Ученые выяснили, чего хочет женщина.
Но она уже передумала!
Мудрая мысль из интернета
— Нина! К тебе Генка. Трезвый и торжественный! — насмешливо сообщает Димка, заглядывающий в мой кабинет.
— Сальмонелла? — сдерживаю отчаянное желание залезть под стол.
— Один. Без матери, — сочувственно говорит Димка, перестав насмехаться.
— Только ты сиди под дверью! — приказываю я своему легкомысленному помощнику. — Если что, я орать буду! Он в последнее время активизировался.
— Не дрейфь, я рядом! — обещает Димка и распахивает дверь.
Геннадий Муравьев в парадно-выходном коричневом костюме с модным двубортным пиджаком, с большим букетом белых хризантем, с решительным выражением лица появляется на пороге.
— Нина! Наконец я смог застать тебя на рабочем месте! Это моя четвертая попытка! — сразу начинает жаловаться Гена.
Знал бы он, сколько сил мною и моими добрыми друзьями потрачено на то, чтобы эта встреча не состоялась! Пока Гена поднимался с первого этажа на третий, я успевала укрыться либо в своей квартире, либо в квартире Карповых. Римма Викторовна и Димка печально сообщали расстроенному начинающему писателю, что "Ниночка, к сожалению, на выезде, ее нет в агентстве". Как мы сегодня его проворонили?
— Привет, Гена! — радостно протягиваю я руки приятелю, с которым познакомилась пятнадцать лет назад.
Гена порывисто пожимает мне руки и вручает букет.
— Спасибо! По какому случаю? — благодарю и спрашиваю я, тут же сообразив, что нельзя было задавать такой провокационный вопрос. Как будто я не знаю, по какому именно случаю…
— Прекрасно выглядишь! — отступая на шаг и откровенно любуясь мною, с придыханием говорит Гена.
Мы с Ленкой перешли на офисные сарафаны. Сегодня это серо-голубой сарафан из твида с бретелями халтер.
— Дословно переводится как "хомут", — поучает меня Ленка.
— Я знаю, как переводится слово "халтер", — ворчу я на подругу, но больше в шутку.
Сарафан мне очень нравится. Бретели держатся на круглом деревянном ошейнике ручной работы. Блузка с высоким воротником белизной готова поспорить с рубашками Холодильника, который ведет себя более чем странно. Конец января и февраль проходят под девизом "На фронте без существенных перемен". To его сутками нет в офисе, то сутками же он из него не выходит. Я практически перестала спускаться в холл с "ужином балерины", боясь встретиться там с караулящим меня Хозяином и проиграть, нет, не в словесном, а в рукопашном поединке.
Но как только бдительность моя начинала дремать и я осторожно, как пугливая лесная лань, пробиралась к креслу Дарьи Владиленовны, появлялся Холодильник. Это было уже трижды. Первый раз он гарантированно должен был быть в каком-то там головном офисе с французами, но к полуночи оказался в холле. Второй раз улетел в Вену на двое суток, вернулся через сутки прямо в холл. Третий раз я в режиме онлайн наблюдала за ним на одном из интернет-каналов: Холодильник принимал участие в благотворительном концерте вместе со Светланой Кирилловной и физически не мог так быстро оказаться в холле, когда я туда пробралась. Но он оказался.
Все наши ночные диалоги можно сравнить с перестрелкой нервных новобранцев. Стреляем больше от страха, чем с целью попасть. Но каждая такая стычка оставляет послевкусие бодрости и какого-то нового смысла в продолжении этих странных отношений.
— Он тебя берет измором! — вынесла вердикт опытная Ленка, которую ее первый муж Витька, по ее же словам, взял долговременной осадой, как турецкую крепость.
— Измор — это гибель от истощения, — почти плачу я. — Мои силы на исходе.
— Что это значит? — оживляется Ленка. — Ты готова сдаться? Будешь его любовницей?
— Точно нет! — клянусь я. — Такие отношения не для меня.
— Он на тебе не женится, — осторожно напоминает Ленка.
— Никто и не просит! — фыркаю я. — Я, если и выйду замуж, то только по любви.
— Обыкновенной? — смеется по-доброму подруга. — Или все-таки сказочной?
— Дарья Владиленовна говорит, что обыкновенной любви не бывает. — рассказываю я. — Любые отношения, построенные на любви, уже необыкновенные. А ей виднее. Она Сталина видела!
— Чего добивается он — мне понятно, — задумчиво говорит Ленка. — А вот чего добиваешься ты?
— Сохранения агентства таким, каким оно было четверть века. Сохранение своей должности. Она меня вполне устраивает. Нет, не так… Я люблю свою работу, как тот бессмертный пони.
Ленка смеется. начинает плести мне косу и тихонечко поет:
Я люблю свою работу!
Я приду сюда в субботу.
И, конечно, в воскресенье.
Здесь я встречу День рожденья,
Новый год, 8 Марта.
Ночевать здесь буду завтра.
Плащ-палатка, вещь-мешок.
— У супруга будет шок!
Если я не заболею,
Не сорвусь, не озверею,
Здесь я встречу все рассветы,
Все закаты и приветы!
От работы дохнут кони.
Ну а я- бессмертный пони!
Ленка весело и бодро доплетает французскую косу.
— Одно удовольствие тебя заплетать! Это несправедливо и абсолютно бесчеловечно! — возмущается Ленка совершенно искренне.
— Что?! — не понимаю я ее.
— Почему у тебя такие роскошные густые волосы. а у меня волос на две драки осталось?! — Ленка размахивает моей косой, как революционер на баррикаде знаменем. — И ты права. Нинка! Я тоже люблю свою работу.
— Тогда чего ж не заканчиваешь песню? — иронизирую я, и Ленка поет.
Но однажды на работе.
Если вы меня найдете, —
Без движения лежу
И от радости не ржу,
Знайте: я трудом добита
И откинула копыта.
— Эта коса делает тебя совершенной девочкой! — восторгается Гена и пытается меня поцеловать.
— Гена! Руки! — жестко командую я, и он сразу обижается.
— Дружеский поцелуй в щеку еще никому не повредил, — ворчит он.
— Геночка! У меня много работы, прости, ради бога! — медленно меняю диспозицию: отступаю за свой стол. — Не мог бы ты поторопиться…
— Я не собираюсь торопиться! — нервничает Гена. — Этот разговор слишком важен для меня, чтобы я спешил!
Так… Похоже, что не обойдется…
— Гена! — осторожно начинаю я, планируя как можно скорее выпроводить Гену из своего кабинета.
— Не перебивай меня! — нервничает Гена, пытаясь зайти за мой стол.
Далее в течение пяти минут мы двигаемся по периметру кабинета: я убегаю, он догоняет.
— Ниночка! Мне двадцать пять лет!
— Геночка! Мне тоже!
— Вот именно. Пора подумать и о собственной семье. Самое время!
— Я думаю, Геночка. И вот, что я надумала…
— Я первый! Я пришел с предложением! — фальцетит Гена. — В прошлый раз меня почти арестовали, когда я пытался…
— Ты был пьян, Геночка!
— Я был просто огорчен тем, что ты так холодна ко мне!
— Я не холодна, я реалистична!
— Ты внушила мне надежду!
— Когда?
— Когда взяла меня за руку на крыше!
— Я пыталась тебя успокоить!
— Я не волновался!
— Ты мог упасть!
— Я ловил голубя!
— Зачем?
— Чтобы послать тебе любовное письмо!
— Письма носят не любые голуби, а почтовые! И только по знакомому маршруту!
— Я тогда этого не знал! Мне было двенадцать лет!
— Гена! Я занята, мне надо работать!
— У меня важная новость! Я не могу больше ждать!
— Говори и уходи!
— Я… я люблю тебя!
Я резко останавливаюсь, и Гена натыкается на меня.
— Гена! Это очень сильные слова. Я тоже тебя люблю, но…
— Но не как мужчину? — горько усмехается Гена. — Мама была права…
— Сальмо… Яна Львовна говорила с тобой обо мне? — спрашиваю я, не зная, как закончить этот нелепый разговор сегодня.
— Мама справедливо считает, что нам надо привыкнуть друг к другу, — настойчивый кавалер протягивает руки и тянет меня к себе.
— Гена! Мы знакомы пятнадцать лет! Я достаточно к тебе привыкла, чтобы понимать, что у нас с тобой…
— Не торопись! — спорит Гена, настойчиво пытаясь обнять меня, сломив сопротивление моих рук, упершихся ему в грудь. — Не делай поспешных выводов!
— Гена! У меня было достаточно времени, чтобы…
Я не успеваю закончить фразу, как он все-таки преодолевает сопротивление моих рук, которые сгибаются и прижимаются к его груди. Гена захватывает мои губы жадным поцелуем. Все это так нелепо и неожиданно, что первые пару секунд я ничего не делаю, а только выбираю, что именно буду ломать этому идиоту.
На третьей секунде я решаю врезать Гене по этим его наглым губам, которые сейчас пытаются углубить свой настойчивый поцелуй, но не успеваю привести план в исполнение. Гену отрывают от меня, и я вижу, как он буквально отлетает от меня по направлению к Николаю, охраннику Холодильника. Бросок этот совершает сам Хозяин.
Николай крепко хватает Гену за руки и заводит их тому за спину.
— Что вы себе позволяете?! — кипятится Гена. — Опять?!
Холодильник не смотрит на Гену, взятого в плен, а сверлит холодным взглядом меня. Во взгляде этом злость и что-то еще, вроде… разочарования. Да как он смеет так на меня смотреть?! Целуюсь с кем хочу!
Видимо, последнее предложение я произношу вслух, поскольку Холодильник, слегка поморщившись, отвечает именно на эту реплику:
— Это я уже понял. Но пока вы работаете в моем агентстве, вы не будете делать этого на рабочем месте.
— Отпустите Гену, Николай! — прошу я, совершенно не зная, что теперь делать. И с Геной, и с Холодильником, и с этим поцелуем.
— Не вздумай! — цедит сквозь зубы Холодильник.
— И не собирался! — коротко отвечает Николай.
— Что здесь происходит?! — возмущаюсь я. — Почему вы ворвались в мой кабинет без стука и без разрешения?!
— Вам звонили и приглашали ко мне, — саркастически замечает Холодильник, усмехаясь, но глаза у него невеселые. — Но вы не брали трубку.
Смотрю с удивлением на аппарат внутренней связи. Я точно помню, что никакого звонка не было.
— Я понять не могу одного, — строго говорит Холодильник Николаю. — Как и почему?
— Как и почему? — переспрашиваю я.
— Вопрос задан не вам! — грубит мне Хозяин.
Николай бледнеет и отвечает:
— Не могу знать. Я был с вами.
— Через пятнадцать минут пригласи Рудского ко мне в кабинет! — отдает Николаю распоряжение Холодильник и. обращаясь уже к Гене, добавляет. — Если вы пришли не для того, чтобы заключить договор с нашим агентством, то прошу вас его покинуть и не отвлекать моих сотрудников.
— Я пришел к старому другу. Это не запрещено законом! — хорохорится отпущенный Николаем Гена, поправляя пиджак.
— Это не разрешено правилами внутреннего распорядка. Госпожа Симонова-Райская находится на работе, и я, как ее работодатель, определяю наполнение ее рабочего времени, — почти с ненавистью глядя на Генку и раздражением на меня говорит Холодильник.
— Прекрасно! — злобно радуюсь я. — Гена, жди меня сегодня в семь часов, после моей работы. в баре "Уховертка". — А сейчас мне, действительно, надо работать, прости, милый.
Слово "милый" приводит Гену в возбуждение крайне степени. Он посылает мне воздушный поцелуй и уходит. Это же слово, видимо, приводит Александра Юрьевича в бешенство и тоже крайней степени. Когда за Николаем и Геной закрывается дверь, я выразительно смотрю на Хозяина и повторяю его любимый жест: приглашение на выход.
— Приведите себя в порядок! — шипит Холодильник, указывая на маленькую раковину в дальнем углу моего кабинета.
— А что не так?! — с вызовом спрашиваю я, подойдя к зеркальной двери шкафа. — По-моему, все в полном порядке.
— Я бы на вашем месте умылся, — угрожающе говорит Холодильник и двигается на меня.
— Вот еще! — трусливо пищу я, инстинктивно делая шаг назад. — Я испорчу макияж. Со мной все в порядке.
— Вы в полном беспорядке! — рычит Холодильник и, настигнув меня, пятящуюся назад. практически за шкирку тащит к умывальнику.
Мой "хомут-халтер" в этот момент служит мне плохую службу. Одной рукой Холодильник держит меня за него, другой открывает кран, пускает воду и начинает… мыть мои губы.
— Вы сошли с ума! — визжу я, отбиваясь.
Холодильник расставляет ноги и зажимает меня между ним, теперь одной рукой прижав к моему телу обе моих руки, а другой продолжая насильно умывать меня, с остервенением натирая мои губы.
— Что вы делаете?! — кричу я, захлебываясь водой, которую щедро зачерпывает большой и широкой ладонью Холодильник.
— Мою грязный рот! — рычит Хозяин. — Где у вас мыло?!
— Вы психопат! Маньяк! У вас настоящее расстройство личности! Кем вы себя вообразили? — паникую я, реально пугаясь такой бешеной реакции сильного мужчины. Утопит к чертовой матери — и поминай, как звали… — Я вся вымокла! Прекратите!
Холодильник резко останавливается и разворачивает меня к себе. И блузка, и сарафан мокрые на груди. Думаю, от дорогого тонального крема не осталось и следа, как и от помады.
— Вам не понравился цвет моей помады? — фыркаю я, безуспешно пытаясь вырваться из его рук.
— На вас уже не было никакой помады! — сжимает мои плечи Холодильник. — Ее уже… слизал Гена!
— Слизал?! — я захлебываюсь от такой наглости. — Да что вы себе вообразили? Пошляк!
Схватив меня за косу и крепко взяв ее в кулак, Холодильник притягивает мое лицо к своему.
— Я вообразил, что все это только мое! И немного… расстроился.
Кожа подбородка и губы горят от процедуры жесткого умывания и начинают гореть еще сильнее, когда Холодильник начинает целовать и мои губы, и мое лицо.