Деревня — так назывался Вельдорф — была небольшой. Рассказчик по пути отметил, что здесь проживает не более сотни человек. Когда он продолжил рассказ, в пивной, похоже, было по крайней мере столько же. Похоже, не все пришли сюда отдохнуть; многие собрали всех своих знакомых. Это было лестно, но он также чувствовал себя немного виноватым, задаваясь вопросом, не вытащили ли их из теплой постели, чтобы послушать его рассказ. Он надеялся, что неудобства того стоили.
Конрадин снова оказался впереди группы, на его лице сияла восторженная улыбка. Трактирщик поставил перед Рассказчиком кружку свежего эля. Заполненная таверна, потрескивающий огонь и кружка холодного эля. Чего еще желать мужчине в его годы? Может быть, хороший товарищ и тяжелый бой, но и то, и другое скоро будет. Он поднес кружку к губам и сделал длинный глоток. Его горло стало влажным, и он прочистил его.
Я долго думал над следующей частью и решил продолжить нашу историю спустя три года. В ней нет ничего примечательного, что мы обойдем стороной, просто постепенное продвижение мальчика к границам мужественности. Мы возвращаемся в Северные земли на небольшую лесную поляну, к костру холодным, темным вечером, и к человеку, с которым мы были знакомы совсем недолго…".
Капитан Морлин в последний раз просмотрел надпись на клочке бумаги, прежде чем вдавить в него кончик своей табачной самокрутки. Она быстро загорелась, обдав его руки и лицо приятным, хотя и кратковременным, теплом. Зима все ближе подступала к Северным землям, и будь он проклят, если его застанут к северу от границы, когда пойдут снега. Теплый постоялый двор с хорошей кухней и чистыми постелями — вот где нужно быть, когда это случится, и у него было более чем достаточно монет, чтобы дожить свои дни в таком духе. Деревня, которую хотел найти Нортлендер, находилась далеко на севере — дальше, чем ему хотелось бы в лучшие времена, и больше, чем он был готов терпеть в это время года.
В течение трех лет его соглашение с нортландским купцом было выгоднее, чем он мог предположить. Когда-то ткачество было для него пропитанием и источником постоянного стыда для матери, которая с удовольствием рассказывала всем, что ее сын — баннерет. Теперь она говорила только о его братьях — один был ростовщиком, другой торговал рабами, — но все изменится. Он был состоятельным человеком, и тяготы жизни на тропе не были ни привлекательны, ни необходимы. Еще один промысел, а потом — жизнь в праздной роскоши.
С начала их предприятия он хорошо изучил Северные земли. Он знал, где находятся самые большие группы воинов, и знал маршруты их патрулирования. Он также знал о вишне, созревшей для сбора. Он присматривался к ней уже год, но не трогал, боясь испортить сделку. Теперь ему не было нужды в сделке с Нортлендером, и не было причин не пойти своим путем. Возможно, это будет сложнее, чем другие, но они очень хорошо разбирались в своем деле, и он был уверен, что они справятся. Одна большая работа, чтобы превзойти их всех и уйти на покой. Эта мысль согревала его больше, чем маленький костер.
У Расбрука было одно из самых больших стад скота, которые он когда-либо видел. Их было так много, что они даже не могли уследить за всеми. Ему стало интересно, почему Донато еще не отправил их туда. Возможно, он решил, что это слишком сложно для них. Если так, то он был дураком, и это ему дорого обойдется. Он получит ту долю, на которую рассчитывал в другой деревне, и не больше. Остальное будет принадлежать им. Морлин рассчитывал, что сможет отогнать по меньшей мере несколько сотен животных и оказаться на полпути к месту встречи прежде, чем кто-нибудь заметит их отсутствие. Не будет ли жадностью попытаться сделать больше, подумал он? Это была его последняя работа; он хотел уйти с треском.
"Как всегда, отличная работа", — сказал Донато, наблюдая, как скот перегоняют в их тайный загон в глубине леса. Вы, должно быть, вычистили их дочиста".
"Мы получили все", — сказал Морлин. Не было необходимости говорить ему правду. Он понятия не имел, сколько скота было в деревне, куда они должны были прийти, поэтому прикинул, сколько нужно отдать, — лишь малую часть того, что они действительно взяли. Он был вне себя от радости при мысли о том, сколько он заработает, когда перегонит остальных к югу от границы.
Это приятный сюрприз, — сказал Донато.
"Это был наш последний тираж в этом году". Это был его последний пробег, но не было необходимости говорить об этом Донато.
Я понимаю. Я свяжусь с тобой весной. Здесь более чем достаточно зверей, чтобы прокормить меня до этого времени".
Морлин задумался, зачем они ему все понадобились. Должно быть, у него было одно из самых больших стад в Северных землях. Дикари любили своих животных больше, чем монету, так что он должен был быть готов к тому, чтобы сделать себя королем. Он был рад этому. Морлин не собирался больше никогда приближаться к северу от границы.
Вольфрам Сильная Рука сидел на лошади и смотрел на следы на земле внизу, пытаясь сдержать волнение, которое он испытывал от того, что нашел их. В течение трех лет он слышал разговоры о группе бродяг, которые уводили скот по своему усмотрению и исчезали в лесу, чтобы о них не было слышно до тех пор, пока они не нанесут новый удар. Казалось, они знали Северные земли лучше, чем обычные бродяги, и никто не мог даже мельком увидеть их. Он ожидал, что когда-нибудь они нанесут визит в Леондорф, и его удивило, что они так и не нанесли его. Пока они были на свободе, они представляли собой угрозу, и Вольфрам был начеку каждый раз, когда отправлялся в путь. Однако они были призраками, и чем дольше они оставались незамеченными, тем больше Вольфрам хотел их увидеть.
Он изучил следы, чтобы убедиться в том, что они ему говорят, хотя они были настолько очевидны, что трудно было поверить, что их сделали призрачные риверы. Никогда прежде они не были так небрежны. Следы были свежими, не более пары часов назад. Они были близко. Он махнул рукой остальным воинам и пришпорил коня. К ночи у них будет кровь, а наутро они будут рассказывать истории.
Вольфрам был в восторге, когда ехал обратно в Леондорф с двумя головами, свисающими с его седла. У Анжеста и Элдрика висело по одной, а остальные гнали в деревню такое большое стадо скота, какого он никогда не видел. Головы будут развешаны на столбах — послание всем, кто задумает угнать стада Леондорфа. Так поступали с отступниками. Ни на одном из животных не было клейма, поэтому не было и речи о том, чтобы вернуть их хозяевам и взять себе только часть в качестве вознаграждения за их возвращение. Это означало, что его доля удвоит его стадо. Не могло быть никаких сомнений в том, что они обнаружили и убили печально известных риверов.
Он заметил купца Донато, когда тот проезжал через деревню, гордо выставляя головы, чтобы все могли узнать об их победе. Глаза торговца остановились на головах, его лицо выражало ужас. Это заставило Вольфрама улыбнуться. У купцов такие слабые желудки.
Ритшль наблюдал, как Тьетмар, главный пастух Первого воина, пересчитывал скот, когда они проходили мимо, как он делал каждый раз, когда приходила плата от Леондорфера. Для Расбрука это было самое желанное время. Всего несколько дней назад их стада были сведены к нулю, и настроение было упадническим. Торговля смягчила их отношение к Леондорфу, что очень расстраивало Ритшля. Это могло означать, что его время здесь было потрачено впустую, и ему придется придумывать новый план. Сделка сделала деревню богатой, но все это было уничтожено за один поход, и недавняя выплата не поможет смягчить удар. Он размышлял, как можно использовать вызванное этим недовольство.
'Остановите их!' крикнул Тьетмар.
Ритшль повернул было обратно к своей кирхе, но остановился, охваченный любопытством. Пастухи остановили медленно движущееся стадо скота, и Тьетмар прошел вперед, чтобы посмотреть поближе.
За два сезона до этого, вскоре после прибытия Ричля в Расбрук, на одного из телят Тьетмара напали волки. Пастух был достаточно близко, чтобы отогнать их, прежде чем они смогли его убить, но теленку оторвали ухо и нанесли ряд других травм. Ритшль хорошо помнил, как он помогал лечить некоторые из более серьезных ран, радуясь возможности попрактиковаться в забытых навыках на том, что не могло пожаловаться. Того теленка — теперь уже взрослую корову — забрали риверы. Теперь он стоял перед ним среди другого скота, доставленного Донато Леондорфером.
Ритшль спустился к скоту и наблюдал, как Тьетмар проверяет животное на наличие клейма.
"Готов поклясться, что я его узнал", — сказал Ритшль, надеясь, но не веря, что Леондорфер может быть настолько глуп.
"Я тоже", — сказал Тьетмар. Но клейма нет. Плоть, где оно должно быть, нетронута, как в день рождения коровы".
Он провел пальцами по боку коровы и внимательно посмотрел, когда к нему присоединился Ритшль. Повреждение уха было таким же, как и некоторые шрамы на теле. Ритшль провел рукой по месту, где звери были заклеймены, и появилось клеймо Расбрука. Он сделал это еще раз, и клеймо снова исчезло.
Простой трюк, — сказал Ритшль, — но правда всегда выходит наружу. Я подозреваю, что вы нашли своих риверов". Клеймо действительно было там, все еще глубоко в плоти, скрытое лишь поверхностным заживлением. Он едва мог поверить в свою удачу.
Тьетмар нахмурился. Отведите их в загон и держите там, пока я не скажу обратное", — сказал он. Первый Воин должен это увидеть".
Леондорфы никогда не были нашими друзьями", — сказал Тьетмар. А теперь, похоже, они и нас считают дураками. Неужели они думают, что небольшая магия, стирающая клейма, обманет нас?
Гандак, первый воин Расбрука, задумчиво погладил свою густую черную бороду. Это был его способ дать другим высказаться, прежде чем принять решение.
Ни один голос из деревенского совета не прозвучал против. У Ритшля возникло искушение поддержать его, но он знал, что должен быть осторожен в своих словах. В конце концов, он должен был быть священником. Он не должен был подстрекать Расбрук к войне; он должен был позволить им самим прийти к этому выбору. Однако это был слишком заманчивый шанс, чтобы упустить его. Это была возможность, которой он так долго ждал. Это было похоже на дар богов. Его удивляло, что леондорфцы могли быть настолько глупы, чтобы украсть скот только для того, чтобы потом попытаться продать его обратно, но, похоже, именно это они и сделали.
С его помощью Расбрук мог стереть Леондорф с лица мира, оставив его наедине с руинами и взяв Камень из пепла кирхи Этельмана. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, позволяя жителям деревни кипеть от ярости. Если все пойдет по плану, ему останется лишь время от времени слегка подталкивать их в нужном направлении.
Он наблюдал, как воины обсуждали кражу, а пастухи давали показания, что узнали многих из скота. Их возмущение вероломством сквозило в каждом слове. Казалось, что задача Ритшля практически решена. Между теми, кто жаждал крови, и теми, кто хотел более умеренного подхода, начал образовываться раскол. Настало время для одного из тех мягких толчков.
'Не мое дело влиять на этот совет, но с тех пор, как я приступил к своим обязанностям здесь, я стал заботиться о жителях Расбрука. Я не хочу, чтобы вами воспользовались и чтобы вы пострадали. Репутация имеет большое значение, и когда об этом событии станет известно, другие деревни и племена будут интересоваться, как отреагировал Расбрук. Они будут следить за тем, как она защищает то, что принадлежит ей".
"А что если это был всего лишь один купец?" — сказал один из членов деревенского совета. "Мы все знаем, какие бывают купцы". Раздался хор одобрения. 'Война может быть ошибкой'.
'Вы действительно думаете, что один купец может сделать что-то подобное?' — сказал один воин. 'Украсть наш скот? Очистить их от наших клейм? Это была случайность, что Тьетмар смог узнать одного из своих животных, и удача, что у нас есть священник, который подтвердил его подозрения. Теперь и все остальные обнаружили, что некоторые из их животных принадлежат им".
'Что скажешь, жрец?' спросил Гандак. 'Твой голос всегда звучит умеренно'.
Ритшль внутренне улыбнулся тому, что его осторожные советы на протяжении многих лет смогли так хорошо расположить его к себе. Его терпение окупилось.
'Сколько еще доказательств тебе нужно, Первый Воин?' сказал Ритшль. Если мы позволим им избежать наказания в этот раз, они сделают это снова. Все ваши соседи будут смотреть на Расбрук как на неухоженный рыночный прилавок, забирая то, что они выбирают, когда они выбирают. Через несколько месяцев мы останемся ни с чем". Он старательно использовал такие слова, как "мы", "наш" и "нас" при каждой возможности. Я не могу оправдывать насилие, но я также не могу стоять в стороне и позволить людям, которых я полюбил, лишиться всего, что им принадлежит".
Он прав, — сказал другой воин. Они — подонки, и мы позволили им вольничать с нами. Прошло слишком много времени с тех пор, как мы в последний раз указали им их место".
'Я согласен', - сказал другой. Мы не можем оставить это без ответа. Все наши соседи сочтут нас слабыми и будут позволять себе еще большие вольности. Священник прав. Мы останемся ни с чем. Мы должны подготовить ответ. Благословят ли нас боги, жрец?
'Я не могу представить, чтобы они отказались от своего благодеяния перед лицом такого ущерба'. Ритшль не дал себе улыбнуться. Священнику не пристало улыбаться в такой момент.
Час-два до того, как проснутся все остальные, были самым любимым временем Вулфрика. Эти драгоценные минуты принадлежали только ему, и никто не требовал от него ничего другого. Он проводил их, как в детстве: тихо наблюдая, размышляя, фантазируя. Единственное отличие заключалось в том, что Адальхаид не была рядом с ним. Он понимал, что каждое утро, глядя на соломенные крыши и туманный воздух, он молился о ее возвращении, но этого еще не произошло. Три долгих года. Казалось, что это целая жизнь.
Однако в то утро произошло прибытие. Седовласый мужчина прошел через деревню. Те немногие, кто уже вышел на улицу и начинал свой день, не обратили на него никакого внимания — они были либо полусонные, либо слишком поглощены своими делами. Однако Вулфрик обратил на них внимание, поскольку он делал многое из того, что, казалось, не замечали другие. Даже после трех лет обучения, роста и взросления старые привычки умирали с трудом. Только один тип людей одевался так же, как новоприбывшие, что означало перемены. Это означало перемены, которых, как знал Вулфрик, он не хотел. Жизнь серого жреца была скоротечной, и было очень мало таких, как Этельман, кто закрепился на одном месте с хоть каким-то подобием постоянства.
Деревенский священник играл важную роль в подготовке юношей к паломничеству к Скале Джорундира, и Вулфрик утешался мыслью, что Этельман будет помогать ему в этом. Вульфрику предстояло еще два года обучения, по крайней мере, до того, как ему разрешат отправиться в путь, а может быть, и три. Присутствие Этельмана всегда успокаивало; он мог скрепить любую сломанную кость и залечить любой порез. Каким будет новый священник? Перемены не всегда были к худшему — Вульфрик знал это не понаслышке, — но он не хотел, чтобы Этельман уходил.