Подойдя к этому месту, Володя снял кеды — вернее, жалкие их остатки, — вскарабкался на Великанью ногу, прошел по ней до самого колена и уселся верхом. Колено было теплым от горячих лучей солнца, стоявшего высоко, над самой Володиной головой. Вода, щекотавшая свисавшие Володины голые пятки, тоже была теплой. Много теплее, чем когда-либо летом. Да и тихая была река. Недавно слышал Володя по радио, по дедушкиному транзистору, что в этом году на Севере вообще необычная жара. Даже в Белом море, сказал диктор, за Полярным кругом, вода нагрелась до двадцати градусов! «Странная жара, — подумал Володя. — Вот и к осени дело, а жара».
Володя оглянулся — черный ворон прогуливался по берегу: напустив на себя важность, выпятив грудь, он вышагивал по песку, кивая в такт головой с толстым клювом. Володе почудилось, что ворон заложил невидимые руки за спину, под черный траурный плащ своих чуть приспущенных крыльев… «Должен рядом второй быть», — подумал Володя, скользнув глазами по берегу, и увидел второго ворона: над водой, на камне. Мрачные были оба ворона, большие, старые.
Володя стал смотреть в воду. Там висела коричневая плетеная сеть… Значит, она не каменная! Смешно, конечно, разве может сеть окаменеть? Это только человек может окаменеть, как какой-нибудь ихтиозавр. А сеть просто сгниет от времени… порвется. «Ну и мысли лезут в голову!» — подумал Володя.
Сеть висела в спокойной темной воде, уходя в глубину веревочными ромбиками. Поплавки на поверхности почти не двигались, и большие — для крупной рыбы — ромбовидные ячейки сети тоже почти не двигались. В глубине светилось оранжево-охристое песчаное дно. Оно было чистым. Только кое-где темнели на нем раковины, шевеля зелеными волосяными водорослями, как острыми бородами, и лежали на песке круглые валуны разной величины и разного цвета — от черного до белого. Еще лежали на дне, уходя в боковую тень широким полукругом, тряпочные кульки с грузами, привязанные к нижнему краю сети. Спокойная сеть казалась пустой.
Володя скользил взглядом по стенкам сети, по ее краю, лежавшему на светлом дне… Вон край сети задевает второе колено Великана, полузанесенное песком. Сеть спокойно дышит. Правее к берегу ее ровная стенка приподнимается — ромбики ячеек сужаются, обнимая лучеобразные складки, уходящие в прибрежную тень, под бок Великана, неподвижно лежащего в воде… Там что-то зацепилось за сеть, темное и длинное, — Володя пригляделся: да это же рыба! Здоровая рыбина, запутавшись в сети, тихо стояла под боком Великана… Семга! Володя тихо глотнул воздух — он упирался руками в каменное колено, вытянувшись и глядя вниз, вперед… Он сразу почувствовал острый приступ голода и вкус семги во рту… «Сколько там мяса стоит!» — пронеслось у него в голове.
Семга запуталась в сети и тихо стояла, приподняв хвостом сетевую ткань, отчего и образовались складки, расходившиеся от этого места во все стороны.
«Вот бы вытащить! — подумал Володя. — Но как? Нужна лодка. Да еще колотушка деревянная — рыбу глушить… Эх, один все равно не справишься!»
Володя весь дрожал, впиваясь глазами в толстую рыбину, голова которой исчезала в тени…
— Поймать ее надо! — сказал Володя вслух глухим голосом. «Камень взять, оглушить, — стучали мысли. — Вода теплая, не замерзну!»
От этих победных слов ему стало весело. Он вскочил, сбежал по каменной ноге на берег, соскочил на песок, стал стаскивать с себя одежду — куртку, штаны, трусы, — это заняло минуту. Теперь он стоял на песке, вытянувшись в струнку, худенький мальчик, перевитый крепкими, еще не развившимися мускулами. Частые родинки сияли на коже, как таинственные созвездья. «Счастливый ты, Володенька», — всегда говорил про эти родинки дед Мартемьян. Родинки на теле казались темней, чем на лице, потому что лицо до шеи загорело, а тело осталось белым: фигурка Володи нежно белела на фоне темного леса. Но никто не видел Володю, вокруг было пустынно. Только река шумела да лежал в глубоком сне полузаросший лесом каменный Великан.
Володя вошел в воду и, тихо ступая по песчаному дну, медленно направился в сторону сети, к ее ближнему краю, возле каменной ноги, где стояла семга. До того места было метров шесть. Володя бесшумно погружался в воду — сначала до колен, потом до пояса… Вода все же была прохладной! Он на мгновение остановился, приложив маленькую ладонь к сердцу: сердце бешено колотилось под ребрами.
Река все выше обнимала Володю, ей приятно было обнимать жар этого маленького тела. Ей, конечно, казалось, что мальчик хочет с ней поиграть. Ведь с ней, в основном, играют только рыбы! А река любила играть с человеком. Она смотрела на Володю миллионами глаз — вернее, бесчисленным количеством глаз, — и Володя знал это. Если у человека два глаза, а у муравья — сотни, то у реки — бесчисленное количество, неуловимых, невидимых. Глаза реки разлиты в воде, в камнях, в очертаниях берега, в пене порогов и широте плесов… Володя знал: кто не выдержит игры с рекой, утонет в ней. Реке-то горя мало, что человек утонет, она не понимает, что это такое — утонуть, она и дальше будет играть с мертвым телом…
— Сейчас мне некогда с тобой играть, — прошептал Володя. — Сейчас у меня дело! Ты лучше помоги мне, — попросил он.
В душе мелькнуло сомнение, но Володя отогнал его: надо победить! Он опять подумал о семужьем мясе. Живот, и так подтянутый, река еще больше вдавила, сплющила. Под ложечкой ныло. Он вошел в воду по грудь, подпрыгнул и поплыл к поплавкам, лежавшим на зеркальной поверхности.
Володя отлично плавал: быстро, легко, бесшумно. И нырял он тоже бесшумно, долго оставаясь под водой. Не хуже брата Ивана, а брат был лучшим на Илыче ныряльщиком. Иван давно предсказывал, что и Володя будет отличным ныряльщиком, потому что у него широкая грудная клетка, просторные легкие. «Ты будешь дышать под водой как жабрами! — говорил Иван. — Как рыба будешь дышать!» И Володя действительно дышал под водой как рыба.
Он быстро доплыл до поплавков, набрал в легкие сколько мог воздуха и нырнул… и сразу очутился в пронзенном солнечными лучами, тускло сияющем мире. Он ловко и тихо работал ногами и левой рукой, загребая воду и немного помогая себе правой с зажатым в ней камнем. Камень и мешал и помогал опускаться в глубину. Володя шел на разведку: он опускался вдоль стенки невода по диагонали, в конце которой была его цель — темная в желтоватой глубине рыба. Он вильнул вбок и подплыл к рыбе со стороны, жадно глядя на нее широко раскрытыми в воде глазами. Рыба была большая — в воде она казалась еще больше. Старая рыба, скуластая, с загнутой вверх нижней челюстью, горбоносая, похожая на подводную бабу-ягу. Усталая, выпустившая молоки рыба с отвислым животом, лох называемая. Самец семги.
«Это хорошо, что лох, — подумал Володя, кружа в отдалении. — Старый лох не может быть сильным».
Лох тоже смотрел на Володю во все глаза, рыбы всегда так смотрят. Хотя о рыбе лучше сказать «во весь глаз», а не «во все глаза». Лох так и смотрел на Володю: во весь глаз, равнодушно приоткрыв рот и лениво пошевеливая жабрами. Хвост у него запутался в сети, разорвав несколько ячеек. Лох стоял почти на дне ямы, приподняв хвостом покрытые илом грузила сети. Ему было тяжело.
«Не волнуется ни капельки! — мысленно говорил Володя под водой; он пускал губами белые пузыри сжатого воздуха, быстро уносившиеся к солнцу. — Думает, что я рыба… Думай, думай! Я и вправду рыба, не хуже тебя!»
Мудрый старый лох смотрел на Володю равнодушно, потому что действительно очень устал. Ему было не до Володи. Он мечтал о море! Тихо спуститься в море мечтал он, тихо, вяло спуститься, минуя по возможности пороги. Там в соленой морской воде он отдышится, отдохнет, окрепнет, как на курорте, вернет себе свою былую красоту и здоровье. Уродливая челюсть исчезнет, он опять сможет закрывать рот. Опять сможет есть. Сейчас он был голодный, такой же голодный, как Володя, потому что тоже давно не ел. Кривая нижняя челюсть с отвратительным наростом на конце мешала ему закрывать рот, мешала сжимать челюсти, он не мог жевать. И охотиться он не мог. Он был очень болен. Челюсти болели, и жабры, и спина — все тело болело, после того как он выпустил свои молоки здесь, в благородных верховьях этой маленькой реки с не загаженным людьми руслом. Облил ими икру, чтобы вывелись новые семги.
«Странная какая-то рыба! — думал этот лох про Володю. — Ярко-розовая, без чешуи! С желтоватыми водорослями на голове! С двойным хвостом! Ну бог с ней! Пусть себе плавает… Мне дела нет…»
Лох хоть и был старым и мудрым, но никогда еще не видел рядом человека. Не приходилось этого ему видеть, тем более что ныряльщиков на Севере мало, почти нет там ныряльщиков: воды на Севере ледяные, долго в них ныряльщик не продержится. Володе просто повезло, что случилось столь жаркое лето и так необычно нагрелась вода в реках. Зато лоху было плохо, он изнывал от этой необычной жары, у него кружилась голова, он чувствовал себя как в тяжелом сне.
Он опять мечтал о море. Об океане мечтал он — о прекрасном синем Ледовитом океане! Там бродят стада выздоравливающих семг, глотающих вкусную соленую горьковатую воду и целебные водоросли, там они пасутся на одним им ведомых подводных лугах. Там бродят счастливые выздоравливающие старики, возвращая себе вторую, и третью, и четвертую молодость, и молодые глупые семги там бродят, еще не знающие, что такое метать икру! Сейчас он отдохнет и опять попробует освободиться от этой проклятой штуки, ухватившей его за хвост… «Еще немного надо отдохнуть», — подумал старый лох. А там он спокойно и покорно поплывет вспять холостым ходом — вода сама его понесет, как в колыбели, — то быстрей, то медленней сначала по уютному притоку, потом по Илычу, а потом по всей извилистой длинной Печоре в бескрайний волшебный Ледовитый океан…
Володя в это время тоже отдыхал, лежа на поверхности воды, глядя в небо. Он тоже набирался сил перед смертельной схваткой, о которой еще ничего не подозревала эта мудрая рыбина, мечтавшая в полусне там, внизу, под толщей воды, — и в этом было его преимущество: сейчас он нападет внезапно, как вихрь, — и победит…
…Лох дремал, когда сверху на него свалилось, что-то большое, розовое, схватило за жабры и оглушило по голове! На мгновение лох потерял сознание, но тут же очнулся, несмотря на то что получил по голове еще один удар, — очнулся удивленный, злой — сон с него сразу слетел. Он рванулся в сторону, вдруг высвободив свой хвост, и сразу пошел в глубину, стараясь стряхнуть со спины страшное розовое чудовище… А розовое чудовище все колотило и колотило его по башке чем-то жестким и крепко держало с левой стороны за жабры, причиняя страшную боль…
Эта жгучая боль вдруг вернула ему силы. Лох взмахнул хвостом, швырнув Володю о каменное подводное бедро Великана. Володя ударился об острый гранитный выступ головой — в глазах у него поплыли зеленые и рыжие круги. И лох тоже поплыл куда-то вверх, к солнцу. А вода вокруг окрасилась красным — это была Володина кровь…
— Подожди! — прошептал Володя синими губами, и вода сразу рванулась ему в легкие. Он выплюнул ее, но лохмато-жесткие жабры не выпустил, только сильнее сжал их из последних сил и опять ударил рыбу по голове…
У нее тоже выступила кровь. Рыба дернулась — в ее умирающем мозгу мелькнуло видение океана — в последний раз, и она медленно перевернулась вверх животом, всплывая вместе с Володей возле самого берега.
Володя был в бреду. Голова горела, словно кто-то всадил ему в темя гвоздь. Но он еще крепко держался за рыбу. Он обхватил ее правой рукой, выронив камень, а левой крепко сжимал жабры. Он держал рыбу железной хваткой. Как мертвец. Он уже и был почти мертвец.
Некоторое время они оба плавали в розоватой, помутневшей воде. Потом Володя встал, не разжимая левую руку, схватил рыбу другою за челюсть и потащил ее, качаясь, к берегу. Там они оба шлепнулись о песок — рыба головой, а Володя всем телом — и затихли.
Сначала Володя долго лежал с закрытыми глазами, без движения. Ему ничего не мерещилось. Не снилось. Кровь, медленно свертываясь, все тише струилась из-под мокрых, потемневших волос между родинками на щеке в песок.
Володя не подозревал, что с берега внимательно наблюдают за ним оба ворона. Они стояли рядом, приоткрыв от волнения клювы, и наклоняли головы набок, то в одну, то в другую сторону, прислушивались: спит этот человек над своей рыбой или нет, — и зорко вонзали в семгу острые черные взгляды…
Когда Володя очнулся, лох лежал рядом. Он разевал уродливую пасть. Покрытые ржавчиной зубы хищно скалились на Володю. Володя ласково погладил рыбу по худому, отвислому животу. Лох уснул крепко. Круглым глазом он уставился в бескрайнее, как океан, небо.
Тогда Володя приподнял голову, прильнул губами к спинному плавнику и с трудом вырвал его зубами…
Он долго ел пресное желтое мясо — потому что у лохов всегда желтое мясо, — долго ел это мясо, разрывая его руками, давясь, пока не насытился, а потом, повернувшись к реке, подполз к воде и шумно пил, лежа на животе.
В этот момент он был очень доволен! Он даже чувствовал себя Великаном.
Ему вдруг страшно захотелось спать. Но сначала надо было спрятать рыбу, ее было много, — на всякий случай спрятать. Нарвав тут же, на краю леса, папоротников, он завернул рыбу в узорные листья и положил свой запас под кустики: они бережно приняли рыбу и спрятали ее между корнями. Все это Володя проделал уже сонный, шатаясь.
Потом он лег в тени на траву и заснул.
Он укрылся штанами и курткой. Было очень жарко, и он был весь потный — от жары и слабости. Комары сразу облепили его, потного, начав, в свою очередь, пиршество, но он их укусов не чувствовал.
…Великан пришел ночью, когда Володя все еще крепко спал, сел рядом, над Володей, загородив собой звездное небо, — и от этой темноты Володя проснулся. Вернее, от звездной тени, потому что видеть можно было, но все было расплывчатым. Великан смотрел на Володю пустыми, каменными зрачками.
— Ну что ты на меня так смотришь? — спросил Володя. — Сердишься, что ли?
— Немножко сержусь, — сказал Великан.
— За семгу? — спросил Володя.
Он хотел протереть глаза, но побоялся, что Великан тогда вдруг исчезнет.
— Кому другому я бы этого не спустил! — сурово сказал Великан. — Но тебя прощаю! Маленький ты. А столь здоровенную рыбину поборол… Молодец!
— Я не маленький, — возразил Володя.
— Ну, со мной-то ты не сравнишься! — весело сказал Великан.
— С тобой, конечно, нет, — согласился Володя. — Но чего тебе и сердиться-то! Ты же давно умер! Зачем тебе семга?
— Не умер я, а спал! — строго поправил Великан. — Каменным сном спал! А теперь вот проснулся. Поужинать захотелось… а семги-то и нет! — Он рассмеялся. — Чудеса!