В ревматизм и в настоящую любовь не верят до первого приступа.
Мария Эбнер-Эшенбах
— Нина! Не давайте ему повода вас уволить! — растерянно убеждает меня расстроенная Павла Борисовна.
— Согласна! Глупо не воспользоваться такой замечательной возможностью!
— подключается к уговорам Римма Викторовна.
Ну не могу же я рассказать этим чудесным женщинам, пришедшим ко мне вечером в субботу, про модный сейчас харассмент, добравшийся и до нашего милого старого агентства. Они-то уверены, что для их любимой Нины поездка в Париж — прекрасная возможность увидеть город. о котором та мечтала, и вырасти в профессиональном плане.
— Дорогие мои! — молитвенно складываю ладошки. — Я не полечу в Париж. Миссия господина Климова-младшего совершенно выполнима и без моего участия в ней. Я не очень хорошо себя чувствую, не хочется разболеться в полете или на чужбине.
— Может, к врачу обратиться? — беспокоится Римма Викторовна. — Провериться? Уверена, что ничего серьезного. Зато спокойно полетишь…
— Я. Никуда. Не полечу. — с чувством говорю я, и женщины умолкают, неловко улыбаясь.
— Давайте пить чай! — играю роль радушной хозяйки. — У меня есть лимонный кекс. Павел Денисович только что принес.
Расстроенные женщины, не выполнившие свое диверсионное задание, усаживаются со мной за кухонный стол, и мы втроем наслаждаемся лимонным чудом нашего кондитера-волшебника.
Оживает сотовый телефон Павлы Борисовны. Она берет трубку и, извинившись. выходит в гостиную. Возвращается через десять минут, бледная и чем-то огорченная.
— Ниночка! Александр Юрьевич просил вам передать, что если вы не вылетаете с ним завтра утром в Париж, то…
— Могу паковать чемоданы? — горько усмехаюсь я.
— Что-то вроде этого… Можете писать заявление на увольнение, — вздыхает Павла Борисовна.
— Не дождется! — фыркаю я, нисколько не расстроившись. — Писать заявление я не собираюсь. Увольнять меня не за что!
— Вы не выполняете прямой приказ своего непосредственного руководителя, — мягко напоминает Римма Викторовна.
— Я в понедельник принесу справку от врача о том, что мне нельзя летать на самолетах, — весело смеюсь я. — И никто не посмеет меня уволить.
— Он посмеет, — убеждает меня испуганно Римма Викторовна.
— Судиться будем! — смело провозглашаю я. — И выиграем!
— Это ваше окончательное решение? — на что-то еще надеется Павла Борисовна.
— Более чем! — констатирую я.
Субботний вечер проходит нервно. Я планировала прибраться и почитать, но со страхом прислушиваюсь, не раздастся ли дверной звонок. Убираюсь лениво и некачественно. Читать вообще не хочется. Жду нападения. Ни за что не пойду в холл с молоком. Чувствую, охотник уже там.
Включаю телевизор и пытаюсь настроиться на фильм, в котором кипят нешуточные страсти: героиня изменяет герою и скоро попадется. Незаметно втягиваюсь в просмотр и запиваю горячим кипяченым молоком зеленый чай с миндалем. В одиннадцать часов вечера раздается звонок в дверь.
С громко бьющимся сердцем на цыпочках пробираюсь к дверному глазку. Весь обзор закрывает мощная грудь Холодильника. Стою не дыша и не двигаясь.
— Я прекрасно знаю, что вы дома, — громко сообщает мне очевидное Холодильник. — Откройте. И мы поговорим.
Пока я думаю, ответить ли что-нибудь значительное и остроумное, Хозяин добавляет:
— Советую открыть дверь. Не бойтесь!
Я боюсь?! От немедленного решения открыть дверь и смело встретиться с врагом меня удерживают только остатки здравого смысла. Нина! Он тебя провоцирует! Держись!
— Самолет в восемь утра. Мы еще все успеем! — чуть хриплым голосом уговаривает меня Холодильник
Что все?! Меня слегка потряхивает от перевозбуждения и страха. Все — это работа и постель? Я и в России прекрасно поработаю. а в его постель я не собираюсь. Можно. конечно. все это гордо и громко выкрикнуть из-за двери, но это кажется мне малодушием. Лучше промолчу. Открывать опасно. Кричать из укрытия глупо. И я снова молчу. прижавшись глазом к глазку.
— Нина! Наш разговор сложится продуктивнее, если вы откроете дверь, — ласково уговаривает меня Холодильник. — Давайте не будем развлекать господ Карповых. Им слышно все, что я говорю.
Зажимаю рот рукой в буквальном смысле. Надо продержаться! Но как же хочется ответить!
— Нина! — Холодильник становится настойчивее. — Не хотите лететь — не полетим. Давайте поговорим об этом. Давайте поговорим о том, как мы не полетим в Париж.
Вот ведь искуситель! Очень хочется открыть дверь и броситься в бой. Терплю.
— Хорошо. Не хотите пускать в квартиру, не надо. Я подожду вас в холле. Спускайтесь, — в голосе Холодильника появляются еле заметные угрожающие нотки.
Несколько минут стою с бешено бьющимся сердцем под дверью, потом иду на кухню и залпом выпиваю стакан холодной минеральной воды. Щеки и уши горят.
Несмотря на предыдущее решение не реагировать и не откликаться на провокации, и мой разум, и моя душа, и даже мое тело рвутся в бой, я бы даже сказала, в рукопашную. За четыре месяца Холодильник подсадил меня на наше противостояние, как на сильный наркотик. Хотя Ленка утверждает, что это я подсадила и его, и себя. Не поверите! Она его считает жертвой моего обаяния! Мне трудно в это поверить. Такой состоятельный и состоявшийся во всех сферах жизни мужчина может выбрать подобную себе женщину. Я же, несмотря на туманное дворянское происхождение, не того полета птица, не того поля ягода.
Обхватываю себя руками и явно чувствую дрожь. Черт! Не хочу трястись всю ночь от невысказанного и непонятого. В бой, Нина!
Тщательно выбираю одежду, чтобы даже намека на фривольность или соблазн не было. Пуританское платье-мешок длиной до середины икр с воротником под горло темно-серого цвета с широким вязаным пояском. Сапоги-чулки "стрейч" из серой замши, не оставляющие открытыми никакой участок ног. Волосы тщательно прочесываю и забираю в высокий пучок. Мадемуазель "серый чулок” готова к встрече с Холодильником. Осторожно спускаюсь по лестнице на первый этаж, чуть-чуть трусливо надеясь на то, что Холодильник уже ушел.
Он здесь. Стоит посреди холла спиной к лестнице, засунув руки в карманы и глядя в огромные витринные окна. Хотя я ступаю совершенно бесшумно, он будто чувствует мое приближение и резко поворачивается. Черный костюм, белая рубашка, суровое неприветливое лицо.
— Добрый вечер! — пищу я, остановившись в паре шагов от недовольного мужчины.
— Сомневаюсь, — резко отвечает Холодильник. — Какой-то дефицит доброты у вас, госпожа Симонова-Райская. Держите меня в черном теле.
— Неправда, — шепотом спорю я. — Вы неприлично настойчивы. Я прилично раздосадована.
— Командировка в Париж абсолютно деловая, — вкрадчиво говорит Александр Юрьевич и делает шаг вперед. — Вы зря переживаете.
— Я не переживаю. Я не собираюсь лететь в Париж с вами. Я обязательно полечу туда с любимым человеком или одна, если все-таки его не встречу, — серьезно и сердито говорю я и делаю шаг назад.
— Вам бы понравилось, — хрипло шепчет Холодильник. — Вы не понимаете, от чего отказываетесь.
— Я в здравом уме и твердой памяти ответственно заявляю вам, что я взрослая девочка и абсолютно четко понимаю, от чего отказываюсь, — почти клянусь я, прижав руки к своей груди.
— Позвольте вам не поверить в очередной раз, — не соглашается со мной Хозяин.
Да что ж это такое! Ему точно не помешает обряд экзорцизма. И опять я говорю последние слова вслух.
— Я сам предлагал вылечить меня от одержимости вами, — напоминает по- прежнему хрипло говорящий Холодильник.
— Вы знает как? — не верю я и на всякий случай делаю еще один шаг назад.
В три быстрых шага Холодильник стремительно сокращает расстояние между нами и, схватив мои руки, прижимает их раскрытыми ладонями к своей груди. Даже через ткань белой рубашки я ощущаю его горячую кожу.
— Чтобы изгнать из тела несчастного нечто потустороннее, надо прикоснуться к нему и произнести нужные слова, — губы Холодильника почти касаются моих губ.
— Прикоснуться к нему? — переспрашиваю я, тоже получается как-то хрипло.
— К телу, — поясняет Холодильник. — Я точно знаю, что надо прикоснуться к телу. Кожа к коже.
Пока я хватаю ртом воздух от такой неприкрытой наглости, Холодильник вдруг одним движением дергает за ворот свою рубашку. Пуговицы разлетаются в стороны, обнажая крепкую мужскую грудь. Он берет мои ладони и кладет их на свою горячую кожу.
Парализованная и оглохшая, смотрю на свои слегка дрожащие руки, которые чувствуют, как бьется его большое и сильное сердце. Зачем я спустилась? Мне не справиться с таким мощным напором целеустремленного мужчины, который поставил себе цель добиться меня во что бы то ни стало. И он готов поступиться многим, чтобы достигнуть поставленной цели. Я не готова поступиться ничем.
— Я не знаю нужных слов, — нервно сглатываю я, пытаясь оторвать ладони от его груди. Это бесполезно. Кожа ладоней горит, словно их прижимают к обогревателю.
Холодильник спешно переименовывается мною в Обогреватель.
— Давайте вместе придумаем, — большие ладони Обогревателя не могут успокоить дрожь в моих руках. — Это должны быть очень действенные слова.
— Вы безумец! — шепчу я.
— Помочь? — предлагает перегревшийся Обогреватель. — Психопат. Рехнувшийся. Ненормальный. Маньяк. Помешанный. Умалишенный. Душевнобольной.
— Вы меня пугаете, — честно говорю я. — Очень. Но я не изменю решение.
— И что же вы решили? — Обогреватель берет мои руки и прижимает ладонями к своим щекам. Со стороны, уверена, кажется, что влюбленная женщина обнимает любимого мужчину.
— Я не буду вашей любовницей. Я не полечу в Париж. Я не уволюсь. Я не дам вам закрыть или продать агентство, — произношу я, как мантру.
— А так? — мягко спрашивает он, опустив мои руки вдоль тела, крепко обняв и накрывая мои губы своими губами.
Поцелуй похож на обещание чего-то большего. Меня начинает бить крупная дрожь, мне жарко, словно я заболела лихорадкой.
— Вы дрожите, как новорожденный котенок, — горячечно шепчет Обогреватель, захватывая губами мою нижнюю губу.
Последнее слово бьет меня разрядом тока высокого напряжения. Котенок! Я сжимаю зубы. захватывая в плен его нижнюю губу.
Обогреватель вскрикивает о боли и с силой отрывает меня от себя.
— Господи! Больно!
— Вы мне противны! Вы сами! Ваши мерзкие поцелуи! Вы непорядочный человек. Порядочность не купить на ваши миллионы и не получить в подарок от судьбы. Меня трясет от отвращения к вам! — кричу я, отскочив от разгневанного и ничего не понимающего Обогревателя.
На моих глазах за несколько секунд Обогреватель снова превращается в Холодильник. Холодный, мрачный, злой. Я вижу небольшую ранку на его нижней губе и выступившую капельку крови. которую Александр Юрьевич медленно вытирает тыльной стороной ладони, размазав кровь по подбородку.
— Прошу прощения. Ошибочно принял отвращение за другой глубокое чувство, — презрительно говорит Холодильник.
Я отворачиваюсь от него и с достоинством и прямой спиной ухожу на лестницу.
Утро воскресенья начинается с назойливого телефонного звонка.
— Нина! Доброе утро! — спокойный вежливый голос Павлы Борисовны воспринимается мною как наказание за грехи. Боже мой! Только девять утра! Сегодня же воскресенье!
— Утро не может быть добрым, — охрипшим голосом говорю я. У меня по- настоящему болит горло.
Павла Борисовна смеется и продолжает:
— Нина! Александр Юрьевич просит вас в одиннадцать часов быть в агентстве. У вас заказ. Он говорит, что заказчик просит именно вас.
— Он разве не в Париж сейчас летит? — удивляюсь я.
— Он едет сюда с заказчиком, — вздыхает Павла Борисовна. — Почему он не полетел, я не знаю и не мое это дело.
Кто б сомневался! За произошедшее вчера теперь буду расплачиваться именно я и не по- детски.
Как вспомню "котенка", так дрожь отвращения снова прокатывается по телу. Вспоминаю, как в детстве обижалась на папу, когда он шутил, отвечая на мой вопрос, с чем пирожки, испеченные мамой.
— С котятами! — хохотал отец, чрезвычайно довольный шуткой, которая своей жестокостью доводила маленькую Нину до настоящих слез. Мысленно пожелав Холодильнику на завтрак пирожки с котятами, ползу в ванную.
Сегодня я выбрала платье-мундир песочного цвета. Отразившись в зеркальной двери шкафа в своем кабинете, жалею, что на платье нет погон, а на голове фуражки или пилотки. Цвет платья усиливает мою бледность, вызванную сильной болью в горле. Все-таки я заболеваю… Ровно в одиннадцать стучу в дверь кабинета Хозяина. Меня встречает счастливая Светлана Кирилловна в чудесном сливочно-кремовом брючном костюме и суровый Холодильник с мертвым, пустым взглядом.
— Нина Сергеевна! Помните, мы с вами и Дмитрием Георгиевичем договаривались, что я закажу в вашем агентстве детский праздник для племянницы? — буквально бросается мне навстречу Светлана.
— Здравствуйте! — улыбаюсь я. Черт! Горло болит все сильнее, даже слюну трудно сглатывать. — Конечно, я помню.
— Ой! Здравствуйте, Нина! Извините, — смущается Светлана. — Саша… Александр Юрьевич сказал, что договариваться надо напрямую с вами.
— У вас есть какие-то идеи? — спрашиваю я, подчинившись приглашающему жесту Холодильника и сев за стол. — Сроки?
— У Машки день рождения через две недели после праздника Восьмое марта, — сообщает Светлана.
— Хотелось бы поговорить с ее родителями или с вами, чтобы понимать, что нравится и не нравится девочке, — осторожно говорю я, боясь попасть впросак, как тогда с женой Кирилла Ивановича. — И с девочкой обязательно надо познакомиться. Это тоже важно. Мы должны понимать, кому мы делаем праздник.
— Машка здесь! — голубые глаза Светланы с восторгом смотрят на жениха. — Она с дедом, моим папой, внизу, возле этой замечательной доброй старушки. Они скоро поднимутся.
Звук остановившегося лифта слышен и в кабинете. В раскрытую Николаем дверь заходит Кирилл Иванович с огромным букетом белых роз. Штук тридцать, не меньше. Рядом с ним маленькая девочка трех-четырех лет в милом голубом пальтишке, шляпке и высоких шнурованных ботиночках. Нежно-голубые глаза девочки Маши очень напоминают глаза ее тети, Светланы Кирилловны.
— Нина Сергеевна! Это наше извинение за то, что беспокоим вас в воскресенье! — Кирилл Иванович протягивает мне роскошный букет.
— Что вы! — отказываюсь я. — Это лишнее. Работа есть работа. Я понимаю, что профиль у нашего агентства необычный и привыкла работать в выходные.
— Я настаиваю! — действительно настаивает будущий тесть Холодильника. Сам же Холодильник больше похож на свежемороженую рыбу. Вроде и выглядит неплохо, но надо посмотреть еще цвет жабр, чтобы убедиться, что он свежий.
— Шаша! — радостно визжит маленькая Маша и, распахнув ручонки, несется навстречу Холодильнику.
Выражение лица его мгновенно меняется: он широко улыбается той самой мальчишеской улыбкой, которая выворачивает мою душу наизнанку. Как такая улыбка может принадлежать такому отъявленному негодяю? Обманщику невест, соблазнителю арт-директоров и любителю пирожков с котятами?
Холодильник подхватывает Машку на руки и, высоко подбросив, позволяет девочке обнять себя за шею.
— Привет! Мой котенок! — ласково говорит Холодильник.
— Маша Шашин котенок! — утверждает девочка, взяв Холодильник за уши и звонко чмокнув в нос.
— Проходу ему не дает! — смеясь. жалуется мне Кирилл Иванович. — Не разрешает Светке выходить за него замуж.
— Просто конкурентка! — подтверждает Светлана, с любовью глядя и на племянницу, и на жениха. — Того и гляди уведет!
— Уведет! — подтверждает Машка, смеясь вместе со всеми.
— И новый год Александр на работе встретил бы, если бы Машка ему каждые полчаса не названивала и не орала в трубку, что "котенок ждет Шашу"! — забирая внучку из рук Холодильника, рассказывает Кирилл Иванович.
Теперь болит не только горло, но и голова.