— Выходим, товарищи! Скорее! Скорее! Промедление — смерти подобно!
Мужчина, обвешанный оружием, махнул рукой в сторону двери.
— Все на защиту социалистической революции! Отечество в опасности!
Лозунги из пришедшего так и сыпались. Как горох из худого мешка.
Находившиеся в палате, в том числе и солдат, которого я освидетельствовал, начали спешно одеваться.
— Вас, что, это не касается?
Объявивший о восстании левых эсеров очень сердито смотрел на меня.
Так, так… Он же, вроде, о желающих что-то говорил? Ну, кто сам проявит желание, тот и будет давить контрреволюцию?
Судя по всему, это просто для красного словца было сказано…
— Вы же ля-куртинец!!! Почему такая несознательность⁈
Откуда он знает, что я ля-куртинец? Наобум пальцем в небо ткнул?
— Это — доктор.
Солдат, жалобы которого я только что зафиксировал в дореволюционном бланке, кивнул на меня пришедшему.
— Докторов это тоже касается.
Мне было указано на дверь. Выходи мол, не задерживайся. Мобилизован ты революцией.
Через четверть часа от госпиталя в сторону арсенала чуть не бегом уже следовал отряд в сто пятьдесят человек. Я находился в его составе.
Почти половина, что за стенами госпиталя сейчас оказались из только что блаженствующих на белых простынках, на соседей своих недоуменно поглядывала. Какой черт куда и зачем их несёт? Кто такие, эти левые эсеры? Чем они от правых отличаются? Ну, убили немца Мирбаха, так туда ему и дорога…
На фронте они уже досыта настрелялись, а тут им опять винтовки в руки суют. Вот уж не было печали…
В полдень я и ещё три десятка ля-куртинцев были влиты в отряд рабочих и направлены охранять Финляндский вокзал. Столов с угощением там уже и следа не было. Хлеб и селёдку никто не раздавал налево и направо.
— Доктор, табачком не богат?
Солдат, которого я последним осматривал, оказался в одном со мной отряде. Сейчас он был трёхлинейкой вооружен. Я, впрочем, тоже. Она у меня в сей момент на плече висела, а сам я закурить собрался, только-только сигарету, ещё из Швейцарии, достал. Солдатик и углядел такое богатство.
— Угощайся…
По примеру стрелка ко мне ещё парочка из нашего отряда подтянулась, но им курево не обломилось. Своё иметь надо. На всю Россию-матушку у меня сигарет не запасено.
На вокзале мы куковали почти три дня. Слава Богу, стрелять не пришлось. Я и не огорчился. Тут же все свои — россияне.
Одно было плохо — с питанием. Его нам не обеспечили и имеющиеся у меня шестьдесят рублей я проел. Хорошо, на вокзале кипяток можно было в неограниченном количестве брать, им мы и грели свои голодные желудки.
Судя по слухам, в Москве стрельбы было больше, чем в Петрограде. У нас Пажеский корпус из пушек расстреляли и на этом дело кончилось.
После подавления мятежа левых эсеров, оружие нам было велено обратно сдать, что мы и сделали. Наши места в госпитале никто не занял и ля-куртинцы, а вместе с ними и бывшие пленные, обратно на белые простынки вернулись.
Неделю я занимался освидетельствованием вернувшихся из Швейцарии в Россию, а затем поздним вечером меня в кабинет Аристарха Аристарховича пригласили. Пригласил-то он сам, а там уже незнакомый мне товарищ в кожанке сидел. Хоть и тепло было, но он по какой-то причине предпочел в ней остаться.
— Присаживайтесь.
Мне было небрежно указано на стул.
— Принято решение отправить доктора Воробьева в составе ля-куртинской делегации в Москву. Про подвиг ля-куртинцев будете на заводах и фабриках рабочим рассказывать. На сборы — ночь. Утром выезжаете.
Сказано всё это было через губу.
Вот, уже второй раз здесь никто моего согласия не спрашивает. Раз — винтовку в руки. Раз — в Москву на заводы и фабрики.
— Почему, меня? — попробовал я уточнить.
Человек в кожанке поморщился.
— Герои-ля-куртинцы… не особо говорить мастера. Поэтому, принято такое решение.
Опять гримаска на лице незнакомца мелькнула. Словно, не совсем он доволен моим присутствием в делегации, но — наверху так решили.
Так, а я — не герой? Ну, понятно…
— Ещё про Африку рабочим расскажете. Как там негров угнетают.
Мля… Всё он про меня знает… Что я и в Африке был.
— Хорошо, — не стал я возражать.
— Это ещё не всё. Будущие выступления надо прямо сейчас в письменном виде оформить. Я проверю и внесу необходимые коррективы.
Товарищ в кожанке указательным пальцем постучал по столу.
В письменном виде? Боится, что я что-то неправильное ляпну? Ну, мля…
Впрочем, я же ему классово чуждый элемент…
Какие-то тут они в новой власти все разные… Впрочем, это нормально. При Николае Александровиче люди, облеченные полномочиями, тоже не все с ангельскими крылышками были…
Тот же консул, козлина. За что он меня в тюрьму спровадил? За внезапно возникшее чувство неприязни? Или геморрой у него от моего вида обострился?
— Садитесь и пишите…
Ну, я тоже повредничать могу…
Писал я свои выступления часов пять, не меньше.
В поезде высплюсь, а ты сейчас, мил человек, со мной всю ночь напролет просидишь.