали в ловушку!
О р л о в. Я этим горжусь, идиот!
К о ч е т. Но «комедия» еще далеко не окончена! Страшно вам бороться с нашим народом… Мы — неробкие противники! За одну нашу смерть — вы ответите десятью! Оглянитесь, полковник! Трупы ваших солдат гниют по дорогам, ими покрыта вся наша земля.
М а к е н а у. Кочет! Скорее! Скучная речь! Моя охрана не понимает по-русски. А меня агитировать — стоит ли?
К о ч е т. Я двадцать шесть лет служу партии и своей стране! И какой-то немчик решил меня перехитрить? Смешно, честное слово… Извините меня, но вы хоть и полковник, а дурак!
Ротман вдруг рассмеялся. Жутко звучит его смех под сводами церкви.
М а к е н а у (вздрагивает. Подавшись вперед, приказывает Ротману). Замолчи, падаль! Или я тут же… (Но сдерживается. Снова откидывается в кресло и — уже спокойно.) Продолжайте, Кочет! Договаривайте! Но помните: я считаю количество сказанных вами слов! Перед тем как повесить, я прикажу выпустить из вас кровь: по стакану за слово!
К о ч е т. И это учтем! В общем, я все сказал, и пора кончать эту петрушку. Вы — звери, которых надо истреблять как бешеных псов! (Показывает на темные лики святых.) Богу стыдно за вас, немцы! Сотни загубленных вами женщин и детей требуют мести! «Отомстите!» — кричат наши друзья: твой муж, Маруся Глущенко, твой отец, Саша Русов, и многие другие, казненные вами…
М а к е н а у (Орлову). Он, кажется, сошел с ума. С кем он говорит?
К о ч е т. Невинные души зовут вас на суд. Они здесь, в этих могилах… Итак, суд начинается! Вставайте, мертвые!
Распахиваются царские врата — два пулемета направлены на немцев. На хорах — г р а н а т о м е т ч и к и Маруси Глущенко. Поворачиваются большие портреты святых: а в т о м а т ч и к и Саши Русова. В нишах — б о й ц ы - п а р т и з а н ы. Ощетинилась церковь оружием. Мертвая тишина.
Р о т м а н (вдруг смеется. Показывает на Макенау, качает головой). Вы слышали? Он хотел меня распять! Эх ты, распятель!
Макенау сидит бледный. Губы его дрожат. Орлов растерянно смотрит вокруг. Кочет шепчет что-то Ротману, и тот приказывает по-немецки.
Клади оружие!
Гестаповцы и офицеры молча кладут автоматы, ножи, пистолеты. Растет куча оружия.
С а з о н о в (полковнику). А ну-ка, встаньте!
Макенау встает. Сазонов преспокойно садится в кресло на его место.
Всех вешать собрались, а вежливости не научились. Я ведь все-таки старше вас! У меня дети в школе и те знают, что старикам надо уступать место!
М а к е н а у (Кочету). Прошу учесть, что я — полковник, а не рядовой офицер!
К о ч е т. Непременно учтем! И тут же, не отходя ни на шаг. Что? Не ожидали? То-то и оно! Забыли про нашу русскую смекалку? Расстреляли батюшку и думали, что взяли церковь? Кукиш! Прихожане остались! Это здание старинное, часть монастыря. Три века назад в нем отсиживались русские люди от иноземного завоевателя. Ход длиной в полторы версты ведет к оврагу и речке. Вот как наши сюда попали! А вы нас там встречали, у дверей! И тут оплошали, господин полковник!
Снаружи слышны выстрелы.
Это приканчивают вашу наружную охрану! И еще могу сообщить вам одну приятную новость: три тысячи бойцов ждут моего сигнала для нападения на город! (Смотрит на часы.) У нас есть еще несколько минут до назначенного срока! Товарищ прокурор! (Показывая Марычеву на Тараса.) Вот председатель военного трибунала. Мы все — члены суда… Начинайте, быстро!
М а р ы ч е в. Есть!
С а з о н о в. Обвиняемых слушать не будем: им сказать нечего! Пусть сразу говорит прокурор!
Марычев подходит к столу и раскладывает вынутые из полевой сумки бумаги и книги.
К о ч е т. Что это за канцелярия?
М а р ы ч е в. Уголовный кодекс РСФСР! Надо по всем правилам, товарищ секретарь райкома. Чтобы знали: за что я буду требовать для них высшей меры социальной защиты!
Орлов, пятясь, доходит до рампы и ступает уже на лесенку, ведущую в зрительный зал.
К о ч е т (заметив это). Не пытайтесь уйти, лейтенант Альбрехт! (Показывая на зал.) Там тоже наши люди! Они вас не пропустят!
Наташа быстро подходит к Орлову, размахивается и бьет его по лицу.
Наталья! Ты что? Он — пленный и будет судим!
Н а т а ш а. Это я не по военной линии, Степан Григорьевич, а по… личной! Чтобы не врал мне…
К о ч е т (переглядываясь с Марычевым). Можно по личной, товарищ прокурор?
М а р ы ч е в. Видите ли… закон учитывает момент аффектации и обычно ограничивается только выговором. Но в данном случае…
К о ч е т. Тогда все в порядке. Слово имеет государственный обвинитель.
М а р ы ч е в. Товарищ председатель, товарищи члены чрезвычайного суда! Мне поручено огласить и поддерживать сегодня обвинительное заключение! Задача моя необычайно легка потому, что находящиеся на скамье подсудимых люди…
С а з о н о в. …Не заслуживают того, чтобы на них тратили время… Военный трибунал — за все злодеяния ваши, за кровь жен и детей наших, за разгромленные города и сожженные деревни — приговаривает вас к расстрелу. Приведите приговор в исполнение, товарищ прокурор!
Фашистов уводят. Пауза.
Как время, Степан Григорьевич?
К о ч е т. Одна минута осталась.
С а з о н о в. Я сам полезу на колокольню! И пусть по знаку набата встанут наши леса и поля… (Уходит.)
Пауза. Слышен залп.
К о ч е т. Третья встреча не состоялась, полковник!
Гудит большой колокол.
(Кричит.) На город!