Влюбиться — не значит любить:
влюбиться можно и ненавидя.
Федор Достоевский
— Старуха! Ты где? — громкий окрик Димки спасает меня от поражения.
Я вырываюсь из рук одурманенного, иначе не скажешь, Холодильника. Темно-карие глаза Александра Юрьевича не выражают ничего, кроме непонятной мне одержимости мною же. Он с таким разозленным видом смотрит на дверной проем, что я начинаю беспокоиться за Димкино здоровье.
Ничего не подозревающий Димка заглядывает внутрь, но не заходит: боится пыли.
— Здравствуйте, Александр Юрьевич! Нина, ты в порядке?
— Дима! — несказанно радуюсь я появлению личного помощника. — Помоги, пожалуйста, перетащить коробки!
— Помните о том, что я вам сказал, — наставительно и покровительственно говорит мне Холодильник.
— А что вы мне сказали? — глупо хлопаю ресницами, делая вид, что не помню.
— Я сказал, что сегодня был ваш последний бенефис и что вы больше не можете себе позволить того, что все-таки позволили сегодня, — громко и отчетливо отдает распоряжение Холодильник.
— Почему? — капризно удивляюсь я. — Мне почему-то кажется, что могу.
— Через полчаса в моем кабинете! — рычит Холодильник и идет к выходу.
— Не могу. Я еще на больничном. Если только завтра, — сочувственно вздыхаю я вслед.
Осторожно вытираю пыль с перенесенных в мой кабинет коробок с куклами, заново рассматриваю каждую.
— Красотки! Вы приглашены на день рождения маленькой славной девочки Маши.
Куклы снисходительно, даже высокомерно смотрят на меня, сказывается их благородное происхождение, датированное началом прошлого века.
— Нина! Отец Маши третий раз отказал мне! — сообщает запыхавшийся Димка.
— Отказал в чем? — не понимаю я.
— Ты просила организовать встречу с родителями Маши, — терпеливо напоминает Димка.
— И? — недоумеваю я. — Ты не можешь ее организовать?
— Не могу! — подтверждает Димка. — Отец Маши, телефон которого дала Светлана, каждый раз ссылается на неотложные дела и отсутствие времени.
— А мать? — удивляюсь я. — Начни с матери.
— У Маши нет матери, — вздыхает огорченный Димка.
— Как это нет матери? — у меня почти отвисает челюсть и начинает отчетливо болеть сердце. — Умерла? Как бабушка?
— Насколько я понял Светлану, она ушла из семьи и оставила ребенка. Теперь Машей занимаются отец, дед и тетя Светлана, — сообщил Димка.
— Какой ужас! И в таких семьях все, как у всех, — мне не верится, что мать вот так просто оставила своего ребенка. — Может, ее выгнали?
— Кто его знает? — пожимает плечами Дима. — Неудобно было спросить у Светланы. Да и не наше это дело…
— Неожиданно просто, — бормочу я. — Никогда бы не подумала… А я еще голову ломала, почему с Машиным праздником так носится Светлана…
— Да! Ситуация! — тянет задумчиво Димка. — Я сегодня еду к ним домой. Буду по твоему опроснику еще раз со Светланой и Кириллом Ивановичем разговаривать. Может, неуловимого отца увижу.
Противостояние обостряется с наступлением первых мартовских дней. Атмосфера в агентстве кажется мне грозовой и гнетущей. Удивительно, но такие ощущения испытываю только я.
В ожидании женского праздника по дому буквально порхают озабоченные сотрудницы и из уст в уста передают разведданные о том, как наши мужчины собираются нас поздравлять. От версии о спектакле в стихах до версии об общем мужском танце в балетных пачках.
Холодильник не вызывает меня больше на разговоры в свой кабинет. Приезжает во второй половине дня. Но я кожей чувствую его присутствие ежеминутно: под дверью моего кабинета всегда кто-то из подопечных Прохора Васильевича или он сам.
— Слушай, мать! — интересуется насмешливый Димка. — Ты у Хозяина что-то сперла?
— Почему? — хмурюсь я.
— Разве это не тебя караулят? — ухмыляется мой нахальный помощник. — На выходе не обыскивают?
— Я не выхожу, почти не выхожу, — объясняю я.
Выйти мне теперь вообще сложно: только с Прохором Васильевичем или с Евгением, самым неразговорчивым нашим охранником. Когда мы с Ленкой ездили за сувенирами по магазинам, было очень трудно привыкнуть к тому, что он с нами.
— Надо писать заявление в полицию! — уверенно убеждает меня подруга, с опаской оглядываясь на Евгения, стоящего у выхода из бакалейной лавки.
— О чем? — смеюсь я. — О том, что меня охраняют? Кто ж такое заявление примет?
— О том, что тебя преследуют! — негодует Ленка. — Это нарушение прав и свобод! Конституционных!
— Не говори глупости! — сержусь я. — Я уже привыкла. Бесит, конечно, но я использую ситуацию по максимуму.
— Это как? — Ленка озадачена.
— Я заставляю их нервничать! — шепотом делюсь я секретом. — Димка, Павла Борисовна и Римма Викторовна перебрасывают на меня всех клиентов мужчин.
— И в чем прикол? — недоумевает Ленка. — Не думает же твой Холодильник, что ты будешь с каждым из них целоваться?
— Я вообще не уверена, что он понимает, что ему надо! — с досадой говорю я. — Но то, что он бесится от этого, бальзамом на душу. Только бы не догадался, что они мне помогают…
— Это какое-то Средневековье! — не сдается Ленка. — Он расстается со Светланой и собирается ухаживать за тобой?
— Нет, конечно! — фыркаю я. — Хотя его странные слова, что он готов не целоваться с собственной невестой, лишь бы я никого к себе не подпускала… кроме него… Разве это не странно?
— А как ты проверишь, что он не целуется с невестой? — удивляется Ленка.
— Ты ту-ту? — ругаюсь я. — Я и не собираюсь проверять! Пусть целуется, с кем хочет и сколько хочет! Зачем мне ему верить? Меня не задевают и не касаются его отношения с женщинами.
Мы с Ленкой заходим в кафе, чтобы выпить чашечку натурального кофе, но больше для того, чтобы позлить Евгения, которому Ленка всучила все наши пакеты.
— Да… Ситуация… — задумчиво тянет моя подруга, глядя то на меня, то на охранника. — Нашла коса на камень. Но что-то тут не так…
— Почему? — пожимаю я плечами. — Все так. Я уже привыкла. Четвертый месяц пошел…
— И все-таки… Ты, конечно, девушка красивая, Нинок, почти молодая, из хорошей семьи… Но… — Ленка с сомнением рассматривает меня.
— Даже обидно! — надуваю я губы. — Что не так?
— Ты сама говорила про птицу и про ягоду, — напоминает подруга. — Про ваше несоответствие. Несмотря на квартирку в несколько миллионов, ты не тянешь на его женщину.
— Согласна! — активно киваю. — Вот не претендую. Это он меня… преследует.
— Удивительно не то, что преследует, а то, что не сдается, — уверяет меня задумчивая Ленка. — Пристал — отказали — отвали! Известная формула. А он… Очень уж странные отношения у него с невестой. Прямо под носом собирается с тобой куралесить.
— Я не собираюсь с ним куралесить! — фыркаю я, наслаждаясь горячим крепким кофе.
— В том-то и дело, что пока у тебя это плохо получается! — хихикает Ленка, облизывая кофейную ложечку. — Он же как запрограммированный. Слушай, а если Светлане как-то намекнуть? Или ее отцу?
— С ума сошла? — пугаюсь я. — Стыд какой! А потом, кому они поверят. мне или ему? А я опозорюсь. И увольняться придется, и переезжать.
— Вот! Поневоле революционером станешь! — шутит Ленка и всерьез переходит к лозунгам. — Надо же как-то свергать этих олигархов! Чтобы не думали, что им все позволено!
— Но меня же он не получил! — успокаиваю я ее и ласково говорю хмурому Евгению, подмигивая. — И не получит!
Евгений почти скрипит зубами: уверена, его раздражаю я сама и все, что со мной связано, и свое поручение он терпеть не может.
Накануне женского праздника в агентстве радостная суматоха. Все гадают, как поздравит нас Хозяин, который не появлялся уже три дня.
— Надеюсь на хорошую премию, — подкрашивает губы Марина. — У меня отпуск в мае. Собираюсь в Эмираты.
— Премия — само собой! — соглашается Римма Викторовна. — Но и для души чего-нибудь хочется.
— Что может подарить человек без души для души? — иронизирую я.
Но утром седьмого марта наше агентство превращается в цветник. Каждая женщина, от уборщицы до Павлы Борисовны, получает свой букет цветов. Все они разные и по-настоящему красивые. У Павлы Борисовны это большой букет розовых роз. У Марины — бордово-красных. У девочек из рекламного отдела — чудесные кустовые желтые хризантемы с синими ирисами. Дарья Владиленовна получила корзину ромашковых хризантем. Я осталась без цветов. Совсем. Курьеры, обошедшие с утра все агентство с букетами и записочками, не заглянули ни в мой кабинет, ни в мою квартиру.
— Опаньки! — чешет затылок Димка. — Султан наказывает свою наложницу за непослушание?
— Что за ассоциации? — сержусь я. — Не нужны мне его цветы.
— А я думаю, что Хозяин для Нины какой-то сюрприз готовит, — предполагает веселый Костик. — Может, он тебе вообще розарий подарит или дерево какое.
— Шутка дня! — смеюсь я, совсем не расстроившись.
Костик прав. От Холодильника можно ожидать всего. Хотя, думаю, будь его воля (так она, воля, его и есть!), он с удовольствием подарил бы мне тот самый цветок, который ловит насекомых.
Ближе к вечеру нас ждет концерт. Оказывается, наши мужчины приготовили для нас вечер романсов. Костик в концертном фраке садится за рояль. Первым поет Денис Владиленович. Торжественно строгий в костюме- тройке. Седой и солидный.
Ни пурпурный рубин, ни аметист лиловый.
Ни наглой белизной сверкающий алмаз
Не подошли бы так к лучистости суровой
Холодных ваших глаз,
Как этот тонко ограненный,
Хранящий тайну темных рук,
Ничьим огнем не опаленный,
В ничто на свете не влюбленный
Темно-зеленый изумруд.
Павел Денисович в неизменном черном костюме с красной бархатной бабочкой выжимает из глаз восхищенных женщин искренние слезы.
Ночи безумные, ночи бессонные,
Речи несвязные, взоры усталые…
Ночи, последним огнем озаренные,
Осени мертвой цветы запоздалые.
Пусть даже время рукой беспощадною
Мне указало, что было в вас ложного,
Все же лечу я к вам памятью жадною,
В прошлом ответа ищу невозможного…
Изысканно трогательный Костик выбирает изысканный роман Вертинского. Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.
Настоящий фурор производит опоздавший Прохор Васильевич. Во-первых, он по-прежнему красив как дьявол, а это каждый раз как-то забывается, во- вторых, оказывается, прекрасно поет и сам играет на рояле, отказавшись от услуг Костика, в-третьих, он выбирает оригинальный романс, и всем присутствующим женщинам, даже мне, начинает казаться, что он поет именно мне.
Я не люблю Вас и люблю,
На Вас молюсь и проклинаю.
Не видеть Вас я не могу,
Но встречи с Вами избегаю.
Вы так наивны, так умны,
Вы так низки и так высоки,
Вы так земны и неземны,
Вы так близки и так далеки.
Кошу глаза в сторону — и натыкаюсь на карюю бездну, тут же поглощающую меня. Мне начинает казаться, что это Холодильник выбирал начальнику охраны романс и приказал спеть его только для меня.
Вы — сладкий яд, Вы — горький мед,
Вы — божество, Вы — сущий дьявол.
Я Вас ищу, от Вас бегу.
Я не люблю Вас и люблю.
Мурашки носятся по моему телу, поскальзываясь, сталкиваясь друг с другом, даже повизгивая. Как же так! Павла Борисовна клятвенно обещала мне… Начинаю остро ощущать свою тактическую ошибку: я выбрала не то платье. Это вечернее платье в стиле Чикаго, откровенно смелое, на грани дерзости. Оголенные плечи, длина выше колена, серебряная бахрома, облегающий грудь и талию черный гипюр, стразы по вороту.
Холодильник не просто пожирает меня глазами, он меня давно сожрал и теперь жадно и раздраженно обгладывает кости. Встречаюсь с испуганными глазами Павлы Борисовны, и понимаю, что она удивлена не меньше меня. Значит, он ее обманул. Хотя… Зачем ему это? Римма Викторовна подтвердила версию Павлы Борисовны:
— Сегодня у Александра Юрьевича деловой ужин с партнерами. Он не придет на наш вечер.
Кот из дома — мышки в пляс! Ленка привезла мне это черно-серебряное платье и с сомнением сказала:
— Дресс-код на праздники, разумеется, не распространяется. Но если ты пытаешься не привлекать к себе внимание, то выбрала не ту модель.
— Холодильника не будет! — напеваю я освобожденно, вертясь у зеркала. — Давай прическу придумывать.
Ленка придумывает "львиную гриву" и долго завивает мне волосы для крупных локонов.
— Теперь ты голливудская звезда! — уверенно награждает меня титулом мой домашний модельер и визажист, посыпая золотистой пудрой мою шею, плечи и руки.
Теперь же именно эти оголенные участки моего тела сканирует недобрым взглядом недовольный Холодильник. Во время легкого ужина кусок не лезет мне в горло. Ни деликатесные закуски, приготовленные Павлом Денисовичем, ни хрустально-ледяной розовый брют, который услужливо подливает мне Димка, не лезут в горло под тяжелым, чугунным взглядом. Когда начинаются танцы и конкурсы, воспользовавшись тем, что Холодильника отвлек Прохор Васильевич, атакованный желающими танцевать сотрудницами и откровенно прячущийся за Хозяина, я ускользаю к лестнице. Трусливое решение бежать и переодеться руководит мною, хотя я ругательски ругаю себя за это. Забегаю в кабинет, чтобы поменять туфли, и застываю соляным столбом. Весь кабинет в каллах, белых, красных, желтых, даже фиолетовых, стоящих в прозрачных высоких вазах- стаканах. Когда за спиной раздается дверной скрип, я не оборачиваюсь, я и так знаю, кто это.
— Я боялся, что вы не зайдете в кабинет, а спрячетесь в свою нору, — бархатный шепот обжигает шею сзади.
— Вы можете чего-то бояться? — тоже шепотом не верю я ему.
— Хорошо, опасался, беспокоился, — поправляется он и кладет ладони на мои плечи.
— И эти слова вам не подходят, — не сдаюсь я, чувствуя, как нахальные мурашки наперегонки лезут на мои плечи под его теплые ладони погреться.
— Почему? — лениво удивляется он.
— Потому что они человеческие, — нервно сглатываю я. — А вы…
— А я? — мужские губы едва касаются моего затылка. — Не человек?
Очень хочется сказать "Холодильник", но я не решаюсь.
— А вы… черствый и холодный, — придумываю я ответ.
— Странно, — кожей головы чувствую, как он улыбается. — Странно, что черствым и холодным меня называете именно вы… Вы, с которой я такой мягкий и горячий.
To, что горячий, чувствую и боюсь. Выныриваю из-под рук Холодильника и, отступив на пару шагов, поворачиваюсь.
— Мягкий? — возмущаюсь я. — Вы?
— Но мы же говорим обо мне, — напоминает Холодильник, сократив расстояние между нами. — Вы не замерзли? Не хотите согреться?
— П-почему я должна замерзнуть? — заикаюсь я.
— На вас почти ничего не надето! — идет в наступление Александр Юрьевич, интонация которого из бархатной превращается в стальную.
— Это платье Чикаго! — задыхаюсь я от возмущения. — Я на праздник пришла! Я не на работе!
— Это не платье! — скалится Холодильник. — Это кусочек прозрачной тряпочки, не оставляющий простора воображению!
— Просто у вас скудное воображение! — огрызаюсь я.
— Неужели?! — меня рывком прижимают к себе. — Не нужно быть обладателем богатого, чтобы заметить это… (он гладит меня по шее), это… (ладони опускаются на шею), это (обводят грудь, не прикасаясь), это… (крепко ложатся на талию).
— Это… — я еле сдерживаюсь, чтобы не рвануться из его рук и не спровоцировать на большее. — Это у меня в наличии в любой одежде.
— В этом и проблема. — тяжело дышит Холодильник, прижимаясь губами к моей шее.
— От-пус-ти-те! — чеканю я слоги. — Вас не должно касаться ни мое ретро- платье, ни части моего тело под ним. Пересчитывайте их у своей невесты.
— Не стоит ревновать, хотя мне неожиданно приятно, — шепчет мне на ухо Холодильник.
— Это ваша забава, а не моя! — упираюсь руками в твердую широкую грудь.
— Да. — неожиданно легко соглашается Холодильник. — Я ревнив. До недавнего времени думал, что лишен этой способности.
— Вы выбрали не тот объект для своей ревности, — искренне уверяю я Хозяина.
— Но я уже выбрал и настойчиво рекомендую вам переодеться, — серьезно и строго говорит Холодильник. — Вокруг вас слишком много мужчин с богатой фантазией, и меня это… раздражает.
— Последний раз вы настаивали на том, что я не должна целоваться, — напоминаю я вежливо своему работодателю. — Теперь же вам зачем-то нужно, чтобы я скромнее одевалась и вне работы. Вам не кажется, что вы, как минимум, не имеете на это никаких прав, а, как максимум, вообще нарушаете мои права свободного человека.
— Все мы не свободны! — философски замечает Холодильник, никак не поддержав мой "Биль о правах".
— А я хочу свободы! — кричу я. — Мне надоел Евгений. Он меня раздражает, а я его.
— Он вас чем-то обидел? — мгновенно напрягается Холодильник.
— Нет! Не обидел! — бешусь я. — Скоро я сама его обижу. Зачем вы его ко мне приставили?
— Потому что сам не могу находиться рядом, — тихо отвечает Холодильник. — И потому, что не могу допустить, чтобы кто-то был рядом.
— Вы ничего этим не добьетесь! — устало отвечаю я. — Я вам это уже говорила.
— Мне верится, что добьюсь, — не соглашается со мной Александр Юрьевич.
— Как?! Как?! — снова кричу я. — Как вам хватает стыда за несколько месяцев до свадьбы добиваться расположения другой женщины?!
— Свадьбу мы перенесли, — быстро отвечает Холодильник.
— Куда перенесли? — дурею я от его слов.
— На неопределенное время, — машет он рукой и тянет ее ко мне.
— Прекрасно! — меня начинает трясти от злости. — Ради меня вы перенесли свадьбу и женитесь чуть попозже? Так?
— Почти, — хмурится Холодильник. — Что не так?
— Да все не так! — смеюсь я, почти плача. — To, что вы устроили мне — преступление! Вы пользуетесь тем, что я не могу рассказать обо всем Светлане или Кириллу Ивановичу.
— Пользуюсь, — соглашается Александр Юрьевич. — Но вы можете рассказать, если очень хочется.
— Не могу! — кипячусь я. — Что они обо мне подумают? И что подумаю о себе я? Вы слепы и глухи!
— Это вы нечетко видите, — возражает Холодильник. — Вы до сих пор не заметили целых сто одну каллу.
— Заметила! — ехидничаю я. — Странный выбор цветка. Или вы осознаете свою роль в этом спектакле?
— Роль? — не понимает меня Холодильник.
— Вы знаете притчу о каллах? — с сомнением спрашиваю я мужчину.
— А есть такая притча? — мягко спрашивает он.
— Есть! Об африканской девушке из бедной семьи, которую насильно выдали замуж за старого вождя. Чтобы не отдать себя в ненавистные руки, девушка бросилась в костер, мечтая свести счеты с жизнью. Но боги сжалились над ней и превратили ее в прекрасный белый цветок, — гордо рассказываю я.
— И поэтому каллы стали символом свадьбы и взаимной любви? — усмехается Холодильник. — Всегда считал, что в притчах и легендах нет логики. Зато знаю, что они и цветы жизни, и цветы смерти. Но я в этот символизм не верю. Я их выбрал за элегантность и красоту. Они мне напомнили вас.
Я подозрительно замираю, услышав настоящий комплимент.
— Дешевый трюк, — фыркаю я. — Мне не двадцать лет, чтобы на него покупаться.
— Жаль! — констатирует Холодильник. — Все было бы намного проще. Не будем тратить время, переодевайтесь!
— Как вы себе это представляете? — стыдно, но я опять кричу. — Я ушла в одном платье, вы ушли за мной. А потом мы вернулись, а я уже в другом платье?
— Хороший план! — одобряет Холодильник. — Вас проводить до квартиры?
— Вы на учете у врача-психиатра не состоите? — ласково интересуюсь я.
— Нет, — пожимает плечами Холодильник. — Но верно иду в этом направлении.
Александр Юрьевич идет к дверям и открывает их, беся меня своим фирменным. приглашающим на выход жестом.
— Вы серьезно? — не верю я в происходящее.
— Более чем. — кивает Холодильник. — Вперед!
— Я не пойду! — протестую я, но почему-то писком. — И вы не заставите меня переодеться!
И через секунду оказываюсь прижатой к стене. Руки Холодильника смыкаются на моей шее, но не больно, а нежно.
— Нина Сергеевна! — губы Холодильника говорят прямо в мой рот. — На вашем месте я бы так не рисковал. Вы настойчиво вызываете во мне желание вас переодеть. Впрочем, я согласен.
Поцелуй начинается как легкое приглашение, за несколько секунд превращаясь в настоящее нападение. Когда я. по сложившейся традиции парализованная, начинаю это осознавать, поцелуи превращаются в настоящее сумасшествие, сильные, глубокие. болезненные.
— Саша! Ты у Нины Сергеевны? — голос Светланы из приемной отрывает меня от Холодильника, хотя мужчина пытается меня удержать и просит меня молчать, прижав к моим губам палец.
— Светлана! — радостно кричу я, в порыве вдохновения закусив его палец зубами.
Большие карие глаза Холодильника становятся бездонными и черными. Он не отрываясь смотрит на свой палец, а мне не хватает ума разжать зубы. Александр Юрьевич успевает опомниться первым и, осторожно проведя ладонью по моей щеке, с усилием отбирает палец.
Красивая, в модном белом кашемировом пальто, Светлана напоминает готовую невесту.
— Саша! Я успела! Я успела хотя бы к концу вашего праздника! — приветливо махая мне рукой. в кабинет входит Светлана Кирилловна.
— Я вижу, — спокойно отвечает ей Холодильник, глаза которого по-прежнему отражают черную бездну.
— Потанцуем? — кокетничает Светлана, вцепившись в локоть жениха, почему-то перенесшего дату свадьбы.
— Ты знаешь, что я не люблю, — брюзжит Холодильник.
Пробираюсь к дверям.
— Вы куда?! — рявкает Холодильник. — Вы недослушали мое последнее распоряжение.
— Как раз дослушала, — уверяю я его. — И пошла выполнять.
Фиолетовую мини-юбку и черную атласную блузку с запахом я нахожу быстро. Желание выбесить Холодильник меня пугает, но не останавливает. Трачу время на переделку прически: распускаю волосы и тщательно их расчесываю.
Когда в новом наглом образе я спускаюсь в кафе. то вижу танцующих медленный танец Светлану и Холодильника. Рассеянный отрешенный взгляд Холодильника бродит по залу и останавливается на мне.
Фиолетовая юбка играет свою роль просто безупречно: расслабленная ладонь Холодильника на талии Светланы резко сжимается в кулак, лицо каменеет. подбородок становится еще квадратнее. глаза загораются бенгальскими огнями.
Димка усмехается. Костик потирает руки, Римма Викторовна охает и только Дарья Владиленовна по-матерински нежно смотрит на меня и на Александра Юрьевича и почти хлопает в ладоши.
Встречаюсь глазами с губами Холодильника. которые говорят одно слово. прекрасно читаемое даже издалека: "Убью!"