Ашер усмехается.
— Давай, Кенсингтон. Ты не из тех, кто стесняется.
— Это другое, и ты это знаешь.
— Другое, потому что у вас его нет? — поддразнивает он.
Я потираю пальцем край своего бокала.
Ашер смеется.
— Черт возьми. Вы ещё не спали.
— Никто не должен знать об этом, — бормочу я.
— Как, черт возьми, ты еще не занялся сексом со своей женой?
Я встаю.
— Я за добавкой.
Но вместо того, чтобы направиться к бару, я каким-то образом оказываюсь рядом со Скарлетт. Я прерываю группу, с которой она разговаривает, вежливой улыбкой.
— Не хочешь потанцевать, куколка?
— Конечно, сладкий.
Как только мы оказываемся вне пределов слышимости, она бормочет:
— Куколка? Это худший вариант из всех возможных.
— Забавно. Думаю, «сладкий» может стать моим новым любимым прозвищем.
Скарлетт отводит взгляд, но не раньше, чем я улавливаю тень улыбки. Я заметил, что она никогда не пытается скрыть никаких негативных эмоций. Когда она злится или расстроена, все это выставляется на всеобщее обозрение. Я заметил это за те несколько приятных моментов, которые мы разделили.
Как только мы выходим на танцпол, я проверяю теорию. Танцует около дюжины других пар, большинство из них среднего возраста или старше. Все вальсируют на приличном расстоянии друг от друга.
Я поворачиваю Скарлетт так, чтобы наши груди соприкасались. Выражение ее лица не меняется, ни когда мы начинаем танцевать, ни когда я крепче сжимаю ее руку и талию. Мой большой палец покидает ее ладонь и опускается к запястью. Единственные украшения, которые она надела сегодня вечером, — это пара бриллиантовых сережек и кольца, которые я ей подарил. Остальная ее кожа гладкая и обнаженная. Я кладу большой палец поверх точки ее пульса, чувствуя, как он бьется в быстром темпе.
Улыбаюсь, чувствуя, как колотится ее сердце. Может, ей и не хочется желать меня, но она желает. Мне хорошо знакомо это чувство.
Она не отстраняется, но и не встречается со мной взглядом. Это самый близкий наш контакт с тех пор, как я отнес ее наверх после того, как обнаружил на диване. Скарлетт не единственная, кто ведет себя невозмутимо. Я хочу притянуть ее губы к своим. Хочу, чтобы она была обнажена и смотрела на меня. Хочу поговорить с ней без необходимости искать какой-либо предлог, который не был бы важным.
Вместо этого я просто кружу ее по танцполу. Между нами возникает обоюдное молчание. Оно мерцает. У него есть форма и субстанция. Тишина отягощена всем тем, что мы не говорим, и всеми эмоциями, которые мы не выражаем.
Песня заканчивается и переходит в новую. Через несколько минут она сглатывает и смотрит прямо на меня.
— Мне завтра рано вставать.
После нашего разговора в машине ранее, я знаю, что предлагать ей взять выходной в субботу — плохая идея.
— Мне тоже.
— Я пойду за машиной, Крю.
— Хорошо, — я перестаю танцевать. — Поехали.
На ее лице мелькает удивление.
— Ты поедешь домой сегодня вечером?
— Разве я говорил об обратном?
Румянец заливает ее щеки.
— Я предполагала, что у тебя есть планы.
— Ты же знаешь, что говорят о людях, которые делают предположения.
— Нет, не знаю, — она бросает вызов. — Что о них говорят?
— Ты хочешь, чтобы я назвал тебя глупой?
— Меня называли и похуже, — отвечает она, затем направляется к выходу.
Я догоняю ее у гардероба.
— Меня уже тошнит от всего этого, Скарлетт. Должен ли каждый наш разговор превращаться в спор? Ты хочешь уйти? Давай уйдем. Я не собираюсь с тобой ругаться.
— Ты устраиваешь сцену.
Я хватаю ее за руку, чтобы удержать на месте.
— Ты злишься, что я возвращаюсь домой? Не думал, что тебя это будет так волновать.
— Я не знаю.
— Тогда почему с тобой так сложно? — шиплю я.
— Сложно? — вторит она. — Я не та, кто…
— Вы двое стоите в очереди за верхней одеждой? — Черт. Я знаю этот голос. Поворачиваюсь и вижу, что Ханна мило улыбается в мою сторону. В этом выражении нет никакой искренности. — Ох. Крю, — она издает тихий, фальшивый смешок. — Не знала, что это ты.
Я приподнимаю одну бровь, безмолвно обвиняя нашей ссоре.
— Мы не стоим в очереди. Наш водитель уже в пути.