"Наверно, во сне меня сейчас видит, - подумала Наденька, - пусть такую увидит".
И Наденька сильными, жаркими глазами уперлась в Башкина. Требовала, велела. Башкин с минуту глядел неподвижно и потом застонал, заворочал головой. Анна Григорьевна встрепенулась.
- Пить, - прошелестел голосом Башкин. И Наденька вскочила, схватила стакан. Она приподняла голову Башкина за потный затылок и приладила стакан к губам.
- Не надо много, - шептала Анна Григорьевна. Она смотрела, как ловко взяла Надя голову Башкина и как гибко держала стакан. Башкин несколько раз глотнул и поднял глаза. Надя увидала, что теперь он видит ее наяву. Башкин улыбнулся. Приятной тенью прошла улыбка. Он глотнул пустым ртом.
- Яблока можно? Очень хочется... яблока, - сказал Башкин и улыбался сонной, детской мечте.
В прихожей коротко позвонили. Анна Григорьевна заторопилась мелкими шажками.
- Вот спасибо, - слышала Наденька. - Не заперто было внизу? И запыхавшийся голос Филиппа говорил, победоносный, довольный:
- Аккурат я только наверх забежал, внизу, слышу, швейцар запирает, и свет погас.
И вдруг Наденька вошла в прихожую, красная, нахмуренная, полуоткрыв рот:
- Яблоко! Яблоко сейчас же купите! Сейчас же! Анна Григорьевна смотрела, подняв брови. Наденька крикнула в лицо Филиппу:
- Яблоко сейчас же!
Филипп с испугом глядел на Наденьку. Глядел секунду в почерневшие глаза. И вдруг Наденька резко повернулась, сорвала свою шубку с вешалки, проткнула мигом руки в рукава и без шапки бросилась на лестницу.
- Не надо ничего, я сама, - сказала она в дверях, и заплетались губы.
Анна Григорьевна сунула Филиппу в руку Надину шапочку, испуганной головой закивала на дверь в темную лестницу. Филипп дробью застукал по гулким ступенькам.
Наденька старалась ключом открыть парадную дверь. А Филипп в полутьме тыкал ей шапочку.
- Да наденьте же... глупость ведь... мороз же... мама велела. Дурость ведь одна.
А Наденька спешила и не попадала ключом и шептала:
- Не надо мне... ничего не надо, - и отталкивала шапочку локтем.
- Да не назад ведь нести, - сказал Филипп, - надела, и всего.
И Филипп вдруг своими руками надел Наде на голову шапку, надел плотно и пригладил. Наденька вдруг откинулась в угол, слабо сползла спиной, и Филипп услышал: плачет, плачет; всхлипывает и глотает слезы.
- Да брось, дурость это, дурость, ей-богу, - шептал наугад Филипп и гладил Надину шапку - мягкую, ласковую. - Брось, не надо, ну чего? Все ладно, - говорил, как попало, Филипп, и под рукой клонилась Надина голова. Наденька уперлась лбом в плечо Филиппа, и он чувствовал, как вздрагивает ее голова от плача.
Кто-то затопал снаружи, стукал ногами, скреб о ступеньку снег.
- Отворяйте, - шепнула Наденька, сунула Филиппу ключ. Филипп мигом, живой рукой ткнул ключ и повернул два раза.
Андрей Степанович посторонился, чтоб пропустить выходящих, Надя без слов кивнула отцу.
- Ты скоро? - спросил Тиктин.
- Яблоки куплю и назад, - крикнула Надя. Вышло, как в театре, громко и с дрожью. - Идемте, - сказала Надя тихо Филиппу.
- Зачем? Давайте я сбегаю, а вы обождите, - сказал Филипп и прыжками перебежал дорогу: на углу светил ларек.
Надя вернулась. Она прошла мимо отца в двери. Пошла по лестнице все скорей и скорей.
- Куда ж ты? Надо ж подождать, - громко сказал в пустую лестницу Андрей Степанович.
- Ничего не понимаю, - сказал Андрей Степанович, передавая Анне Григорьевне в прихожей пакет с яблоками.
- Для больного, для больного, - сказала Анна Григорьевна и сделала строгое лицо. - У нас больной. - И Анна Григорьевна с морозным пакетом в руках на цыпочках пошла в кухню.
Стенка
КАК назло стоял ясный полный месяц на небе. Не смахнуть, не стереть. Заслонить нечем. Морозная ночь тихо застыла в небе. Снег хрупко шумел. Филипп, как в воде, шел по колено в снегу задами, мерзлыми огородами. Далеко звонко лаяла одинокая собака. Филька брюхом перевалил через мазаный низкий забор. Стукнул реденько семь раз в темное стекло. Чуть скрипнула дверь, и голос:
- Филька!
В комнате было густо накурено, соломенные стулья стояли вразброд. Егор хмурился, ерошил жирные волосы с проседью.
- Только ушли. Триста штук, - Егор ткнул носком под кровать.
- Ну как? - вполголоса спросил Филипп.
- Вот то-то, что как, - и Егор сердито поглядел на Филиппа. - Как? Как?
- Дельно все же? - сдержанным голосом сказал Филипп.
- И дельно, и все есть, а чего надо, того нет.
- Чего?
Егор молчал, загнул в рот бороду, кусал волосы.
- Крика нет! Вот чего надо. Все есть, как по книжке. На вон, читай, и Егор кивнул головой на стол.
Филипп взял бумажку. Печатными лиловыми буквами четко было написано:
"Товарищи рабочие! Товарищи котельщики!
Знайте, что забастовка котельного цеха нарочно вызвана темными силами реакции, капиталистов, ваших хозяев и их верных псов - полиции и жандармов. Провокаторы пускают слухи, что на товарищей котельщиков все цехи, все рабочие завода смотрят как на последних людей, что их горе для всех чужое. Эти слухи подхватывают малосознательные товарищи и повторяют то, что им внушает провокация. Хозяева и охранка знают, что рабочие копят силы, организуются шаг за шагом, чтобы дружным усилием сбросить гнет рабства, чтоб добиться лучшей доли. Охранники боятся, чтоб не выросли силы рабочих, и хотят найти повод, чтоб разбить эти силы, пока они еще не окрепли, поселить вражду среди рабочих, вызвать забастовку слабой группы малосознательных товарищей. А потом жестоко расправиться, смять, разбить и растоптать молодой росток пролетарского движения, бросить в царские тюрьмы тех, кто опасен царю и капиталистам. Товарищи! Не поддавайтесь провокации. Забастовщики играют в руку хозяевам и охранке.
Да здравствует единение рабочих!
Да здравствует единение пролетариев всех стран!
Н-ский Комитет РСДРП".