- Аркадий, вам рвали? - спросил Вандербуль.
- Зачем? У меня зубы - как шестерни. Я могу ими камень дробить.
Из открытого окна больницы вылетел крик, искорёженный болью. Он спугнул воробьёв и затих.
- Ой, - прошептала девчонка.
Вандербуль попробовал встать, но колени у него подогнулись.
- Чепуха, - сказал Аркадий. - Меня высоким напряжением ударило - и то ничего. Уже побежали ящик заказывать, а я взял и очухался.
Глаза у девчонки вспыхнули такой нежностью, что Вандербуль покраснел.
- Я пошёл, - сказал он. Встал и, чтобы не сесть обратно, уцепился за спинку скамьи.
- Да ты не робей, - подбодрил его Аркадий. - Когда тебе зуб потянут, ты себя за ногу ущипни.
Снова мелкий дождь потёк по щекам, как слёзы.
- Бедный, - прошептала девчонка.
* * *
Девушка в регистратуре читала книгу. Брови у неё двигались в такт с чужими переживаниями, и дёргался нос.
Человеку нельзя жить и мечтать, если в десять лет он не испытал ещё настоящей боли, не опознал её полной силы.
- Тётенька! - крикнул ей Вандербуль. - Тётенька!
Девушка выплыла из тумана.
- Чего ты орёшь?
- Мне зуб тащить.
- Боже, какой крик поднял. Иди в поликлинику.
Вандербуль сморщился, завыл громко. Одной рукой он схватился за живот, другой за щёку. Ему казалось, что, если он перестанет выть и кричать, девушка ему не поверит и выставит его за дверь.
- Не могу-у. Я сюда еле-еле добрался.
Девушка ещё не умела распознавать боль по глазам. Она недоверчиво слушала Вандербулевы вопли. Вандербуль старался изо всей мочи - с басовитым захлёбом и тонкими подвываниями. Наконец девушка вздохнула, заложила книжку открыткой с надписью: "Карловы Вары" и, подняв телефонную трубку, спросила служебным голосом:
- Дежурного врача... Софья Игнатьевна, примете о острой болью?
Потом она посмотрела на Вандербуля, и во взгляде её появилось сочувствие.
- Только рвать не давай, пусть лечат. Очень обидно, когда мужчина беззубый.
Вандербуль поднялся по лестнице.
На втором этаже в коридоре сидели люди на белых диванах. Молчали. Боль придала их лицам выражение скорбной задумчивости и величия. У дверей кабинета стоял бородатый старик в новом синем костюме, красных сандалиях и жёлтой клетчатой рубахе-ковбойке.
Старик ёжился под взглядом заносчивой санитарки.
- Поскромнее нарядиться не мог? - Санитарка качнула тройным подбородком. - Не по возрасту стиляга.
Старик поклонился необычайно вежливо.
- А вы, мабуть, доктор?
Санитарка пошла волнами, казалось, она разольётся сейчас по всему коридору.
- Хлеборезка ты старая. Я в медицине не хуже врачей разбираюсь. Я при кабинете тридцатый год... Очередь!
Старик вздохнул, пригладил пиджак на груди, застегнул необмятый ворот рубахи.
- Ваша, ваша, - великодушно закивали с диванов.
- Я ещё побуду, - смущённо сказал старик. - Может, кто раньше торопится?
Санитарка опалила его презрением.
- Нарядился, как петух, а храбрость в бане смыл, что ли? Кто тут есть с острой болью?
- Я, - прошептал Вандербуль.
Санитарка опустила на него глаза.
- Голос потерял? Ничего, сейчас заголосишь.
Она подтолкнула его к дверям.
У Вандербуля свело спину, заломило в затылке.
В кабинете на столике в угрожающе точном порядке лежали блестящие инструменты. Женщина-доктор писала в карточке.
- Садитесь, - сказала она.
Кресло, как холодильник, хоть совсем не похожее. Заныли зубы. До этого они не болели ни разу. Вандербуль жалобно посмотрел на врача.
Доктор подбадривающе улыбнулась. Нажала педаль.
Кресло поднялось бесшумно. Прожектор - триста свечей - придавил Вандербуля жёстким лучом. Из жёлтой машины тянулись ребристые шланги, торчали переключатели. Капала вода в белый звонкий таз.
Неизвестность страшнее познания. И только героям понятно, что в слабых людях познание рождает страх, в сильных - мужество.