У всякого нормального человека
временами возникает желание:
наплевать на руки,
поднять черный флаг и начать резать глотки.
Мыслить как преступник (Criminal minds)
— Ты идиотка? Или просто припадочная? — он перевел взгляд с меня на свою мерзко-розовую рубашку с расползающимся на ней кроваво-красным пятном от свежевыжатого гранатового сока. Презрительный взгляд переквалифицировался в бешеный, но он смог совершенно безэмоционально резюмировать. — Скорее, идиотка.
— Мы разве на ты? — огрызнулась я, беспомощно оглядываясь в поисках безопасного угла. Но такового в старом лифте, застрявшем на уровне между третьим и четвертым этажом, не оказалось. Несмотря на достаточно большую площадь, лифт вместимостью шесть человек всегда казался мне крохотной клетушкой, и я до сегодняшнего дня (то есть никогда!) в него за заходила. Лифтовая шахта с указателем этажей, похожим на барометр, всегда внушала мне полное недоверие. Но желание оставить последнее слово за собой сорвало пожизненные предохранители — и я залетела в лифт прямо за тошнотворно-розовым Хозяином.
И мне скоро станет плохо. Надо продержаться всего несколько минут. Римма Викторовна уже сообщила, что проблема с застрявшим лифтом будет вот-вот решена.
Почему у меня не арахнофобия? Прости, Василий, я от страха погорячилась.
Вот очень изящная боязнь — дентофобия. Так нет, не она!
Модная номофобия? Как это современно — бояться остаться без мобильной связи! Увы, и не она.
Вот прекрасный вариант — аблютофобия! Была бы я сейчас в заношенном, нестираном брючном костюме, который элегантно сидел бы на моем немытом, дурно пахнущем теле.
Или атихифобия, например? А что? Чудесный выбор! Боязнь совершить ошибку, маниакальное стремление к порядку, успеху, положительному результату. Только этот самый вариант больше подойдет не мне, Нине Симоновой-Райской, а господину Тостеру. Да! Сегодня он будет Тостером и лишится почетного звания господин Холодильник, которое получил от меня в самом начале нашего знакомства за высокий рост, широкие плечи и параноидальную любовь к белым, нет — белоснежным рубашкам.
Пока паническая атака не привела к физиологическим симптомам и не выдала меня с головой, я начинаю грациозно и очень интеллигентно садиться на пол лифта.
— Тебе плохо или ты так артистично демонстрируешь мне свой страх? — недовольный (впрочем, как всегда!) моим поведением Тостер подхватывает меня подмышки. — Ни за что не поверю, что ты меня боишься! Или у тебя клаустрофобия и я первый раз ни при чем?
— Вовсе нет! — вяло сопротивляюсь я, схватившись за розовую ткань его модной сорочки, подаренной ему святой Светланой, и еле-еле выговариваю, гордясь и своей памятью, и четкостью речи. — У меня нет никаких фобий, кроме гексакосиойгексеконтагексафобии.
— Вы скоро?! Девушке совсем плохо! — рычит в динамик Тостер, и испуганный голос нашего инженера Дениса Владиленовича сообщает, что буквально через пару минут нас спасут.
— Смотрите, вычту из вашего жалования стоимость каждой минуты сверх обещанной вами пары! — продолжает рычать Хозяин всего и всех в этом здании.
— Даздрасен Владиленович — механик от бога! — кидаюсь я на защиту старого друга, болтаясь в руках Хозяина тряпичной куклой. — За столько лет этот лифт ни разу не ломался. Ни разу! Пока…
— Пока ты в него не влетела, — понимающе закончил за меня Тостер, неуклюже поворачиваясь со мной в руках, словно пытаясь найти место для моего складирования, но так и не решившись посадить меня на посыпанный стеклянной крошкой пол лифта. — Ты говоришь второе непереводимое слово. Это признак панической атаки?
Ничего не придумав и, видимо, устав поддерживать меня под руки, Тостер взял меня на руки.
— Все переводимо, — ворчу я, тут же потеряв связь с приступом, поскольку оказалась в объятиях личного врага, войной с которым живу и энергетически подпитываюсь уже полгода. — Дениса Владиленовича на самом деле зовут Даздрасен Владиленович. Да здравствует седьмое ноября. Стыдно не знать!
— Стыдно?! — мышцы на руках Тостера сжимаются, словно он решил бросить меня на пол. — Почему я должен стыдиться того, о чем я не знаю, поскольку об этом мне никто не говорил?
— Потому что это ваши люди, без которых жизнь этого дома невозможна. Юрий Александрович все обо всех знал. А Дарья Владиленовна, сестра Дениса Владиленовича, тоже не Дарья, — радуюсь я дополнительной возможности рассориться с Хозяином перед тем, как мы расстанемся, словно почти драки, разбитого кувшина с соком и испорченной (надеюсь, навсегда!) рубашки недостаточно.
— И кто же она? — спрашивает меня Тостер, встретившись наглым взглядом своих больших карих глаз с моим гордым (гарантирую!) взглядом.
— Она Даздраперма, — снисходительно сообщаю я, не собираясь помогать ему в расшифровке.
— Тоже что-то там да здравствует? — находчиво говорит Хозяин.
— Да здравствует первое мая! — хвастаюсь я осведомленностью. — Это они для таких, как вы, вынуждены родные имена менять на удобные.
— Как я?1 — Тостер подбрасывает меня на руках, словно я кусочек поджаренного хлеба. — Я то здесь причем? Люди с труднопроизносимыми именами представляются Денисом и Дарьей, а я виноват? Ты дура? Начинаю ужом вертеться в его руках, пытаясь встать на пол. От боязни не осталось и следа! Да я про нее просто забыла! Тостер дает мне встать на ноги, но только для того, чтобы прижать к своей груди мою спину.
Мой костюм! Ленка убьет меня! Я его непоправимо испортила мокрой от гранатового сока рубашкой.
— Не рыпайся! — Хозяин прижимает меня еще сильнее. — Стекло кругом! Не хватало еще, чтобы ты и кровавые порезы на меня списала.
Затихаю, придумывая достойный ответ, но ничего не приходит голову от нервного перенапряжения.
— Если сейчас эти Да здравствует не запустят лифт! — снова рычит в динамик Тостер. — Всех поувольняю к чертовой матери! Всю секту староверов.
— Какое невежество! — радостно фыркаю я, вдохновленная новой темой противостояния. — Где староверы, а где люди с революционными именами? Тогда бы они были Каллистратами, Ермилами, Гермогенами, а не Да здравствует.
— A их дети? — вдруг спрашивает меня Хозяин, развернув лицом к себе и пачкая (гадина!) мой великолепный голубой брючный костюм и спереди.
— Что их дети? — бессильно рычу уже я.
— Как зовут их детей на самом деле? Это же Павел Денисович и Павла Борисовна? — говорит Тостер, поражая меня знанием того, что и дети моих старых друзей работают на него в этом доме.
— Вы знаете, что они их дети? — саркастически ухмыляюсь я.
— Я знаю о своих работниках все! — Тостер начинает перегреваться. — Мне просто была неизвестна эта оригинальная страница их биографии.
— Павел Денисович — Пофистал Даздрасенович, а Павла Борисовна — Польза Борисовна, — ворчу я и вдруг ощущаю исходящую откуда-то мелкую дрожь. Неужели лифт тронулся, пока не тронулась я в этом замкнутом пространстве? Нет. Это смеется мой Тостер, то есть наш Хозяин.
— Что смешного вы услышали? — сквозь зубы спрашиваю я. — Сын нашего инженера, наш же кондитер, Пофистал — Победитель фашизма Иосиф Сталин. А Польза — Помни Ленинские Заветы. Что здесь смешного?
— Отчество Борисовна! — уже во все горло хохочет невоспитанный Тостер. — Отчество подкачало!
— Ну, — против воли улыбаюсь я. — С каким именем Даздраперма Владиленовна нашла мужа, с таким отчеством дочь и ходит. Вы испачкали мой костюм!
— Неужели?! — издевается Тостер. — Я? Твой костюм?
— И неадекватно перешли на ты, хотя ни просьбы на это не выражали, ни разрешения не получали! — снова начинаю вырываться я.
Меня снова берут на руки. Лифт приходит в движение. Мы сжигаем друг друга ненавидящими взглядами. Лифт медленно останавливается на первом этаже, и все работники нашего агентства "Твой праздник" торжественно встречают нас. Римма Викторовна держит в руках аптечку. Денис Владиленович чемоданчик с инструментами. А Павел Денисович поднос с чашечкой дымящегося ароматного кофе. Все в ужасе смотрят на меня, сидящую на руках Хозяина, на его розовую рубашку, залитую соком, на засыпанный стеклянными осколками пол лифта.
— Черт знает что! — ругается наш невоспитанный Хозяин. — Что с лифтом?
— Простите, Александр Юрьевич! — старый инженер качает головой. — Ничего не понимаю. Замер — и все! Сам же и…
— Отмер?! — ехидно спрашивает наш злой и неуправляемый Хозяин, Климов Александр Юрьевич. — Сам?
Хозяин берет чашку кофе, несмотря на то, что тот горячий, выпивает его залпом, словно рюмку водки.
— Рубашку! — приказ для Павлы Борисовны.
— Встречу с Макаровым перенести на час, нет, на два! — распоряжение для Риммы Викторовны.
— Спасибо… Пофистал Даздрасенович, кофе прекрасный! — это открывшему от неожиданности рот Павлу Денисовичу.
— А вы, — нажимая на слово "вы", обращается ко мне Александр Юрьевич, — вы, Нина… Сергеевна Симонова-Райская…
Пока я пытаюсь скрыть удивление тем, что Тостер помнит мое отчество, он заканчивает свои распоряжения. — Вы — уволены! Поскольку я переименовываю это агентство в… "666"!
Вот интересно, он знал, что гексакосиойгексеконтагексафобия — боязнь числа 666, или просто догадался. А может, это его любимое число?!
И он уходит к лестнице вместе с семенящими за ним Риммой Викторовной и Павлой Борисовной.
Все облегченно вздыхают, а Павел Денисович подает и мне чашечку кофе, только с сахаром и мятным сиропом.
— Который раз? — мягко спрашивает Павел Денисович, с огорчением глядя на мой испорченный костюм.
— На этой неделе третий! — радостно сообщаю я, испытывая непреодолимое желание переодеться. — Даже интересно, как будет выкручиваться. Или опять Римме Викторовне поручит?
Разувшись и прилипая к напольной плитке липкими чулками, громко напевая арию Тореодора, я отправляюсь в свои личные комнаты.
— Как дела, Василий? — ласково спрашиваю я своего любимого паука- птицелова. Василий лениво шуршит конечностями и уползает на другой конец аквариума. Обиделся.
— Зря! — искренне сообщаю я ему, иду в душ и кричу из ванной комнаты. — Про арахнофобию я подумала случайно.
Когда я сижу на своей расчудесной кухонке, пью чай и думаю, уезжать ли сегодня домой, в дверь скребется Римма Викторовна.
— Александр Юрьевич велел тебе… — добрая женщина подозрительно кашляет. — Купить ему новую рубашку. Точно такую же. Дал час.
И Римма Викторовна осторожно кладет рубашку Тостера на барный стул.
— Я ему кто? Секретарша? Личный помощник? — вскакиваю я со стула. — Он же меня уволил! Или опять нет?!
— Ну, — Римма Викторовна осторожно пятится к двери, — он передумал тебя увольнять… Он уезжает…
— Он оставит этот… объект в покое и вернется в свой главный офис? — радость победы меня пьянит, как бокал хорошего шампанского. Надо срочно класть бутылку Просекко в холодильник. Какая ирония! Я собираюсь пить за победу над переименованным в Тостер Холодильником охлажденное в холодильнике игристое. Чудесная тавтология! Просто бодрящая и пьянящая!
— Не думаю, — возвращает меня к реальности Римма Викторовна. — Он только сообщил, что через час ему нужна рубашка, а потом часа два его не будет. Настаивал, что точно такую же.
— Может, еще просо с пшеном перебрать? — плююсь я желчью разочарования. Что-то подсказывает мне, что с этой гламурно-розовой сорочкой будут проблемы.
— Нет. Нинка! Такую в России не купить. Это новая линейка Husbands. Франция. Один в один точно нет! — "утешает" меня по скайпу лучшая подруга Ленка, дизайнер авторского нижнего белья. — Даже мои связи не помогут. Что за цвет вообще! Она чья?
— Не поверишь! Тостера! — смеюсь я над Хозяином. А что? Здоровый презрительный смех для разнообразия лучше горькой и уводящей в неадекват ненависти.
— Могу предложить розовую, итальянскую. Но… — Ленка подозрительно хрюкает.
— Что но? — не понимаю я.
— Она немножко коралловая, — объясняет Ленка.
— Пойдет! — соглашаюсь я. — Все равно он не собирается надевать то, что я куплю. Ему надо меня унизить поручением.
— А как ты вообще ему рубашку задолжала? — любопытствует Ленка.
— По глупости! — с досадой говорю я. — Он не хотел меня слушать — и спрятался в лифт.
— Спрятался? Хозяин? От тебя? — недоверчиво переспрашивает Ленка, исчезнув с экрана и роясь в гардеробной.
— Представь себе! Он меня боится! — уверяю я подругу. — Ну, нашла?
— Нет еще! — куксится Ленка. — Но все перерою и найду! Клянусь!
— Отправляю Димку, — радуюсь я и набираю номер.
— А можно без этого… кретина обойтись? — тут же встает в стойку Ленка.
— Ленуся! Вчера он был просто мажором. Когда успел так деградировать? Димка появляется у меня через десять минут:
— Что, старая Хозяйка, надо? — язвит он.
— Метнуться к Ленке и забрать рубашку для Тостера, — даю я поручение.
— Да! Весь дом гудит! — смеется Димка. — Хочешь узнать самую криминальную версию?
Я отрицательно мотаю головой, но Димку это не останавливает:
— Павла считает, что вы подрались в лифте. Кстати, Нинок, а как ты в лифт попала? Он тебя затащил в него? Узнал, что у тебя клаустрофобия?
— Я сама залетела, — виновато сознаюсь я. — Скорость не рассчитала. А он там розовый такой! Тьфу! А я с подносом и соком свежевыжатым. Гранатовым. Он опять зарубил мою идею. А Тарасовы платят за мой литературный вечер больше, чем агентство заработало за две недели!
— А Тостер… Александр Юрьевич оказался человеком тонкой душевной организации! Он противник разводов! — хохочет мой личный помощник и курьер агентства.
— Какой он бизнесмен после этого? — взываю я к Димкиному сочувствию.
— Понятно! — ухмыляется Димка. — Если в лифте драки не было, мне дальше неинтересно. Хотя, может, вы целовались?
— Пошел! Вон! За рубашкой! — визжу я.
И Димка от греха подальше испаряется.
В кабинете Тостера прохладно. И мне противно, что ему комфортно в этот весенний, но по-летнему жаркий день. Хозяин стоит у окна в костюмных брюках и белой (конечно!) футболке спиной ко мне.
— Принесли? — спрашивает он, не оборачиваясь.
— Естественно! — стойко докладываю я сквозь зубы. — Лучше прежней!
— Прекрасно! — ужасным голосом говорит Александр Юрьевич. — Давайте!
Я иду к его огромному черному столу и осторожно кладу запакованную рубашку на стол. Тихо-тихо пячусь назад и почти доползаю до двери.
— Почему не поглажена? — строго спрашивает Тостер и, быстро вскрыв упаковку, орет. — Что это?!
— Рубашка. Итальянская, — голосом продавца-коробейника рекламирую я. — Тоже розовая.
— Розовая? — шипит Хозяин. — Разве женщины бывают дальтониками?
— Это вопрос или вы просто сокрушаетесь? — вступаю я в привычную словесную перепалку и сразу успокаиваюсь. Я на своей территории. — Да. Женщины бывают дальтониками. Намного реже, чем мужчины. Примерно ваши восемь процентов к нашим нулю целых пяти десятым. Все зависит от хромосомного набора.
— Какой, по-вашему, это цвет? — перед моими глазами появляется рубашечный комок ярко-канареечного цвета.
— Коралловый? — добавив чуть-чуть искренности, спрашиваю я, как можно шире распахнув свои глаза.
— Светлана. Мне. Подарила. Розовую. Рубашку, — чеканит Хозяин. — Я. Сегодня. Должен. Быть. В розовой.
— Святая женщина! — бормочу я, молитвенно скрестив руки.
Меня прижимают в двери спиной и практически душат скомканной рубашкой.
— Прекратите ерничать! — злобным шепотом говорит Александр Юрьевич. — А то я подумаю, что вы ревнуете. Или что ваш хромосомный набор сомнительного состава.
— Ваш собственный хромосомный набор существенно отличается от набора вашего замечательного отца. Вот, кто был настоящим Хозяином нашего дома! — начинаю я почти кричать. — Вы его жалкая копия. Даже не клон.
— Мой отец, — переходит на шепот Тостер, заставляя меня чувствовать себя истеричкой, — слишком доверял всем вам и конкретно вам, Симонова-Райская, особенно. Я же не вижу причин для такого доверия. А поскольку уволить вас я не могу… По его же милости…
— Поэтому вы пресекаете все мои бизнес-идеи и теряете деньги из вредности, — ласково шепчу я ему на ухо. — Гениально!
— Ваши бизнес-идеи — полная галиматья, — очередная порция шепота достается моему правому уху.
— Я буду вашим личным Гали Матье, — соблазнительно фыркаю я в его ближайшее ухо и крепкую шею. — Этот француз был великим человеком, врачом. Лечил своих пациентов шутками. Даже по почте лечил каламбурами. Своей галиматьей добивался нужных целей.
— Не берите на себя того, чего не сможете унести, — Тостер отстраняется и отшвыривает в сторону рубашку. — В вашем случае это не добрая шутка, а чушь и бессмыслица. Каждая ваша идея — бред!
— Вам погладить… рубашечку?! — еле держусь я, чтобы не сорваться окончательно.
— Я сегодня же свяжусь с отцом, и сделаю ему предложение, от которого он не сможет отказаться, — вдруг спокойно говорит Тостер.
А я говорила, что он электрический, и время от времени у него заканчивается заряд.
— И что тогда? — устало и вяло спрашиваю я.
— Тогда я, наконец, тебя уволю, — с наслаждением снова, как сегодня в лифте, переходя на "ты", отвечает успокоившийся Александр Юрьевич.