- Нет, пусть студент вот скажет, справедливо это или нет. Господин студент! - Пьяный встал, качнулся, сосед толкнул его на стул.
В конце трактира сквозь дым и пар было видно, как человек стоял во весь рост - взлохмаченный. Размахивал шапкой, разевал рот - песни не было слышно за стеной крика.
Карнаух впереди пробивал путь к стойке, и, когда Санька дотянулся до мокрой скатерти с объедками огурцов и колбасы, там уж стоял бокал с водкой - "большая", как звалась эта мерка в трактире.
- Вали и пошли, - сказал Карнаух.
Он следил, как Санька неумело, глотками, пил водку, будто лимонад.
- Огурца пососите, - ткнул пальцем Карнаух. Но Саньке было противно лезть в эту тарелку, где грязными кружочками были навалены резаные соленые огурцы.
У дверей саженного роста швейцар, в пиджаке и фуражке с темным галуном, стоял, лениво прислонясь к притолоке, и сплевывал на пол семечки.
На улице показалось тихо, как в могиле, даже уши тишиной заложило, а свежий воздух холодной водой какой-то чудился Саньке. Алешка вел его под руку и о чем-то говорил вполголоса с Карнаухом. Хмель грузно наседал на Саньку, подкашивал ему ноги. Он уж начинал спотыкаться, и Карнаух взял Саньку с другой стороны.
- Мозу-оли! - вдруг выдыхал Санька слово. - А если у меня... Алеша, пусти руку.
Санька растопыривал пятерню и, выпячивая губы, выводил голосом:
- Мозу-оли!.. Сволочь какая!
- Да ты не ори, - смеялся Карнаух, - мозуоля! Наступил ему кто?
Они с Алешкой вели Саньку по темным слободским улицам. Санька спотыкался о мерзлые комья грязи. Его то бросало вперед, как будто он бежал с крутой горы, то вдруг откидывало назад, и он останавливался. Первый раз он был пьян совсем.
Потом за какой-то порог зацепился Санька, чуть не упал - очень не хотелось вставать. Повис на чьих-то руках. Больно и тошно вонзилась лампа в глаза. Санька сел - черт его знает, что оно под ним было, но мутно голову клонило куда-то в омут, и вот понеслось и закружилось в голове. Санька сжал глаза, съежился, поджался, чтоб как-нибудь укрепиться в этом вихре, и коснеющей рукой поднял ворот шинели, - его трясло от холода мелкой, тошной дрожью. И захотелось согреться, прижаться , и до слез стало жалко себя как собака в осенний дождь в холодной грязи. И вдруг почудилось, как жарко в ухо говорит женский голос, и где-то внутри тепло запело:
Пусть цветы мои,
Нежный аромат.
И так захотелось прижаться к теплому и чтоб кто-нибудь согрел и пожалел. Но все это острой секундой промахнуло в груди, и Санька провалился в хмельные потемки.
Сквозь муть, сквозь обрывок сна белой полосой прошло сознание, холодное, прозрачное, как утренняя вода. Санька, не открывая глаз, слушал, как осторожно звякала посуда и глухо говорили жующие голоса. Но думать было больно и тошно: все равно, там увижу, что. И Санька перестал напрягать внимание, и как теплой водой его залил сон.
Наконец Санька открыл глаза. Прямо перед ним на грязных обоях весело и уверенно жило солнечное пятно. Казалось, шевелилась и дымилась мохнатая бумага. Санька, не двигаясь, глядел на живые разводы и пятна и слышал густой, ровный голос колокола, далеко за окном.
Звякнула щеколда, и незнакомый голос осторожно спросил:
- Что, все спит?
- Полным ходом заваливает.
"Где это я?" - подумал Санька. Без страха подумал, с тягучим интересом, и пошевелился.
- Да не! Валите, спите, - услыхал он над собой.
Санька поднял больную голову и огляделся. Совершенно незнакомая комнатка, и совершенно незнакомые люди. Санька растерянно спешил сообразить, как он сюда попал. Он смотрел то на молодого в чистой белой рубашке в полоску, то на другого постарше, что снимал пальто и живыми заигрывающими глазами глядел, теребил Саньку.
- Скажите, вы не знаете, где это я? - сказал Санька и сел на кровать в своей шинели с поднятым воротником.
Оба человека рассмеялись. Молодой парнишка гоготал в голос.
Санька мотал головой, голова трещала, и тошная муть поднималась изнутри.
- Голова? - спросил участливо старший. - Враз поправим. А мозоля не болит? - И он засмеялся.
Как в открытое окно, сразу глянул на Саньку "Слон", гомон и звон.
- А Алешка?
- Алексей ушли, - сказал молодой парень и переглянулся со старшим.
Но старший рылся уж в карманах пальто, лазил по кармашкам тужурки, брякал медяками.
- Сейчас поправим.
- У меня деньги есть, - сказал Санька через силу и полез в тужурку.
- Не надо, зачем? Новое дело. Мы сейчас!
- Сорок семь... Полтинник надо. Да говорю - не поверит она, - слышал Санька, как сговаривались хозяева.
- Ну, давайте три копейки, коли есть, и квит. Санька хотел достать и рассыпал по полу мелочь. Молодой сорвал со стены шапку и выбежал.
- Сейчас я чайник поставлю, - сказал старший и выскочил следом, бренча жестяной крышкой. Санька снова повалился на кровать.
Червяк и машинка
САНЬКА сидел за столом, против окна, на солнце. Он ежился в шинели внакидку. Дмитрий Карнаух сидел в углу, наливал чай. Солнце просквозило золотую струю, и пар, переваливаясь, не спеша, крутясь, поднимался в луче.
Полбутылки водки и толстая граненая рюмка стояли перед Санькой. Ему тепло было смотреть на чай, а Карнаух кивал на бутылку:
- А вы вторую! Ни черта, что не лезет, а вы ее нахально. Ей-богу, налей! - крикнул он парнишке. Санька, содрогаясь, выпил вторую, он никогда не опохмелялся.
- Да, да, - говорил Карнаух, подставляя Саньке стакан, - нарядили мы его в твинчик, поверх надели дипломат, вроде бушлатика, я ему брюки свои дал, шапку-невидимку, и стал наш Алешенька вроде кузнеца Вавила, - и Карнаух загоготал, - смех, ей-богу! Паспортина железный. Он мне в "Слоне" говорит: "Полет надо делать". Я ему говорю: "Вались ко мне и утром шагай до Ивановки", там на машину и понес. Там люди есть.
Санька держал стакан чаю, жег и грел руки.
- Фартовый, - сказал парнишка, дуя в блюдце. - А вы вместе учитесь?
- Да! А стойте, - вдруг живо сказал Карнаух и лукавой искрой бросил на Саньку, - вот-вот. Я про червяка.
- Да ты брось, - сказал паренек, - у человека голова болит, и ты с червяком своим! - И подсунул свою чашку Карнауху.
- Да чего, пускай они пьют, а я буду рассказывать, - Карнаух наслонился на стол. - Вот червяк, - он вытянул указательный палец, - и этого червяка я в землю. - Карнаух накрыл палец другой рукой, крепко прижал ладонью к скатерти. - И вот ему ползти. А, что ты скажешь?