— Грузи сам! — проворчал охотник. — Грузи! Чего рот раззявил? Я пойду собак кликну. Упряжку налажу... — Степан Васильевич выскочил во двор с поспешной и нескрываемой радостью и закричал там: — Казбек! Жулик! Буран... Урчун... Сейчас. Сейчас тронемся... Собаки учуют. Найдут... — Потом он снова сунулся в избу, где Чембарцев загружался оленьими шкурами с пола. — Ты ведь насквозь больной. Температура ведь у тебя... — сказал он голосом надтреснутым и неубедительным. — Мазь захвати. На подоконнике. И спирт. Вон бутыль за этажеркой. А это мне давай, для тебя тяжело. — Степан Васильевич отобрал у Чембарцева шкуры, стянул с печи одеяло и вышел во двор к собакам.
Тихо на радиостанции. Часы тикают, словно маятник по вискам бьет. Пурга за окном неслась куда-то бесконечным экспрессом, груженным нечистой силой, которая выла, визжала и улюлюкала. Пищала чужая морзянка, наверное, пароходы переговаривались между собой в открытом теплом море. Ближние голоса перестали требовать подтверждения их распоряжений и сами на время поперестали распоряжаться. Они только спрашивали:
— Я — "Калмык". Я — "Калмык". "Фиалка", как у вас? Как с ребятишками?
— Я — "Тибет". Я — "Тибет". "Фиалка", как там в проливе?
Радистка Рая убавила звук в приемнике, чтобы эти настойчивые голоса не так били в сердце, но стало ей еще тревожнее. Она посмотрела на Клаву, и обе они посмотрели в темноту за окном, и обе от окна отвернулись. Они отчетливо видели, как идут люди, связанные друг с другом веревками. Ветер кидается им под ноги, в спину бьет — валит. Ищут люди за каждым торосом, в каждой трещине льда. Шарят электрическими фонарями. Впереди них идут вездеходы и собачьи упряжки. Светят вездеходы в пургу сильными фарами. Свет электрический упирается прямо во вздыбленный, содранный со льда снег. Бесится пурга возле фар, не дает свету светить. Идут собачьи упряжки, нюхают ветер, ловят мгновенные запахи — может, здесь те, кого ищут, может быть, рядом.
— "Фиалка", я — "Парус". Пока никаких результатов. Свяжись с больницей — налажен ли прием обмороженных? Троих я уже отправил в поселок. Ушли в связке.
— Я — "Фиалка". Все поняла, — сказала Рая четким голосом, каким и требуется отвечать командиру. Она встала, подошла к телефону.
— Больницу. Эмочка? У вас все готово? Сейчас начнут поступать люди... Нет, не нашли... — Она посмотрела на Клаву и носом легонько шумнула, как это делают дети, когда им нужно что-нибудь выпросить. — Клава, я по штормовому расписанию в больнице дежурю.
— Ладно, — сказала Клава, встала и начала одеваться. — Может, сама пойдешь, там все-таки оживленнее.
— Я — РУН-семьсот, — назвался московский голос. — "Фиалка", как там у вас?
— Я — "Фиалка", — ответила Рая далекому главному начальству. — Гидролог Чембарцев нашелся. Обморожен. Лежит с температурой на зимовке Соленая Губа. В безопасности... Борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть сел на брюхо в тундре к северо-западу от залива. Есть раненые.
— Как с ребятишками? — спросило начальство.
— Ищем.
— Держите нас в курсе.
— Есть, — ответила Рая.
— Раиса, я пошла... — Клава поцеловала подругу и вышла.
Представила Рая, как Клава пойдет одна, вцепившись в страховочную веревку. Хорошо, что недалеко идти — через улицу. И все равно пурга непременно повалит ее — только бы она веревку не выпустила. Часы тикали и все колотили ее по вискам. Представила Рая новогодний праздник, веселый и шумный. Представила долговязого гидролога Чембарцева. Размешивает Чембарцев шампанское в бокале чайной ложечкой и смотрит, как облепляют ложечку холодные пузырьки, как бегут они вверх витой струйкой. А вокруг танцуют веселые люди. И Рая танцует.
Только нехорошо ей — туфля жмет.
— Я — гидропост Топорково, — зашумел в наушниках испуганный запоздалый голос. — Раиса, чьи ребята пропали? Ты чего, Раиса, молчишь? Я тут печку топила, собак кормила, приборку делала, слышу — ребят ищут. Это я, тетя Муся с Соленой Губы. На всех зимовках матери сидят, ждут, — страшно нам, Раиса... Я говорю, не томи, чьи ребята? Ух, Раиса! Ты слышишь?
— Слышу, — прошептала в микрофон Рая.
— Ух, Раиса! Ух, враг! — зашумела в эфире Мария Карповна. — Как мне тут одной, если я мать? А как другим матерям?.. Ну, Раиса, я с тобой побеседую с глазу на глаз, как приеду.
— Слышу, — прошептала в микрофон Рая.
НАТАШКА ЗАПЛАКАЛА
Жарко ребятам под кроватями в теплых шубах. Ворочаются они. Тяжело дышат — устали спать.
Повариха Татьяна Гавриловна сидела в кухне возле стола, вытирала глаза и нос платком. Жалела Леньку и Наташку, и новенького мальчишку жалела. И всех ребят, что на свете живут, жалела повариха Татьяна Гавриловна. Любила Татьяна Гавриловна детские кинофильмы смотреть в школе вместе с ребятами. И всегда радовалась — до чего у нас ребята сознательные. И всегда огорчалась — до чего у нас взрослые такие нечуткие. Ясно всем: Нитка Стекольникова в Сережку влюблена, в Коновалова. Ну и пусть. Без любви человеку холодно, особенно молодому. Ну и нечего ее попрекать. И не в чем. А есть такие нечуткие...
В вылезшее из кастрюли тесто, которое уже месить пора было и раскатывать для сладких пирожков ребятам к завтраку, упала шашка. За ней другая. Повариха Татьяна Гавриловна подняла глаза к потолку. Закричала:
— Ленька, ужо я тебе задам!.. — И осеклась. Смотрит в потолок странным взглядом.
Коля Чембарцев снов не видел. Исходя из данных науки, он их, конечно, видел, но враз забывал, и когда просыпался, то вылезал в жизнь, как вылезают из окопов засыпанные взрывом солдаты. Сны оставались в нем лишь чувствительными воспоминаниями, как память о вырванном зубе или горячем приморском песке.
Коля спал, и казалось ему, что он в темноте идет. Нету полярной ночи, сквозь которую огоньки видны, и звезды, и северное сияние. Темень вокруг густая и жаркая. Но от этой густой жары холодно. Наталкивается Коля на людей в темноте и просит: "Пожалуйста, включите северное сияние... Пожалуйста..." Но все от него отворачиваются. И никто не включает. "Пожалуйста... — просит Коля. — Будьте добры..."
_ Я — "Парус". Я — "Парус", "Фиалка", мы подошли к устью пролива. Все заструги, все торосы обшарили... Собачьи упряжки рядом со мной. Вездеходы поворачивай назад. Прочешем пролив еще раз. Теперь против ветра идти... Люди, Раиса, устали...
— "Парус", "Парус", вас поняла. ВСД-шестьдесят семь,
ВСД-шестьдесят девять, ВСД-сорок, ВСД-пятьдесят два. Я — "Фиалка". Поворачивайте обратно. Приказ капитана. Прочесывайте пролив в обратном направлении. Будьте внимательны, впереди вас люди. — И тут Рая добавила от себя: — Когда поравняетесь с ними, особо уставших и обмороженных возьмите на борт.
Идут люди согнувшись, некоторые касаются руками льда, чтобы пурга, бьющая в грудь, не могла опрокинуть их. Некоторые падают. Тогда останавливается вся цепь и ближние помогают упавшему подняться. Собаки впереди людей ползут. Собаки легкие и лохматые. Ветер отрывает их ото льда, как комья ваты. Хорошо, что собаки упряжкой связаны. Иногда ветер катит всю упряжку. Вместе с нартами.
— Я — гидропост Топорково, — сказало радио, всхлипнув. — Раиса, извини меня, я на тебя накричала. Измучилась я...
— Ничего, тетя Муся.
— "Фиалка". Я — борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть.
Рая молчит, словно оглохла — перестала воспринимать голоса и вопросы. Смотрит она на бегонию королевскую и не видит.
— "Фиалка", "Фиалка"... Сестренка, ты что?
— Ничего, — сказала Рая, очнувшись. — Володя! Слышишь, Володя? Как у тебя?
— Порядок, сестренка. О нас не заботься. Ищите ребят спокойно.
— Что случилось, Володя? Объясни толком.
— Сестренка, порядок. Штурмана моего вывезли и других раненых тоже.
— Кто вывез? Поблизости ни одного вездехода.
— Гидролог Чембарцев и Степан Васильевич с Соленой Губы вывезли... Гидролог тоже плох — вместо него за руль второй пилот сел. Мы, сестренка, ликуем. Теперь нам тепло. У нас тут тети Мусины одеяла, и шкуры, и спирт. Гуляем...
Директор школы стоял к комнате номер пятнадцать, смотрел на омара, которого Коля привез из Одессы. Сушеный омар парил над игрушечным мором.
Радио говорило московским бодрым голосом: "Нынешняя весна в Сочи на редкость ранняя. На бульварах и в парках зацветают нарциссы. Скоро распустятся тюльпаны — подарок голландских цветоводов..."
В комнату медленно и растерянно вошла повариха Татьяна Гавриловна. Протянула директору раскрытую ладонь — на ладони шашки. На недоумевающий, досадливый директорский взгляд повариха Татьяна Гавриловна показала пальцем — сверху вниз.
— Падают прямо в тесто... Тут дырка есть... Директор быстро шагнул к кровати. Валенок торчит. Директор шевельнул его ногой. Потом наклонился и вытащил из-под кровати Наташку. Вместе с поварихой Татьяной Гавриловной вытащил из-под другой Леньку и Колю.
— Что, уже завтра? — спросила Наташка, мигая.