— Завела канитель. Ничего ты не видела — одно твое бахвальство.
Сам Ленька смотрел сны уютно, как смотрят кино. Себя во снах он воспринимал как бы со стороны.
В этот раз видел Ленька летнюю тундру, всю в разноцветных травах, синее море и толстых чаек, важно расхаживающих у самой воды. Как будто он, Ленька, сидит на железной бочке из-под бензина, которую отец насадил на врытый в землю столб, приладил ручки крестом и при помощи этом конструкции, накручивая на нее трос, вытаскивает из воды то тяжелую моторную лодку, то брюхастых белух, у которых спина отливает синим, как вороненая сталь.
Сидит Ленька на бочке и ничего не делает. Отец с матерью ушли на моторке селедку ловить — Леньку с собой не взяли.
Ленька подумал: "Что я — Наташка, чтобы меня не брать? Я побыстрее мамы могу управляться с сетью".
Скачут вокруг Леньки собаки, приближаются к нему вплотную, чтобы его в нос лизнуть и еще как-нибудь выказать собачью радость. Гонит их от себя Ленька, отпихивает и хохочет. Только Казбек, собака серьезная, вожак, к нему ласкаться не лезет. А больше всех лезет Жулик, лохматый и звонкий. Вдруг собаки остановились, уши насторожили и прянули в тундру. Почувствовал Ленька тревогу в сердце, соскочил с бочки, побежал вслед за собаками. А бежать и не нужно. Идет по лощине прямо на собак олененок. Идет, качается на ломких ногах. Голову опустил. Ленька кричит собакам:
"Назад! Назад!"
Стали собаки, окружив олененка кольцом. Рычат, поскольку все, как одна, ездовые и охотничьи. Ленька их растолкал — они рычат, — подошел к олененку, а шкура у олененка серая, даже багровая и шевелится.
"Гнус", — догадался Ленька. Провел рукой по спине олененковой. Олененок вздрогнул, рука вся в крови. Ленька с себя свитер стянул, стал им хлестать олененка и тереть, чтобы гнуса раздавить. Потом, охватив его шею руками, потянул к воде, к морю. Идет олененок, от гнуса слепой. Следом собаки идут, хвосты поджали — почувствовали привыкшими к людям сердцами, что в эту минуту лаять не следует.
Ленька завел олененка в воду. Поливает его из ладошек, и мошка стекает, как серая краска. А там, где мошка слиняла, — шкура олененкова становится белой. Моет Ленька олененка. Глаза отмыл. Из ушей гнуса выгнал. Стоит олененок белый, слабый-слабый. Глядит на Леньку большими лиловыми глазами.
Застрекотал сон. Побежали непонятные быстрые картинки, как иногда бывает на кинопередвижке с изработанной лентой.
Вдруг картинка хорошо пошла, но другая уже.
Видит Ленька себя и веселого олененка совсем здорового. И уже зовут его Васька, и уже он бодается с Жуликом и тычет губами в Ленькины ладони — хлеба просит.
Осенью, когда уходили оленьи стада из приморья, где летом мошкары меньше, в лесотундру, где зимой корма больше, ушел и Васька вместе с ними.
Может, снова придет...
— "Фиалка", отряд с кораблей вышел на лед.
— "Фиалка", отряд с острова вышел в пролив.
— "Фиалка", я — "Парус", все три отряда соединились.
Следите за нашими позывными.
— Я — "Фиалка". Борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть, как у вас?
— Ничего, сестренка, терпим. Пробоины заделали брезентом. Скоро самолет занесет снегом — будет теплее. Штурману плохо, сестренка... Соображаем чайку погреться.
Рая уставилась на окно, на цветок — бегонию королевскую.
— Не кисни, — сказала Клава. — Наша работа такая — держаться.
На зимовке Соленая Губа гидролог Чембарцев сидел за столом с градусником под мышкой. На столе самовар пофыркивал. Напротив Чембарцева Степан Васильевич сидел с двустволкой в руке.
— Не беги, не беги. Пальну. Дробь бекасиная — сильно не поранит, но и скакать не захочешь.
— Враг ты, Степан. Колода ты. Дети гибнут...
— Не поспеем. До поселка больше ста километров... Покажи температуру.
Гидролог вытащил из-за пазухи градусник, посмотрел и сунул его в стакан с чаем.
— Последний градусник загубил... Сиди, говорю!
— Я — гидропост Топорково, — сказал приемник. Чембарцев и Степан Васильевич разом вскочили.
— Я — гидропост Топорково. "Фиалка", Чембарцева больше не кличь. Он у нас лежит на печке, мазью намазанный. Обморозился он, Раиса. Посылай ему вездеход с доктором. Ты поняла? Это я, тетя Муся с Соленой Губы. Так что не беспокойся... — Приемник закашлялся с присвистом и тяжело задышал.
— Мария, — выдохнул Степан Васильевич. — Ух, Мария...
— Жива, — прошептал Чембарцев.
— Зимовка Соленая Губа, слушай меня, — сказало радио голосом сморенным, но со строгостью. — Степан, ты слышишь? Это я. Я тут, на Топорково. Я когда выходила, пургу объявили. Я и подумала: с ребятами я еще потом разобраться успею, а гидропост нараспашку, собаки голодные, да еще пурга греха понаделает — и повернула сюда. Евгению скажи, как очнется, — я собак в избу загнала. Сейчас печь затоплю — накормлю.
— Вот! — крикнул Чембарцев. — Она против ветра шла — одна! Женщина! А мы на машине.
— Степан, я тебе говорю: простыни сними. Сними простыни — пургой унесет. Ух, Степан. У меня на мороз повешены...
— Я — "Фиалка". Вызываю гидропост Топорково. Тетя Мусечка, спасибо тебе...
— Пойду, раз велит, сниму простыни, — сказал Степан Васильевич. Надел шапку-ушанку, ватник надел и вышел. Со двора, крытого крепкой крышей, ворвался — холод и грохот пурги.
— Я — борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть. "Фиалка", как там V вас? Как в проливе?
— Я — "Фиалка". Пока ничего не известно. Как вы держитесь?
— Штурману очень плохо. Другим раненым тоже. Холодно...
Чембарцев схватил полушубок. Обмотал шею шарфом. Когда он надевал шапку, которая не налезала на его забинтованную голову, в избу вошел Степан Васильевич.
— Какие простыни! И столбы повалило... Ты куда это вырядился? Опять?! — Степан Васильевич потянулся к ружью.
— Сколько от нас километров до самолета? — спросил Чембарцев, напялив, наконец, шапку на голову.
— Километров сорок. А что?
— Плохо им. Похоже, штурману совсем тяжело. Степан Васильевич повесил ружье на стену.
— Ты дома будь. Попробую собак поднять.
— Что ты надо мной сторожем стоишь?! — закричал на него Чембарцев. — Нянька нашлась бородатая... Что ты там на своих дохлых собаках сделаешь? Ну, одного увезешь. И то вряд ли. Они у тебя еще отдышаться не успели.
— А ты что сделаешь на своей железяке без рации? Даже самолет не найдешь, его, поди, под верх занесло. А собачки учуют. Собачки найдут.