Поплавок, покачивающийся на сверкающей от солнца ряби, неожиданно нырнул, и я поспешно дернул удочку вверх. Блестящая рыбка взлетела вслед за невидимой леской в лазурную вышину, описала дугу и шлепнулась на прошлогоднюю пожухлую траву берега.
Котейка, которая уже схомячила двух карасиков, нагло мяукнула, метнулась за очередной рыбкой, но я опередил — схватил карася, бросил в пластиковое ведро с водой и накрыл крышкой. Черная кошка села рядом, таращась на меня желтыми глазами-фонарями, облизнулась и, задрав хвост, ушла в машину.
— Вот-вот, вали-ка отсюда, обжора, — сказал я вслед. — С тобой никакой рыбалки не получится…
Было жарко, я сидел на раскладном стульчике на берегу небольшой спокойной речки в тонких трико, футболке, зеркальных очках и панамке и, наверное, являл собой очень обыденное и мирное зрелище.
Поглядишь на такого рыбака и не скажешь, что наступил конец света, что выжили единицы, и их жизнь стоит очень мало. Не больше жизни этого карасика, если на то пошло.
Я уже много дней ехал на юг, и в последнее время юг стал ощущаться. Вокруг распростерлись лесостепи и степи, солнце припекало совсем не по-весеннему, а очень даже по-летнему. Временами грохотали грозы. Когда я копнул саперной лопаткой жирную почву у воды, оказалось, что она кишмя кишит дождевыми червями и личинками майского жука. Уже жужжали мухи и металась в неподвижном воздухе мошкара.
Буквально вчера я наткнулся на нетронутый охотничий магазин в маленьком поселке на окраине города. Разжился палаткой, раскладными стульями и столиком, удочкой, набором блесен и крючков, карематами, саперной лопаткой, спальными мешками и еще много чем по мелочи. И мордушки прихватил — мало ли? Машину забил до отказа; даже подумал, что надо бы пересесть на какой-нибудь дом на колесах или микроавтобус.
Этой ночью мы с Владой ночевали в палатке. Это было что-то! Особенно после всех этих ночевок прямо в машине в скрюченном положении. Не знаю, как Влада, она-то немая и почти без эмоций, а я покайфовал, растянувшись в спальном мешке. Выспался от души.
И почему я раньше не использовал палатку? Ночевал же с Борей возле электростанции и знал, как это круто! Кстати, вещей Бори я так и не коснулся, оставил его крохотный лагерь в нетронутом состоянии.
Клевало неплохо, но рыбка ловилась в основном маленькая, с ладонь. Наловив с десяток, я решил, что хватит. Уселся возле ведра, вынул стилет из ножен на правой лодыжке и принялся чистить и потрошить свои трофеи.
Из внедорожника выбралась Влада — хмурая, растрепанная, с взлохмаченными волнистыми волосами. Пока я рыбачил, она сидела в машине с открытой дверью и что-то рисовала в альбоме. К рыбалке интереса у нее не возникло. Зато, видимо, возникло к готовке.
— Хочешь помочь? — спросил я.
Протянул ей ножик, а сам извлек финку. Финкой, конечно, легче зарезать быка, чем почистить мелкую рыбешку, но мне было лень лезть в багажник в поисках более удобного ножа.
При виде финки Влада попятилась, потом развернулась и убежала куда-то за машину. Там вроде остановилась, замерла.
Я вздохнул.
Недавно ей пришлось замочить большим ножом человека, который, в свою очередь, хотел замочить всех нас — да не просто так, а изощренно. С тех пор Влада боится больших клинков и вида крови. То, что у нее окровавлен рукав, она заметила только вчера вечером, сразу сдернула через голову кофту и выбросила прямо в окно…
Это и хорошо, и плохо. Хорошо, что она кое-что чувствует и много чего понимает. Плохо, что в нынешнем мире другие правила и уметь убивать просто необходимо.
Любопытно, что она и бровью не повела, когда у нее чуть ли не на глазах погибли отчим и его помощник. Но тогда ведь не она сама их убивала… Да, странно устроен человек.
Короче, мне пришлось кухарить самому. Я почистил рыбу, сложил очаг из камней, развел огонь из собранных заранее сухих веток, налил в сковородку масла, сразу насыпал туда соли, как мать учила. Обваляв в муке рыбу, начал жарить.
Запах заставил вернуться и Владу, и Котейку. Ага, как готовить — так никого, как пожрать — так набежали…
Я хотел сначала сварить гречку с овощами, прихваченными еще у Хозяина, а потом уже сесть обедать, но ничего не вышло. Свежая жареная рыба исчезла моментально. Я сделал себе заметку на будущее — больше заниматься рыбалкой. И для нервов полезно, и для желудка.
— Ты, Влада, правильно поступила, что завалила ту суку, — решил я успокоить свою спутницу, когда мы всё съели и расположились в палатке; ехать никуда сегодня уже не хотелось. — Иначе Даша нас всех бы порешила. Она же больная на голову, ты заметила? Хотела принести тебя в жертву какому-то своему богу… Падшему Праотцу. Ты знаешь про него ведь, да?
Влада смотрела на реку сквозь открытый клапан палатки, сидя на спальном мешке и поглаживая кошку.
— Ладно, — сказал я. — Когда-нибудь расскажешь. Так вот, я про убийства. Убивать — это, конечно, плохо. Но мы ведь и в прежнем мире постоянно убивали! Тех же коров, баранов, свиней, рыб. Вегетарианцы вон кричали, что это плохо, а сами растения убивали. Растения тоже живые. Нельзя не убивать, понимаешь? А не будешь жрать, помрешь — то есть убьешь сам себя. Выхода нет. Я вот не думаю, что ценность человеческой жизни сильно выше, чем ценность жизни какого-нибудь дерева. От дерева всегда польза есть, тень, кислород, а от человека в основном идет всякое говно. Сейчас бóльшая часть людей превратилась в деревья — так их рубить, получается, уже можно?
Я сделал паузу, отпив чайку из высокого стакана. Продолжил:
— Сейчас та же ситуация, просто уже приходится убивать людей. Иначе они тебя… Я впервые убил Буйного, когда тот на меня полез. Я тогда так не расстраивался, как ты. Буйный — он не человек, даже разговаривать не умеет, только орать… То есть я хотел сказать, он бешеный, — поправился я, вспомнив, что Влада тоже не умеет разговаривать. Но ей, похоже, было пофигу на мою оговорку. — А потом одного алкаша к родителям привел… Они его слопали, даже костей не оставили. По сути, я его и убил, понимаешь? А еще потом как-то привык… Если бы мне пришлось, как тебе, сразу прирезать нормального человека… или почти нормального…
Выражение лица Влады стало таким страдальческим, что я умолк. Психолог-утешитель из меня не очень.
— Извини, — сказал я. — Покемарю, пожалуй. А ты посиди на стреме, ладушки? Если почуешь опасность, сделай вот так…
Я взял ее ладонь, обхватил ее пальцами свой рукав и подергал.
— Поняла? Это значит “Опасность!”
Рука Влады, когда я ее отпустил, безвольно упала.
Ну и ладно.
Я лег, обняв автомат, и закемарил. В палатке было тепло, почти жарко, солнце нагревало ткань. Сквозь сон я услышал, как Влада тихо поднялась и вышла.
Проснулся примерно через час. Влада сидела рядом и что-то сосредоточенно делала с моей битой. Я пригляделся — с помощью фломастеров она разрисовала биту узорами и цветочками. И написала вдоль большими жирными буквами “ТИМ”.
— Это ты мне? — растроганно спросил я, хотя дураку было понятно, что мне. — Спасибо! Очень мило.
Мне на самом деле очень понравился этот подарок. С одной стороны, Влада все чаще выходит из состояния этого своего аутизма. С другой, проявляет ко мне внимание.
Я вдруг подумал, что она всего-то на два года младше меня. Если б она разговаривала и была нормальной, в прежнем мире я бы даже заинтересовался ею… Наверное.
Влада не такая смазливая, как разбитная Валя, о которой я ничего больше не слышал с того нашего ночного разговора по телефону, но вполне себе приятная. Глаза большие и красивые, только взгляд мутный… Нос тонкий и длинный, зато губы полные, красиво очерченные. Густые кудряшки опять-таки… И фигурка хоть и слишком тонкая, но появись Влада в том красном платье на какой-нибудь тусе, внимание ей было бы обеспечено.
Однако я Владу воспринимал как дитя малое, лишенное дара речи и немного сумасшедшее. Поэтому никаких шаловливых мыслей у меня и не возникло ни разу, и в палатке мы ночевали втроем не как парень, девушка и кошка, а человек и два домашних питомца, за которыми нужен глаз да глаз.
Влада протянула мне биту, которой я успел расколоть не один череп, и отвернулась. Я заметил, что ее бледные щеки порозовели.
М-да, кажется, из меня все-таки может получиться хороший психолог-утешитель.
***
На следующий день погода не заладилась с самого утра. С запада на небо наползли иссиня-черные тучи, загромыхало. Очередная весенняя гроза! Мы быстро собрали лагерь, погрузились в машину и поехали. Я надеялся, что дорогу нигде не размоет.
Минут через двадцать, как любил говорить отец, разверзлись хляби небесные. Хлынуло так, что не видно было ни хрена уже через несколько метров. Я сбавил скорость и собирался вовсе остановиться, когда заметил сбоку автомойку. Загнал машину под крышу и вылез из кабины с автоматом наизготовку — проверить, чисто ли.
Оказалось, чисто. В смысле, никого.
Ливень со страшными громовыми раскатами и сверканием молнии продолжался где-то полчаса. Потом затих, но дождь кончаться не спешил. Интересно, завтра грибы уже можно будет собирать в этих теплых широтах?
Похолодало, и я нацепил толстовку с капюшоном. Велел и Владе надеть куртку.
— Погнали, — сказал я ей и Котейке.
Мы снова двинулись в путь. Всюду были глубокие лужи, на них вскипали и лопались огромные пузыри от дождя, небо оставалось серым и хмурым, хотя основная чернота передвинулась влево, на восток.
Сквозь пелену дождя впереди просматривался очередной город.
В бывших населенных пунктах опасно, там шляются Три Бэ — Бродяги, Буйные и Бугимены, — а в домах затаились Оборотни, и я не хотел заезжать в этот город. Но съехать с дороги, ведущей прямо в город, не получалось: то боковые дороги были забиты брошенными машинами, то представляли собой убитые грунтовки с потоками грязной воды. Мы ехали на Ниссане Терра, но и он запросто может застрять где-нибудь.
Остановиться и переждать дождь? Потеряем время.
Но мы и не спешим никуда, верно?
Я надавил на тормоз и, когда тачка полностью остановилась, выключил двигатель.
— Подождем здесь. Хватит с меня городов с их сюрпризами…
Влада и Котейка не возражали.
Дождь стучал по машине и заливал окна еще час. Затем вроде начал затихать. Я на секунду включил дворники и присмотрелся к зданиям за пеленой дождя впереди. Нигде не горело ни одно окно. Однако вдали, над городскими высотками, носились стаи воронья…
— Вот блин, — сказал я. — Там Орда, по ходу. Ходят по кругу, поют под дождем…
Мне захотелось немедленно развернуться и убраться подальше отсюда, но в этот момент заскучавшая Влада потянулась к дисплею магнитолы.
— Музыку хочешь послушать? — удивился я. — Кстати, а что если Хозяин закачал сюда хорошие треки? Владелец моей старой тачки слушал ужасную каку. Я после нее даже ни разу не подумал врубить музон… Только громко не ставь, ладно?
Влада уверенно потыкала по экрану. Включила не записи, а радио. Зашипел белый шум.
— Да нет там ничего…
Зрячая не успокаивалась, переключила радио с режима FM на режим AM, начала “листать” каналы. Шипение не прекращалось, лишь меняло тональность.
— Вот тебе охота этот шум слушать, а? — заворчал я.
Внезапно раздался отчетливый человеческий голос:
“…нет ни черта! Говорил же тебе, а ты!”
Влада перелистнула дальше, но я торопливо вернул назад.
— Подожди-ка! Ты слышала? Офигеть!
“Еще раз посмотри! — сказал женский голос. Немолодой голос. — И глаза шире раскрой! Дозаторы на двадцать кубов там должны быть! Прием!”
“Вот сама приедь сюда и раскрывай глаза сколько влезет! Эту лабораторию при́дурки давно расколотили! Прием!”
В слове “придурки” мужчина — тоже, судя по голосу, немолодой — ударение поставил почему-то на первый слог.
“Да ты ищи, а не ори, старый ты дурень! Придурки услышат! Прием!”
Вот бабуля ударение ставила как надо.
“Сама не ори!” — отозвался вредный дед.
Необычный диалог по радио прекратился. А я ошалело уставился на Владу.
— Это что щас было? Это мы разговор по рации перехватили?
А сам подумал: разве разговор по рации можно перехватить с помощью обычного радио?
Вовремя вспомнилось: друг в школе говорил, что по радио можно запросто подслушать переговоры дальнобойщиков. У них какая-то простая рация, без шифровки.
Похоже, эти двое старичков переругивались именно по такой вот рации. Причем дед находился где-то в лаборатории и не мог найти дозаторы. Зачем им дозаторы?
Я не особо стремился знакомиться со всеми подряд Бродягами, пусть они и старенькие. Старые Бродяги — это что-то новенькое; прежде я считал, что все выжившие — не старше сорока. Я сделал звук погромче — хотелось послушать, о чем они будут говорить дальше, если вообще будут.
И правда — через несколько минут диалог продолжился.
“Еду назад, прием”, — ворчливо сказал дед.
“Нашел? Прием!” — тут же откликнулась бабка.
Дед сразу завелся:
“Разумеется, нашел, раз еду! Прием!”
Видимо, деду было неловко, что он нашел злосчастные дозаторы не с первого раза, потому что не “открыл шире глаза”. Вот дед и не скрывал раздражения.
Бабка, как и полагается мудрой женщине, не стала давить дальше, упрекать и напоминать о собственной правоте.
“Вот и хорошо, Алексей Николаич! Езжай быстрей назад, обед готов. Одна обедать не сяду. А с новыми дозаторами проведу титрование чин по чину. Глядишь, узнаем, засел ли какой вирус в мозгах Придурков. Только будь осторожен, воронья много. Стало быть, опять Придурки за свой шабаш взялись. Прием”.
“Еду-еду, — смягчился дед Алексей Николаич. — Уже под мостом этим недоделанным… Отбой”.
— Вирус в мозгах? — переспросил я, обращаясь к радио, которое снова издавало белый шум. — Они ученые, что ли? Вот блин! А Придурками называют Буйных?
Я завел машину и тронулся с места.
— Кажется, они нормальные люди, Влада! Пожилые ученые. Стараются выяснить, что не так с Буйными. Видно, кое-что знают о Трех Волнах. И их двое всего, если без деда бабке обедать не с кем… Поищем их, ладно?
Я не особо надеялся сразу их найти. Какова дальность действия рации? Я понятия об этом не имел. Километров десять? Как бы то ни было, дом этих двух старичков где-то на окраине, поблизости. Может, удастся заметить признаки обитаемости. Сушащееся белье на балконе, например, или дымок во дворе частного дома, или свет в окнах — из-за дождя очень сумрачно.
Нам повезло. Через десять минут я увидел недостроенный мост: торчащие из груд гравия бетонные опоры, взлохмаченную арматуру сверху, отдельные сегменты самого моста. Проехав под ним, я сбавил скорость и стал вращать головой. От основной дороги в стороны отходило множество дорог поменьше.
След шин на жирной грязи одной из маленьких улочек я увидел еще через несколько минут. Улица была зажата между двумя рядами деревьев и заборчиками частных домов. Я развернулся прямо через двойную сплошную, едва обратив на это внимание, и поехал по следам.
Проехал метров двести и уткнулся в тупик в виде трехметрового бетонного забора с колючей проволокой наверху. В заборе имелись синие металлические ворота, дверь и будка КПП.
Я вылез из машины, прошлепал по луже под мельчайшим моросящим дождиком до козырька над дверью и посмотрел на кусок таблички с наименованием организации.
“…ская противочумная станция”.
Верхнюю часть таблички оторвали — я примерно догадывался, кто. Сверху из стены торчал стальной штатив, на котором когда-то крепилась камера. Ее тоже сковырнули.
Вот, значит, куда нас занесло! В противочумную станцию!
Я не сомневался, что прибыл туда, куда надо. Где еще жить двум ученым, которые не сдались, не опустили руки, а решили выяснить, что произошло полгода назад со всем миром? Почему Буйные стали Буйными?
Противочумная станция, как я понял, защищена не хуже тюрьмы или любого другого режимного объекта. И не удивительно: здесь хранят всякие особо опасные штаммы, от которых человечество может загнуться… Сейчас от человечества мало что осталось, конечно, но ни Буйные, ни Бродяги сюда просто так не заберутся. Заберется только Орда, когда Буйные лезут друг на друга, давя и топча своих же, ложась на колючую проволоку, шагая по трупам…
Удобное место. Если есть запасы еды, можно жить и не беспокоиться ни о чем.
Я постучал в железные ворота, надеясь, что в меня не начнут сразу палить. На всякий случай встал так, чтобы в меня трудно было попасть, если стрелок высунется из-за забора.
Собственно, я был уверен, что на территории только два человека, которые в силу возраста не слишком шустрые.
Довольно долго царила тишина, и я постучал снова. В двери открылось узкое окошко, и на меня уставилась морщинистая физиономия с лохматыми седыми бровями, бледно-голубыми глазами и орлиным носом, на котором низко сидели тонкие очки. Дед чуть отступил — тоже не жаждал получить пулю в лоб.
Хорошо, что вообще соблаговолил выглянуть…
— Гостей не ждем! — прохрипел дед. — Идите своей дорогой! Приступом нас не взять, а мы вас перестреляем по одному, если понадобится!
Я приподнял руки, что выглядело, наверное, не слишком миролюбиво, учитывая болтающийся на груди автомат.
— Извините, Алексей Николаич! Я просто хотел спросить…
Дед моргнул. Безусловно, он охренел от того, что какой-то Бродяга знает его по имени-отчеству, но постарался не подать виду.
— Ну, спрашивай, — настороженно сказал он.
— Я случайно перехватил ваш разговор по рации, — признался я. — С женщиной. И понял, что вы ученые. Верно?
— Перехватил?.. Это как? Хотя ладно, шут с этим… Допустим, мы ученые, — откашлялся дед. — Ну и что?
— Вы пытаетесь выяснить, почему случился конец света? Я тоже хочу.
Алексей Николаич помолчал, пожевал губами. На вид ему было лет хорошо за семьдесят.
— Плевать мне на конец света, — наконец заявил он. — Туда ему и дорога, свету этому. Это… супруга моя все не уймется… Вирусолог с полувековым стажем, не чета мне, простому зоологу… Считает, что от вируса всё…
Он хихикнул и тут же посерьезнел:
— А тебе зачем знать, почему мир медным тазом накрылся? Не все ли равно? Поздно пить боржоми, так сказать!
— Не все равно, — твердо сказал я. — Если есть хоть один шанс исправить…
— Ха! — гаркнул старик. — Молодежь! Исправить он хочет!.. Сколько вас там в машине?
— Одна девочка и кошка.
— Ну и компания!.. Пусть выйдут, покажутся! И двери машины откройте, чтобы видно было!
Я сказал Владе, чтобы она вышла. Вероятно, вид беззащитной худенькой девочки с кошкой на руках впечатлил деда настолько, что он крякнул, лицо в окошке исчезло, залязгали запоры, и дверь распахнулась. Алексей Николаич вышел под козырек с длинной, зловещего вида винтовкой. Он был среднего роста, с животиком, растянутом свитере и затертых на коленях джинсах.
Наверное, мы уже не вызывали у него настороженности — винтовку он держал явно для понту, в нас не целился. Обошел машину, заглянул в салон, затем — через заднее окно — в багажник. Пробурчал:
— И куда едете?
— На юг, — лаконично ответил я.
Алексей Николаич покивал, будто я назвал предельно конкретный адрес. Посопев, сказал:
— Сейчас ворота открою.
***
Противочумная станция располагалась на большой территории, сплошь засаженной деревьями. Среди деревьев возвышались здания. Одно — трехэтажное, красивое; другое — одноэтажное и длинное как кишка; третье — тоже одноэтажное, но покороче; имелись еще какой-то на вид обычный домик, ряд гаражей и множество складов. Вдали, над деревьями, маячила высоченная дымоходная труба кочегарки со ступенями-скобами.
Сам дед, очевидно, передвигался на УАЗике “Буханке” с государственными номерами. Машина стояла у ворот с внутренней стороны.
— У нас тут все автономное, — объяснил дед, хотя я его не спрашивал. Мы оставили машину возле КПП и дальше пошли пешком. — Всегда так было. Отопление свое, воду, стало быть, тоже сами греем. Только электричество не сами генерируем, хотя движки есть. Вот только когда свет окончательно выключат, недолго мы на этих движках-генераторах продержимся… Они-то на случай временной аварии рассчитаны, а не на конец света… Зимой мы с Ириной Леоновной дома жили, там хоть отопление бесплатное, а как потеплело, сюда перебрались. Вот тут у нас административный корпус, с другого конца — лаборатория, а тут общежитие для водителей и всяких командировочных… Вот виварий, где лабораторных животных содержали, сейчас только десяток мышей остался, а вот изолятор…
— Изолятор? — переспросил я, с любопытством оглядывая небольшой домик.
— На случай, если кто-то заболеет чумой или холерой, всех контактных сюда, — охотно объяснил дед, который начал получать удовольствие от возможности выступать перед молчаливыми благодарными слушателями. — При чуме контактные шесть дней в изоляции сидят, при холере — пять. На моей памяти только один раз такое было, с чумой-то… Ну вот и пришли. Мы с Ириной Леоновной в общежитии поселились. Там и кухня есть, и плитка, и холодильник.
Общежитие было длинным, барачного вида зданием. Вдоль него росли яблони и березки. Из входной двери вышла маленькая пухлая старушка, с короткими белыми волосами и тростью в руке, в вязаной кофте и аляпистых пижамных штанах. Одна лодыжка у нее была перевязана эластичным бинтом.
— Гостей привел, — сообщил дед очевидный факт. — Перехватили, понимаешь, наши разговоры по рации-то. Хотят знать, отчего конец света приключился и как все исправить.
Ирина Леоновна приподняла тонкие брови.
— Неужто? Думаете, можно что-то исправить? Хотя это хорошо — то, что вы желаете докопаться до истины. Значит, живет в вас душа исследователя! Про ученых говорят, что мы-де ни во что не верим. Вранье это! Мы верим, что мир можно понять от начала до конца и от этого обязательно будет польза.
— Ну, начала! — заворчал дед. — За стол бы усадила, обедом накормила вместо того, чтоб лекции читать.
Зыркнув на него, бабка пригласила нас внутрь и, хромая, двинулась по длинному коридору общаги. На кухне был накрыт стол. Пахло очень аппетитно, и Котейка на руках Влады требовательно мяукнула. Я заметил на подоконнике рацию — маленькую плоскую коробку, штучку на спиральном проводе, в которую надо говорить, и непонятные провода. По всей видимости, другая рация находилась в машине деда.
Хозяйка налила нам из большой кастрюли суп с тушенкой из консервов, положила домашний хлеб и салат из натертой моркови. Морковь на вкус была далеко не первой свежести, плесенью попахивала, но я, естественно, промолчал.
Котейке персонально на блюдце положили кусочки тушенки.
Я представился и очень коротко рассказал, откуда еду и куда. Ни о каких подробностях распространяться не стал. О Владе сказал только, что она немая и я теперь ее опекаю. Старики лишних вопросов не задавали.
— Никогда не думала, что придется вернуться на работу, — говорила бабка. — Мы-то с Алексеем Николаичем уж много лет на пенсии. Но после того, как эта беда приключилась, мы посидели-посидели и решили, что лучше всего здесь жить. Место защищенное, знакомое. А самое главное — есть лаборатория, чтобы изолировать вирус из мозговой ткани.
— Если он есть вообще, этот вирус, — встрял дед.
— Конечно, есть, — спокойно сказала бабка. Она внезапно заговорила как лектор: — Всё, что произошло, можно просто объяснить — это новая пандемия. Вирус — абсолютно уникальный микроорганизм, он так сильно изменил геном человека, что часть людей превратилась в буйных помешанных, часть в ночных уродцев, а часть…
— Ни черта не объяснят этот твой вирус, — перебил дед. — Придурки (он снова сделал ударение на “и”) не просто психи, у них разум есть! Только не человеческий, а как… как у мурашей каких-нибудь. Или пчел. Они по отдельности вообще ничего не соображают, а как в толпу соберутся, так у них пробуждается что-то вроде этого… как его…
— Коллективного разума, — подсказала бабка. — От вируса запустились мутации, а от них и странности проявились. Может, у Придурков и есть какой-то разум, да уж больно примитивный.
— Это тебе кажется, что примитивный, — не сдавался дед.
Ирина Леоновна вздохнула, ей было стыдно за поведение муженька.
— Я ногу подвернула на днях, — пояснила она мне. — Не могу много ходить. Поэтому Алексея Николаича отправила за дозаторами в другую лабораторию, в бывшем НИИ вирусологии. Он почти весь сгорел, но кое-что сохранилось… Теперь можно будет протитровать суспензию из мозга Придурка и заразить белых мышей. И если у них появятся какие-нибудь симптомы… Первая партия вся подохла и никаких понятных симптомов не обнаружила. Концентрацию надо уменьшать потихоньку, но мышек мало, всего два десятка. Мы их с Алексеем Николаичем дома выводили для развлечения… Пригодились, кто бы мог подумать…
Я с уважением посмотрел на старушку. Пока большинство Бродяг занималось поисками еды и дралось за каждый кусочек, она проводила исследования. Старалась выяснить, отчего случился апокалипсис, хотя, по большому счету, это знание уже никому не нужно.
Или нужно?
— Не появятся никакие симптомы, — сказал дед. — Иначе животные тоже изменились бы давно. Вирус на животных не действует, как зоолог говорю. Мыши от простой заразы подохли, от гнилостной микрофлоры. Вон, видишь кошку? Живая, здоровая, с хорошим аппетитом. Да и не вирус это вовсе, а инопланетяне.
— Ну да, и где они сейчас, эти твои инопланетяне? Стоило ли затевать такую бучу, чтобы потом прятаться?
— А кто их знает? Они ж инопланетяне! У них мозги по-другому заточены! Может, в ворон превратились, сейчас над Придурками летают, изучают их!
— Глупости!
Я встрял в разговор:
— Вы что-нибудь знаете об этих их песнях? Буйные, то есть Придурки, поют песни и ходят по кругу…
— Они меняются, — сказала Ирина Леоновна. — Возможно, это связано с потеплением. Зимой они залегали в спячку и из этой спячки только при каком-нибудь шуме выходили. И то ненадолго. У них метаболизм, как у рептилий: холодно — они спят, тепло — шевелятся. И мозг рептилий — бей или беги. Кора больших полушарий будто начисто исчезла. Ни неокортекса, новой коры, которая человека умным делает, ни мезокортекса, эмоционального мозга… Только рептильный архикортекс остался — сплошные инстинкты.
— Рептилоиды, — фыркнул дед. В голосе послышалась горечь. — Они и на людей-то уже не особо похожи. Ссохлись все, бурые стали… Не жрут ничего, как не сдохли до сих пор…
— Не сдохли, потому что чуть что — в спячку впадают. Обмен веществ у них замедляется чуть ли не до нуля. Но если будут по кругу ходить и песенки распевать, быстро истратят ресурсы.
— И превратятся в двуногих ящериц, — подхватил дед. — Они в какую-то нечисть превращаются, и еще неизвестно, чего от них ждать. Глядишь, примутся свою цивилизацию создавать. Поумнеют, начнут выживших, таких, как мы, выслеживать всюду да человечинкой закусывать… Эти Придурки — они как личинки, понимаете? А из этих личинок может какой-нибудь жук навозный вылупиться! Сначала, правда, должна быть стадия куколки, если говорить о полном цикле трансформации…
Зоолог задумался, а Ирина Леоновна насмешливо произнесла:
— Вот теперь-то ты хоть начал говорить как и полагается кандидату биологических наук! А то: инопланетяне! привидения! потусторонние силы! — Она повернулась ко мне: — Вы знаете, Тим, он летнее солнцестояние ждет — думает, какое-то откровение на него снизойдет!
— Ничего я не жду, — огрызнулся Алексей Николаич.
Я отложил ложку — успел выхлебать всю миску, пока супруги чесали языками. Сказал:
— А как ваша теория о вирусе объясняет то, что некоторые люди стали телепатами? И как можно превратиться в деревья от вируса?
Бабка улыбнулась и пожала плечами.
— Это мы постараемся выяснить. Если успеем. Теоретически такое возможно. Вирусы — внутриклеточные паразиты, они наше ДНК меняли на протяжении всей эволюции. А измененная клетка будет вести себя так, как запрограммировано в ДНК. Будет изменяться, делиться, продуцировать новые химические соединения. Возможно даже, что новые способности появились из-за этого у выживших. И то, что вирус на разных людей подействовал по-разному, тоже теоретически возможно. От одного и того же гриппа у разных людей симптомы различаются.
— А почему мы не изменились? Я раньше думал, что все Бродяги… то есть нормальные выжившие… ну, молодые.
Ирина Леоновна рассмеялась.
— И правда, почему? Иммунитет у нас хороший, наверное.
— Это потому что мы все рождены в любви, — сказал дед, самодовольно улыбаясь. Непонятно было, шутит он или говорит всерьез. — Родители нас с любовью делали, а не как большинство — ненароком… или потому что так надо. Вот наши с Ириной Леоновной детки — на них-то тоже вирус не подействовал…
Он замолк. Я не стал спрашивать, где их детки сейчас. Может, не захотели сидеть на одном месте и пошли на юг, как я…
***
После обеда супруги провели меня в лабораторию — она находилась в трехэтажном здании. Владу и Котейку я оставил в общаге, попросив Зрячую никуда не уходить.
— Покажем тебе сейчас кое-что интересное, — пообещал дед.
На втором этаже в одном из больших помещений с кафельными стенами и шкафами из металла и стекла находилась грубо сваренная клетка из стальных прутьев. В ней сидел, опустив голову на грудь, Буйный — мужик лет тридцати, в лохмотьях, с длинными грязными спутанными волосами.
Я уставился на него. Сначала мне показалось, что он мертвый, потом я заметил, как грудь у него медленно-медленно поднимается и опускается.
Я растерянно оглянулся на стариков. Не ожидал, что они держат в лаборатории живого Буйного!
Дед подмигнул и прижал палец к губам. Мол, тихо.
В помещении воняло какой-то блевотной химией и еще более блевотной бомжатиной.
Мы тихонько подошли к Буйному, и я с отвращением увидел, что на темени у него зияет глубокая рана, покрытая гнойной коростой. Та часть лица, которая была видна, побурела, ссохлась и выглядела твердой, как древесная кора. Все-таки между Буйными и Ушедшими что-то было общее.
Темные от грязи и странной трансформации руки были связаны толстой капроновой веревкой за спиной. Веревка врезалась в кожу, и раны гноились. Желтые ноги отросли, как когти. Из ушей вываливались куски серы.
— Этого мы с Алексеем Николаичем захватили, когда заморозки были, — шепотом пояснила Ирина Леоновна. — Они вялые на холоде. Ну и всадили в него усыпляющий заряд из пневматики — есть у нас такие на станции. Биопсию взяли, а он хоть бы чихнул после того, как ему череп просверлили! Нелюдь, одним словом.
— Надо бы его раздеть, — сказал дед. — Посмотреть, как изменилась физиология и анатомия. Только сейчас мы уже не рискуем клетку-то открывать или что-то с ним делать. Тепло стало, поживей Придурок-то стал…
Он ударил стволом винтовки, с которой не расставался, по арматуре. Я вздрогнул от громкого звука.
Буйный рывком поднял башку — рожа у него уже не походила на человеческую. Под слоем грязи было видно, что кожа растрескалась глубокими трещинами, из которых сочилась темная слизь, а черты лица “оплыли”, как на восковой фигуре. Один глаз мутно смотрел на нас с того места, где у обычного человека щека. Нос искривился, рот тоже — стал чуть ли не вертикальным. Эта чудовищная маска шевелилась, и от этого мне стало еще противнее.
— Видишь третье веко? — спокойно спросил меня дед. — Глаз будто мутной пленкой закрыт? У нас, нормальных людей, тоже такое веко есть. В виде полулунной складки у носа. Рудимент. А у Придурков этот рудимент разросся…
Буйный внезапно подскочил, так что клетка содрогнулась, а дед отступил. Кривой рот раскрылся, обнажив гнилые зубы, и раздалось пронзительное улюлюканье, перешедшее в протяжный вой.
Мы с бабкой сморщились, а дед хладнокровно снял с плеча винтовку и ткнул дулом Буйного в спину. Раздался стук, словно молотком ударили по стволу дерева. Буйный перестал выть и захрипел, крутясь в клетке и клацая зубами.
Мы вышли в коридор и прикрыли дверь. Буйный снова начал подвывать, но гораздо тише. Дед вздохнул:
— Будто зовет своих, окаянный. Что-то подсказывает мне, что он мучается… где-то там глубоко внутри этой уродской шкуры. Раньше ведь нормальным человеком был… Застрелить бы его, а, Ирина Леоновна, чтоб не мучался?
— А вдруг еще материал потребуется? — хладнокровно спросила та. — Ничего, пусть немного помучается, не убудет. Не человек это уже давно. К тому же неизвестно, помрет ли он вообще от твоего выстрела. Пусть для науки польза будет от него.
Она посмотрела на меня прямо и испытующе.
— Помнишь, Тим, что я про веру ученых говорила? Не будь этой веры, не было бы никаких экспериментов в истории человечества, ни электричества, ни медицины, ничего. Из пещер бы не выбрались. Вот мы старые, — глядишь, помирать скоро. Не жалко. Жалко только, что результаты наших исследований пропадут. Ты ведь знаешь теперь, чем мы занимаемся? Вернись через годик, если сможешь, да забери записи…
Она засуетилась, прошла в другое помещение, узкое, тоже в кафеле, со стальным бочонком в углу и надписью краской на стене над ним: “Автоклав”. Кто-то, еще в прежнем мире, надо полагать, пририсовал другим цветом букву “а” в конце и увеличил “К”, и получилась “АвтоКлава”.
— Вот здесь, — сказала бабка, взяв с подоконника толстый горизонтальный журнал. — Здесь все запишу и на этом подоконнике оставлю, запомнил? Я там уже много чего полезного записала, просто надо еще продолжить эксперименты… Возьмешь это, если нас не застанешь.
Она настойчиво заглядывала мне в глаза, ожидая ответ. Дед стоял поодаль, потупившись.
— Возьму, — пообещал я. Через год — это долго. Многое может случится. Но я постараюсь. Из кожи вон вылезу, но вернусь на эту противочумную станцию.
Кончики губ у Ирина Леоновны задрожали, но она улыбнулась мне, маленькая и старенькая женщина-ученый.
Тут я случайно выглянул в окно — внизу, во дворе, боком к нам застыла Влада. Глаза закрыты, лицо запрокинуто вверх, под мелкие капли дождя, руки чуть разведены в стороны ладонями вперед. Рот приоткрыт.
Котейки не видать.
— Что это с ней? — удивилась Ирина Леоновна, проследив за моим взглядом.
Меня пронзило острое ощущение надвигающейся беды. Проклятый Буйный продолжал выть, действуя на нервы, причем завывание начинало походить на песнопение… Я развернулся и побежал по коридору к лестнице; вихрем слетел по ней на первый этаж и выскочил на улицу.
— Влада?
Поблизости орали вороны, но их карканье едва зацепило краешек моего сознания.
Я встал перед Зрячей. Она была бледная, как смерть. И беззвучно выдыхала воздух через рот: “Хххххаа… хххаа”.
Я пошлепал ее по щеке, и она открыла глаза — зрачки расширились на всю радужку. В них отразились мелькающие в небе черные силуэты ворон — десятки, сотни ворон. Влада с трудом перевела на меня взгляд, затем медленно, как во сне, подняла руку и подергала меня за рукав.
Опасность.
Но я и без того это уже знал.
***
Я собрался было вернуться к старикам, сообщить им, но Алексей Николаич, задыхаясь, с винтовкой наперевес уже выбегал из здания. Ирина Леоновна с больной ногой отстала.
— Орда! — крикнул я. — Орда Буйных… то есть Придурков! Уже близко…
— Это как так получилось? — захлопал глазами дед. — Наш Придурок их вызвал, что ли? Так он и раньше орал — никто не приходил… Или потеплело, поэтому…
— Да какая разница! — перебил я. — Они же мутируют! Валить надо! Ваши стены не удержат Орду! Они друг по дружке лезть будут!
— Как мураши, — кивнул дед. — Понятно. Это тебе твоя подружка сообщила? Значит, чутье у нее телепатическое есть?
Я проигнорировал вопрос:
— Где здесь самое высокое место, и чтобы во все стороны сразу можно посмотреть? И есть ли еще въезд на территорию?
— Самое высокое?.. Э-э… Так вон, труба на кочегарке… И ворота задние есть… Только осторожнее, — сказал он мне вслед, когда я побежал к трубе, — ступени там на соплях, да мокрые…
Я не слушал. Добежал до кочегарки — продолговатого кирпичного строения, грязного и закопченного. Вокруг валялись груды мелкого угля. Я залез по железной лестнице сначала на плоскую крышу, оттуда принялся карабкаться по холодным и мокрым скобам прямо по трубе.
Несколько раз останавливался и озирался. Передо мной открылись крыши за высоким забором станции, улочки, голые деревья. Я поднялся чуть выше трехэтажного здания лаборатории и решил, что хватит. Было страшновато, земля находилась очень далеко, и все гаражи и пристройки казались игрушечными. Труба заметно покачивалась — хотя, вероятно, мне это чудилось со страху. Скобы прогибались под моей тяжестью. Сыпал мелкий дождь, а сверху простиралась сплошная серая хмарь.
У лаборатории торчали три фигурки: Влада, дед и бабка. Они смотрели на меня.
Над домами вдали, со стороны главных ворот, носились тучи воронья. Они и сюда долетали, но пока здесь их было маловато. Крылья у них не намокают от дождя, что ли? Я еще не видел Орду, но уже слышал далекое нестройное завывание их чудовищной песни.
А потом я увидел, как улицы вдали почернели от легионов Буйных… Их силуэты появились между брошенными машинами, между деревьев и домов, заполняя все пространство, расползаясь, как черная грязь…
Убедившись, что Орда подступает только с одной стороны, я принялся слезать — перебирал трясущимися руками и ногами хлипкие скобы и надеялся, что не свалюсь с высоты…
Все обошлось. Я прибежал к старикам и безучастной Владе. Ее волосы намокли под дождем, а лицо по-прежнему оставалось бледным, как у покойницы.
— Оттуда идут, — задыхаясь после физических упражнений, сказал я. — Орда!.. С той стороны — никого, валить надо!
Старики переглянулись.
— А почему думаешь, что сюда идут, эти Придурки? — поинтересовался дед. — Глядишь, мимо пройдут…
— Я… я уверен. Влада… она Зрячая, понимаете? Телепат, она чувствует опасность! Этот ваш Буйный как-то вызвал Орду, и они идут сюда.
— Сроду они за своих не заступались, — возразила Ирина Леоновна. Она одной рукой прижимала к груди тот самый горизонтальный журнал. Другой держала трость.
Я перебил:
— Они меняются — вы же сами сказали! Бежим к нашей машине — она быстрая! Откройте задние ворота — еще успеем!
Старики снова переглянулись, и я не понял, чего эти два старпера медлят. Песня-вой уже наполняла все сумрачное пространство над противочумной станцией. Она нарастала, как шум океана, как рокот надвигающейся непогоды.
Ирина Леоновна кашлянула. Решительно всучила мне журнал.
— Что ж… Придется кому-то другому наши эксперименты продолжить. Мы не побежим. Да, Алексей Николаич?
Тот кивнул.
Я растерялся.
— Но какой смысл? Мы же без проблем от них убежим!
— Свое мы отбегали, — мягко сказала Ирина Леоновна. — Это вы еще молодые, есть к чему стремиться. У нас, Тим, двое детей было, дочь и сын. И у них детишки были, пятеро всего. Все в любви рождены. И им было к чему стремиться и ради чего жить. Но Придурки им выбора не дали… После того мы с Алексеем Николаичем сами не знаем, зачем живем. По привычке. Я, дура старая, вбила себе в голову, что вирус во всем виноват. А может, и не вирус, а инопланетяне. Или сам дьявол наш род людской проклял… Может, прав мой муженек, упрямый и вредный пень.
— Но-но, раскудахталась, — огрызнулся Алексей Николаич. — Сделаем, Ирина Леоновна, как планировали на такой случай. Месть — оно грешно, но приятно. А вы, ребятки, бегите к машине, выезжайте вон туда, за кочегарку. Я пока ворота отопру.
Я не совсем понял, о чем говорят эти чокнутые старики, которые постоянно бранятся, но при этом говорят о любви. Но не стал уточнять. Схватил Владу за руку и потащил ее к нашей машине. По пути забежал в общагу и схватил Котейку — своих не бросаем.
Я завел двигатель и по узкой дороге между зданиями проехал к задним воротам, уже распахнутым. Там нас ждали оба старика, основательно промокшие под дождем.
— Садитесь! — крикнул я, опустив стекло. — Зачем просто так погибать? Найдем вам другую лабораторию! Их же полно! Не понимаю вас!
Дед похлопал меня по локтю, который я высунул из окна.
— Не переживай, дружок. Повезет — и не поймешь никогда, что значит потерять все, ради чего жил. У тебя вот Влада есть, да кошка. Сокровище целое! А бегать мы устали, уж прости. Нам же с Ириной Леоновной по восемьдесят три года, ха-ха! Пожили! — Он хитро ухмыльнулся. — У меня на всей территории взрывчатка запрятана, и тротил, и “И-Эм-Икс сто один”. Заготовил в свое время. Знал, что однажды пригодится. Красиво помрем, с фейерверком! И Орду с собой прихватим.
Я смотрел на них и не знал, что сказать. Понимал, что не уговорю. Они уже все решили давно, просто ждали какого-то сигнала. И вот сигнал прозвучал — в виде страшного нарастающего воя гигантской толпы и оглушительного карканья ворон.
— Я передам журнал, — пообещал я. — Кому-нибудь, кто понимает науку… Прощайте!
— Прощайте и вы, — с улыбкой сказали старики. Они были совершенно спокойны. И я понял, что дед, скорее всего, даже распахнет главные ворота, чтобы Буйные не утруждали себя лазаньем через трехметровый забор и колючую проволоку. Супруги будут сидеть в том месте, где у них заготовлена взрывчатка, и ждать, пока Орда не заполнит всю территорию станции.
А когда Буйные набьются сюда под завязку…
Я поехал по лужам через ворота прочь от противочумной станции, думая о том, какое это страшное слово: “прощайте”. Безнадежное.
Влада тяжело, с хрипом, дышала, обнимая Котейку. Ей было плохо от близости Орды, от ее злой нечеловеческой песни. От запаха безумия и смерти.
Проехав по грунтовой дороге, я вырулил на трассу и ускорился. Дождь заливал лобовое стекло, и дворники махали туда-сюда без остановки. На маленьких улочках недалеко от белого забора противочумной станции я видел фигуры Буйных, передвигающихся дерганной куриной походкой.
Когда я проезжал недостроенный мост, двигаясь в обратном направлении, позади грохнул взрыв такой силы, что вздрогнула вся машина, ее будто подкинуло на вздыбившемся асфальте. У меня заложило уши, Влада зажмурилась, а Котейка спряталась под ее ногами.
В мокром боковом зеркале я увидел, как над домами и деревьями поднялся дымный гриб и в разные стороны полетели черные ошметки. С неба кульками сыпались контуженные вороны.
Затем снова рвануло… И снова.
Всего было пять мощных взрыва.
Пятый донесся издалека — мы уже выезжали на объездную трассу, которую я прошляпил при въезде в город.
А потом все затихло.