Неумение врать — еще не повод говорить правду.
Мудрость из интернета
Выбор у меня был небольшой, я бы даже сказала — скудный. Пощечина или поцелуй. Мастерски вывернув сознание наизнанку, я нашла третий вариант: вежливый вопрос.
— Александр Юрьевич! Как человек терпеливый и интеллигентный, готова списать ваши последние слова на осложнение после болезни, которую вы, скорее всего, перенесли на ногах, что не могло не сказаться…
Холодильник тяжело дышит и угрюмо молчит. Пользуюсь этим обстоятельством, чтобы продолжить говорить:
— Вы чуть-чуть перепутали авторство реплик в нашем диалоге. Это я должна соглашаться или не соглашаться стать вашей… любовницей. И только после вашего же предложения об этом. Как мне помнится, вчера вы совершенно ясно и недвусмысленно выразили свою позицию: у вас есть невеста и вам не нужна любовница.
Холодильник недовольно пыхтит, но молчит.
— У вас, несомненно, большой выбор девушек… женщин, готовых оказать вам такую разовую или долговременную услугу, — набираюсь смелости и тихонечко глажу ладонями его напряженные плечи. — Знаете такую мудрую офисную поговорку? Не спать там, где работаешь, и не работать там, где спишь? По-моему, лучше не скажешь, правда?
По бешено горящим карим глазам Хозяина чувствую, что ни слова из того, что я ему только что сказала, до него не дошло. Он только схватил мои руки, гладящие его плечи, соединил их вместе и прижал к своей груди. И снова ничего не сказал. Так… Положение осложняется…
И когда Холодильник наклоняется ко мне с прекрасно считываемым намерением поцеловать, я отбрасываю всякую вежливость:
— У вас, видимо, не грипп, а настоящий менингит, господин Климов! Отказаться от госпитализации было не просто ошибкой, а преступлением!
— Менингит? — рассеянно спрашивает Холодильник, впервые за долгое время произнеся одно слово вслух. — Почему менингит?
— Воспаление мозговых оболочек, — терпеливо растолковываю я. — Серозный или гнойный — решать врачам.
Холодильник, заподозрив неладное, резко отпускает меня и даже наклоняет голову набок, словно он большая умная собака, которая вслушивается в слова хозяина.
— Я, конечно, поставила бы на хронический, но, вполне возможно, что я по- дилетантски не права, — успокаиваю его я.
— Хронический менингит? — рычит Холодильник.
Слава богу! Снялся с паузы.
— Сильная головная боль, рвота, обморок, — радостно перечисляю я. — У вас ведь все это было? А если менингококковый, то еще сыпь будет!
— Сыпь?! — рев Холодильника становится вполне узнаваемым и поэтому долгожданным. — Что вы себе позволяете?
— Не больше, чем вы! — выскальзываю из его объятий, пользуясь секундным замешательством растерявшегося мужчины. — Осложнениями после менингита могут быть глухота и слепота. По-моему, как раз…
— Я, по-вашему, глухой и слепой? — начинает медленно нагреваться Холодильник.
— Вы глухи и слепы ко всему, что говорю вам я! — тут же обвиняю я товарища Климова. — Но, может статься, это ваши врожденные дефекты!
— Вы вообразили, что бессмертны? — перенастроив программы, совершенно спокойно вдруг спрашивает Холодильник.
— Природный такт не дает мне возможности предложить другие распространенные осложнения после менингита, — честно задираюсь я.
— Ничего. Давайте придержим ваш такт до лучших времен, еще пригодится. Говорите смело, не бойтесь! — подначивает меня Хозяин.
— Как скажете! — шутовски кланяюсь я. — Интеллектуальные нарушения. Гидроцефалия — водянка головного мозга.
— Вы перечисляете собственные диагнозы? — насмешливо и зло спрашивает Холодильник. — Хотя нет! Конечно, не ваши. У вас даже почвы для такого заболевания нет! Чтобы получить водянку мозга, нужно, как минимум, иметь сам мозг!
Гнев бросает меня на амбразуру. Очень хочется вцепиться ему в лицо. Но я терплю. Своей цели я уже добилась — увела разговор в сторону. Но следующие слова Холодильника возвращают нас к тому, с чего мы и начали.
— Тогда ведите себя соответственно собственным словам! — рявкает Александр Юрьевич. — Не создавайте у меня впечатление, что вы не прочь…
— Я уже дважды извинилась! — почти визжу я. — Все объяснила. Мы сговорились на том, что будем выстраивать деловые отношения…
— И для скрепления этого договора вы явились ночью в мой кабинет в ночнушке и халате? — скептически спрашивает Холодильник и тут же добивает. — И поцелуи мои принимали, разомлев на моих коленях. Вы с собой сначала договоритесь, госпожа Симонова-Райская!
Вот он как все вывернул! Мастер! От злости и негодования меня трясет в буквальном смысле этого слова.
— А мне кажется, все дело в том, что я первая и единственная особа женского пола, которая не считает вас неотразимым мужчиной! — я чрезвычайно довольна собой.
— Вы — единственная особа, переворачивающая с ног на голову даже базовую логику! — кричит на меня Холодильник. И крик его музыкой растекается по моим венам. Это мое пространство по умолчанию.
— Прекрасно! Договорились! — пафосно говорю я. — Теперь, надеюсь, ни у кого из нас не осталось никаких сомнений по поводу возможного сценария развития наших отношений?
— Мне все предельно ясно! — чеканит слова Холодильник, включая режим заморозки. — Мужчины не выживут возле вас в радиусе ближе полукилометра. Это безжизненный ядовитый круг, в котором отравляется все живое.
— Неправда! — обида захлестывает меня горячей волной. — Просто мне это не надо. Когда я встречу того, кого выберу. я все буду решать сама.
— Вы не проживете рядом с нормальным мужчиной больше суток! — выносит вердикт Холодильник, направляясь к лифту. — И ему не выжить, если он не обвешается чесноком и не запасется осиновым колом и серебряной пулей. Глухое, рвущееся наружу бешенство заставляет меня выкрикнуть вслед противному мужчине очевидную глупость:
— Василий второй год живет со мной и не жалуется!
— Ты прикрылась Василием?! — хохочет в трубку Ленка. — Что будешь говорить, когда он узнает, кто такой Василий?
— А как он узнает? — ворчу я. — Василий ему не скажет.
Долго не могу заснуть от перевозбуждения, ругая себя за то, что в свои сложные и запутанные отношения с Хозяином приплела ни в чем не повинного паука-птицелова.
Следующие две недели проходят на удивление спокойно. Александр Юрьевич появляется в агентстве всего три раза, увидев меня, вежливо здоровается. Не вызывает с отчетами, не просит почитать сценарии, не приводит новых клиентов.
Затишье благотворно сказывается на моем настроении и работоспособности. Замечательно проходят два детских праздника. Один из них для Сашеньки, чудесного мальчика-инвалида детства. Его праздник из нашей благотворительной программы, которую начал еще Юрий Александрович, подключившись к работе одного из фондов помощи детям. Сашенька создает удивительные рисунки большими пальчиками своих больных ножек. Ручек у него нет. Совсем. Мы обыграли героев его рисунков, сшив волонтерам костюмы по эскизам мальчика. Волонтеры разыграли юмористический спектакль на основе любимых детских стихов поэтов самых разных исторических эпох. Сам Петровский, сразу согласившись помочь в реализации этого проекта, сыграл нам на музыкальных инструментах множество веселых композиций.
Утомило только телевидение. Ни я, ни мой помощник Димка не справлялись с напором тележурналиста Захара Синицына, сующего свой нос везде и всюду. Поэтому и подготовка к празднику, и сам праздник для меня были подпорчены его навязчивым присутствием. Захар постоянно находился рядом, буквально дышал в затылок — и это не метафора. Ходил за мной по пятам, задавал сотни ненужных вопросов.
— Мы оговорили круг ваших вопросов с пресс-службой Климова, — вежливо напоминала я время от времени, но это мало помогало.
Можно было, конечно, пожаловаться Павле Борисовне, которая быстренько выставила бы съемочную группу, нарушающую договоренности, из агентства. Но тогда праздник остался бы без освещения на телевидении, а мне и всем нам было важно показать Сашеньку и его работы как можно большему количеству людей.
— Захар! Вам не надо сюда. Это женская гримерная, — аккуратно удерживает Захара нервничающий Димка, когда я скрываюсь от назойливого журналиста в комнатке, где переодеваются и гримируются волонтеры — наша массовка.
Студентка театрального училища Полиночка Треухова приклеивает себе длинные накладные ресницы, голубые и блестящие. В голову приходит освежающая мысль:
— Полиночка! — обращаюсь я к девушке. — У меня много работы. Могу я поручить вам тележурналиста? Его надо сопровождать и занимать разговорами. Справитесь?
— С Синицыным? С Захаром? — с придыханием спрашивает Полиночка, усиленно моргая голубым блестящим чудом, делающим ее похожей на Мальвину, буфетчицу из сельского магазина и инопланетную принцессу одновременно.
— С ним! — подтверждаю я.
— Господи! Конечно! — почти визжит Полиночка.
Но последний тактический ход избавляет меня от Захара не более, чем на полчаса. Захар снова появляется возле меня со своим оператором, щуплым мужчиной, неизвестно какими усилиями держащим огромную телекамеру.
— Похоже, это твой личный поклонник! — докладывает уставший и злой Димка. — Ни за что на Полинку не отвлекся.
— Он меня лапает! — шиплю я без сил. — Закончится праздник, и я ему врежу. Терплю из последних сил. Вот отснимет весь материал…
Под игру на балалайке девочка из детской театральной студии читает стихотворение Саши Черного, к которому нарисовал иллюстрацию художник-инвалид Сашенька.
На столике банка.
Под банкой стакан,
Под стаканом склянка,
В склянке таракан…
Ах, как ему стыдно!
Не мил ему свет…
Все насквозь ведь видно,
А он — не одет…
Аукцион Сашенькиных картин, который задорно, с огоньком проводят его счастливые родители, выручает раз в десять больше, чем запланировано. Впечатленный праздником, Сашенька неожиданно просит разрешения нарисовать мне в подарок картину.
— Конечно! — комок в горле еле дает проговорить следующие слова. — Буду с нетерпением ждать, Саша.
— Нет. Не надо долго ждать. Я хочу подарить сегодня, сейчас, — хватает мою руку хрупкой ножкой восьмилетний белокурый мальчик. — Я сейчас нарисую. Отец Сашеньки приносит все, что мальчику необходимо. Костик садится к роялю, а Борис Константинович Петровский берет в руки гитару. Под легкий мотив всем известной детской песенки на нежно-голубом листе пастельными мелками правая ножка Сашеньки сначала выводит нежный абрис девушки с высокой прической, потом ярко-красный мелок завершает портрет: у девушки появляется тело в форме сердца.
Радостный мальчик вручает мне рисунок. Обнимаю его и целую в худую щечку. Поднимаю глаза и вижу строгое просветленное лицо Холодильника и… слезы в глазах Прохора Васильевича, стоящего рядом с Хозяином. После праздника, воспользовавшись всеобщей суматохой. меня откровенно зажимает в углу возле барной стойки Захар Синицын.
— Вы — настоящее чудо, Ниночка! — жарко шепчет он моему правому уху. — Я могу договориться, чтобы вас взяли работать на телевидение. Такое маленькое агентство — не ваш уровень. Моя протекция дорогого сто… Видимо, он должен был сказать "стоит", но не успел. Сильные руки Прохора Васильевича перенесли тележурналиста Синицына на пару метров от меня, за кухонную дверь. Беспомощно оглядываюсь по сторонам: вижу довольного и подмигивающего мне Димку, успокаивающе улыбающуюся Павлу Борисовну, показывающего большой палец Костика и горящие бешенством глаза Холодильника.
В этой глубине карего взгляда не только бешенство, но и злость, раздражение и недовольство. Не поверите. Мной.
Холодильник резко разворачивается и уходит из кафе.
Как и куда делся журналист, увидеть не успеваю. Начинается традиционное празднование удачно реализованного проекта. Шампанское, фрукты и пироги Павла Денисовича: с грибами, с капустой, с рыбой, с ягодами. Мы все какие-то одухотворенные и по-детски счастливые.
Общее мнение высказывает Дарья Владиленовна:
— Это было не только оригинально, но и просто красиво. Это было так по- человечески, так по-доброму, что мне очень хочется не останавливаться и сделать для этого мальчика что-то еще. Спасибо всем вам! Вселенная начала отдавать вам долги, Ниночка! Вы столько доброго и красивого сделали, работая в нашем агентстве, что незапланированное, экспромтное желание Сашеньки нарисовать ваш портрет немедленно — вершина сегодняшнего праздника. За вас, Нина!
Сердце щемит от благодарности этой доброй пожилой женщине и всем моим друзьям в нашем агентстве.
Костик бежит к роялю, и мужчины стройным хором поют мне в подарок романс на стихи Вертинского.
Каждый тонет — как желает,
Каждый гибнет — как умеет.
Или просто умирает,
Как мечтает, как посмеет.
Мы с тобою гибнем разно,
Несогласно, не созвучно.
Безысходно, безобразно,
Беспощадно, зло и скучно.
Как из колдовского круга Нам уйти, великий Боже,
Если больше друг без друга Жить на свете мы не можем?
Часа через два иду искать Прохора Васильевича, чтобы поблагодарить за помощь с Синицыным. Его нигде нет.
— Скорее всего, у Александра Юрьевича, — сообщает мне Павла Борисовна.
— Они в его кабинете почти час что-то решают.
Послушно сажусь в приемной и жду. Но терпение не мое достоинство. Через пять минут начинаю ходить туда-сюда и подслушивать под дверью. Из кабинета Холодильника выходит один из охранников агентства, вежливо здоровается и быстро уходит, неплотно прикрыв дверь. Подслушивание становится более эффективным. Хорошо, что в приемной нет Риммы Викторовны.
— Всего мужчин с именем Василий семь человек. Четверо работают в агентстве и сейчас. Все проверены. Не они, то есть не он. Двое работали раньше, уволились более трех лет назад. На курсе культурологов Василиев не было. Вообще во время студенчества ни с одним Василем не дружила. Отползаю от дверной щели и плюхаюсь на первый попавшийся стул. Здесь и находит меня Римма Викторовна.
— Нина! Тебе плохо? — пугается она и предлагает мне воды.
Мне не плохо. Мне катастрофически весело. Холодильник, подключив всю свою "охранку". вместе с героическим Прохором Васильевичем ищет моего постоянного любовника Василия.
Бегу в свою квартиру и бросаюсь к аквариуму. Василий греется под лампой и спит.
— Ну что. любовничек? Пошалим? — смеюсь я и звоню Ленке.