— А давай мы не будем никогда ссориться?
Ну, по-настоящему никогда?
— Никогда, никогда? Давай. Фэнтези — мой любимый жанр.
Реплики героев сериала "Не родись красивой"
Я плохо спала. Спала ли вообще? Даже этого не понимаю. Но раз мне снился сон, значит, все-таки спала.
В этом странном сне все было ярким и каким-то нарочито выпуклым. И Кристина, перебегающая с колен Матвея на колени Холодильника. И Ленка, сгоняющая ее с этих коленей. И Марго в коротеньком платье в стиле ретро, поющая в микрофон одну из фривольных песенок мюзикла «Первое свидание». И даже девочка Маша, одетая в длинную белую ночную рубашку и чепец, словно позаимствованные у немки Розины с нашего чердака, и нараспев читающая детские стихи недовольному Холодильнику в тот момент, когда Ленке удавалось отогнать от него Кристину. Холодильник сидел на своем кабинетном диване, почему-то стоящем в холле агентства, и хмуро смотрел на всех. Мне же он дарил и вовсе бешеные взгляды, потому что я стояла напротив его дивана в компании Сальмонеллы и Гены, которые насильно надевали на меня несуразное свадебное платье: обтягивающее, с разрезами по бокам до самых бедер, с огромным вырезом и спереди, и сзади, усыпанное нелепыми стразами размером с пятирублевую монету. Я была в одном белье из последней Ленкиной коллекции, белоснежном, фосфоресцирующем на фоне моей загорелой кожи, и прозрачных чулках со швом и ярко-красными подвязками. Сальмонелла приказывала сыну держать меня покрепче, но Генка жалел меня и давал мне вырываться, поэтому его матери никак не удавалось меня одеть. Взгляд же Холодильника обещал мне все земные муки, которые только доступны его воображению. Вот я причем? Помоги тогда, чего сидишь?
Стоящие у входа в бар Кирилл Иванович и Светлана оживленно обсуждали происходящее в холле, но не торопились вмешиваться.
Сидящий на кресле Дарьи Владиленовны Юрий Александрович с болью и разочарованием смотрел на мечущуюся от одного мужчины к другому жену, но ничего не говорил и ничего не предпринимал. Вообще ничего. Выражение его расстроенного лица было настолько потерянным и жалким, что я расплакалась. От слез и проснулась, вернее сказать, очнулась.
Яркое майское утро в режиме реального времени издевается надо мной всем, что есть в его арсенале. И назойливыми лучами весеннего солнца, бьющего в мои восточные окна, и шорохом легкой занавески, колышущейся усилиями майского ветерка, и пением сошедших с ума птиц, соревнующихся с будильником в громкости и неудачности выбранного для звукового сопровождения времени.
Иду в ванную и с состраданием смотрю на свое заплаканное, а значит, опухшее лицо. Оказываю себе скорую помощь коктейльными кубиками из морозилки. Теперь кофе, крепкий и сладкий. И обязательно кашу, тоже горячую, но не сладкую, а постную, чтобы было приятно запивать ее кофе.
Первая ложка пшенки: перечитываю желание Холодильника и не знаю, как теперь на это реагировать. А надо ли реагировать? Оно же просроченное. Или нет?
Вторая ложка пшенки: глупо улыбаюсь крошечному воспоминанию о последних словах Холодильника, адресованных моей голо-гипюровой спине: «Вы же понимаете, что надели это платье первый и последний раз?»
Третья ложка пшенки: я не смогу пережить эти одиннадцать дней, спокойно ожидая своей участи. Что он сделает? Что значит «не остановлюсь»? Затащит в постель, несмотря на сопротивление и протест?
К десятой ложке пшенки я так себя накручиваю, что готова сорваться и бежать к Холодильнику затевать спор с обвинениями, криками, дракой. Но считаю до ста и, как и положено пожившей и умудренной опытом двадцатипятилетней женщине, не спеша выбираю обличье на сегодня и с достоинством выхожу из квартиры, отправившись на третий этаж в свой кабинет.
Кабинетное зеркало в пол отражает измученную сомнениями и ожиданиями молодую женщину, зажатую в серый приталенный жакет с крупными пуговицами и длинную прямую юбку, тоже серую, но более темного оттенка. Даже нежно-голубая блузка с пышным жабо и камеей из слоновой кости не придает этой женщине свежий вид. Если бы мне поручили описать то, что я вижу, то я бы подобрала беспощадные эпитеты: беспомощная, неуверенная, обескураженная, испуганная, потерянная, смущенная, озадаченная, огорошенная, смятенная, оторопелая.
Кажусь себе похожей на учительницу дореволюционной гимназии и даже нахожу сходство с прапрабабушкой Анной, чей фотографический портрет конца девятнадцатого века украшает спальню Райских.
— Ты чего такая? — бодро спрашивает меня влетевший в кабинет Димка.
— Какая? — я уже устала, а еще и не начинала работать.
— Растерзанная, — быстро подбирает подходящее слово мой толковый помощник, по точности лексического значения опережая мои десять эпитетов. Кроме того, именно это слово отражает то, что было со мной во сне.
У Димки вообще с языком, устным и письменным, полный порядок. Человек патологической грамотности, что совершенно не свойственно молодым людям его возраста, но свойственно людям его воспитания. Димка поздний ребенок из чудесной образованнейшей семьи. И мать, и отец — научные работники не в первом поколении. Мама — проректор престижного вуза, папа, страшно сказать, академик. Димку они завели, когда обоим было за сорок, любят сильно, прощают все, что можно и что нельзя.
— Растерзали, вот и растерзанная, — сообщаю я Димке.
— Холодильник или Генка уже успел? — гадает мой помощник.
— Генка? — не понимаю я. Димке про свой сон я не рассказывала. Откуда взялся Генка?
— О! Так ты и не в курсе! — довольный Димка потирает руки и стряпает умильную физиономию. — Вставать надо раньше, старуха! Расслабилась. Живешь в отдельно от коллектива, который пашет с рассвета!
— Слушай, пахарь! — смеюсь я, испытывая нежную симпатию к этому замечательному молодому человеку. — Мне Александр Юрьевич разрешил сегодня начать работать попозже. Так что я пропустила?
— Что-то страшное! — зловеще говорит Димка. — Но подробностей я не знаю. Знаю только, что в девять утра к Холодильнику на прием пришла Сальмонелла с новым заказом. А с девяти тридцати Холодильник разносит агентство.
— Что значит разносит? — не верю я свои ушам.
Вчера Холодильник, конечно, пару раз вышел из себя, кричал на Матвея, дотронувшегося до моей шеи, запретил мне носить очередное платье с открытой спиной. Но был более чем сдержан ночью в холле, вернее, на лестнице. Мы даже обсудили обоюдную способность не ссориться при каждой встрече. Что могло произойти? Хотя…
— Вспомни, — прошу я Димку, — как Сальмонелла выводила из себя Юрия Александровича! Поэтому и Сальмонеллой стала!
— Похоже на то… — недоумевает Димка. — Может, какой дурацкий праздник своему сыночку Геночке организовала?
Звонок внутреннего телефона: Павла Борисовна зовет всех "наших" пить травяной чай. Мы с Димкой напуганы и потрясены: это наш многолетний знак SOS.
Все Карповы, Римма Викторовна, Костик, Димка и я. Павел Денисович выносит большой заварочный чайник и чайные чашки. По сложившейся многолетней традиции мы пьем этот чай без десерта. Единственная уступка ситуации — сахар. Красно-желтый чай из семи травок, добрую часть которых мы и не знаем, а отгадать не можем. Точно есть смородиновые листья и чабрец.
— Слушайте! — Костик с благоговением смотрит на свою полную чашку. — Что на самом деле случилось? Кто объяснит? Хозяин бизнес потерял? Я в инете ничего не нашел по этому поводу.
— Не могла его Сальмонелла так довести! — сокрушается Римма Викторовна. — Если Юрий Александрович с ней справлялся в одиночку, то для Александра Юрьевича с его-то охраной! Глупости, не верю!
— Зря не верите! — с какой-то горечью и растерянностью говорит Павла Борисовна, отхлебывая чай. — Началось все с Сальмонеллы.
— Да ладно! — не верит Димка. — Она ругаться приходила или праздник заказывать?
— Сначала праздник заказывать, а потом ругаться, — вздыхает Павла Борисовна, с недоумением глядя на меня. — Все, конечно, встанет на свои места, но будет ой как непросто вам, Нина.
— Мне? — нервно смеюсь я. — А причем здесь я?
Павла Борисовна отвечает на мой вопрос, произнеся слова, смысл которых я долго не могу понять. Вот каждое слово в отдельности понимаю, а вместе они не имеют никакого общего смысла.
— Сегодня Сальмонелла пришла заключать договор с нашим агентством на проведение праздника. Помолвки. Гены и Нины.
— Почему Нины? — ошарашенно спрашивает вместо меня Димка.
— Почему с Геной? — удивляется Дарья Владиленовна.
— Почему помолвка? — возмущается Римма Викторовна.
— Почему ты молчишь, Нинка? — поражается Костик.
Все смотрят на меня и требуют немедленного ответа. Восемь пар вопрошающих глаз. Неравнодушные родные лица друзей.
Сначала я молча перевариваю информацию, потом понимаю, что не переварю — подавлюсь.
— Я вчера была в мюзик-холле, — хрипло, потеряв от волнения голос говорю я и вижу как от недоумения вытягиваются лица окружающих меня людей. — To, о чем вы сейчас говорите, больше похоже на розыгрыш или водевиль. Даже если Сальмонелла — автор этой чудовищно смешной и нелепой идеи, я здесь ни при чем.
— Александр Юрьевич сначала тоже так решил и вежливо попросил Яну Львовну покинуть агентство или придумать другой заказ, но Яна Львовна была настойчива и показала Хозяину какую-то доверенность от тебя и какие-то письма, — Павла Борисовна вглядывается в мое лицо, словно ищет в его выражении ответы на все свои вопросы.
— Бред! Полный бред! — сомневаюсь я в реальности происходящего. — Какая доверенность…
Неожиданно вспоминаю.
— У Генки была от меня доверенность. Давно. Три года назад. Ее срок давно истек.
— На что? — спрашивает Костик. — На помолвку?
— Да какую помолвку? — искренне смеюсь я. — На действия от моего имени при передаче в музей книг моей прабабушки. Уникальные фолианты. Она просила передать их государству. Генка вызвался помочь. Я ему у нотариуса выписала доверенность на действия от моего имени, так как книги были моими по дарственной. И потом… По доверенности заключить помолвку нельзя. У нас такой процедуры в законе нет.
— Нет, — согласно кивает Павла Борисовна. — А письма?
— Вот письма — это, действительно, странно… — задумываюсь: нет у меня в памяти никаких воспоминаний под грифом "Гена и письма". — Я никогда не переписывалась с Геной. Может, пару открыток к дню его рождения подписала. Не больше.
— Чушь какая! — поправляет усы Денис Владиленович. — Неужели бы Нина нам не сказала о помолвке?
— Ниночка, не волнуйтесь, — бросается меня успокаивать Дарья Владиленовна. — Это недоразумение. Чья-то ошибка. Оплошность.
— Или злой умысел! — выдвигает новую версию Димка. — Нинка! Придави нас синонимами!
— Интрига, коварство, подвох, происки, — послушно выдаю я.
— Еще каверза и злонамеренность! — добавляет с доброй усмешкой Дарья Владиленовна.
— Только чьи? Муравьевых? — спрашивает Костик. — Так Нинку в невестки хочет, что придумала целый план?
— Сальмонелла может! — хохочет Димка.
Все смеются, вспоминая случаи, связанные с семейкой Муравьевых. Набирается с десяток, глупых и смешных. Все чаще раздается смех. Вот кто-то уже просит Павла Денисовича принести шоколадное печенье.
— Холодильник в агентстве? — осторожно спрашиваю я. И все замолкают, глядя на меня с сочувствием.
— Он немного рассержен, — аккуратно начинает Римма Викторовна.
— Без немного, — ворчит Павла Борисовна.
— Зато с очень! — констатирует Костик. — Он так орал на Прохора Васильевича, что стены дрожали.
— Что орал? По существу? — допытываюсь я.
— Что у нас не агентство, а проходной двор. Что Прохору можно доверить охранять только курятник. Что эту особу, ну, Сальмонеллу, и пускать нельзя было, — в подробностях докладывает Костик.
— Сначала все было хорошо, — подключается Римма Викторовна. — Александр Юрьевич посмеялся над заказом Яны Львовны на помолвку. Доверенность даже читать не стал — передал юристам, те подтвердили, что подделка.
— А я говорила! — радуюсь я. — Это, видимо, та доверенность, что на книги была оформлена.
— Но потом Яна Львовна достала какие-то письма из сумочки. Александр Юрьевич ни брать, ни читать не хотел. Она сама начала что-то там зачитывать, а он аж почернел за пару секунд. Ее из кабинета выставил и… — Римма Викторовна вдруг замолкает.
— Что и? — испуганно переспрашиваю я, догадываясь, что ничем хорошим это не закончилось.
— И разнес кабинет, — спокойно заканчивает за Римму Викторовну Денис Владиленович.
— Правда разнес или это розыгрыш такой? — не верю я Римме Викторовне и даже Денису Владиленовичу.
— Правда, — вздыхает Павла Борисовна. — Я видела: две вазы напольные разбил и гепарда больше нет.
Огромный керамический гепард стоял в кабинете Хозяина с незапамятных времен. На нем, между прочим, стояло клеймо английского королевского фарфорового двора.
— Да что за письма такие это были? — допрашивает меня Димка. — Вспоминай, старуха, пока тебя, как гепарда, на мелкие кусочки не покоцали.
Все снова молча смотрят на меня. Но теперь осуждающе.
— Ниночка не может быть в это замешена, — строго журит всех Дарья Владиленовна.
— Я же говорю, каверза это.
— Значит, разберется Хозяин постепенно, — обнадеживающе говорит Римма Викторовна. — Остынет и разберется.
— А я уже говорила нашей Ниночке, что это весьма увлекательно — не уступать мужчине, — вдруг вспоминает Дарья Владиленовна и мечтательно улыбается чему- то своему.
— Ага! — ворчит Димка. — Он за поцелуи с Генкой из нее Муму сделал, чуть не утопил.
— И за платья с юбками если не жизнью, то здоровьем рисковала, — явно насмехается Костик.
— Предатели! — обзываюсь и обвиняю я. — Зачем все рассказывать, людей шокировать?
— Ниночка! — ласково смеется Дарья Владиленовна. — Неужели вы думаете, что мы все это сами не видим?
— Да уж! — улыбается мне материнской улыбкой Павла Борисовна. — Мы все только фон, декорация для развития ваших отношений.
— Каких отношений?! — обиженно кричу я. — Вы ничего не знаете! Тут такое! Я и половины честно рассказать не могу!
— И не надо! — поправляет усы Денис Владиленович. — Не наше это дело. Вы молодые, развлекайтесь.
— А Хозяин где сейчас? — спрашивает Димка. — Когда Нинку душить придет? Сегодня просто футбол с испанцами. Мы ее по очереди караулим или все вместе?
— Можешь сегодня свою очередь пропустить! — разрешает Павла Борисовна. — Сегодня Карповы на дежурстве.
— А где твой Дежурный, который Матвей? — вспоминает Димка. — Давайте на него Нинку сдадим. Ему в кайф будет.
— Он ренегат, как оказалось, — говорю я, сглатывая слезы благодарности. — Отступник и изменник.
— На Холодильника работает? — догадывается Димка.
— Нет. Не работает. Он просто самый настоящий друг, — честно говорю я. — И никогда ему дорогу не перейдет. Хотя до вчерашнего дня собирался. Поэтому и обзываюсь. Так… Для красного словца.
— Так где Хозяин? — не унимается Димка.
— Александр Юрьевич уехал, никто не знает, куда, — докладывает Римма Викторовна. — Но и Николай, и Евгений здесь.
— Странно, — пожимает плечами Костик. — Это ж его личная охрана. Неужели опять к тебе приставил?
— Не должен, — удивляюсь я, чуть не проболтавшись про одиннадцать дней. Вскакиваю и бегу в комнату охраны здания. Прохор Васильевич и Николай пьют кофе.
— А где Евгений? — спрашиваю я вставших с места при моем появлении мужчин.
— На крыльце, — отвечает мне Прохор Васильевич, странно на меня глядя.
Бегу на крыльцо. Евгений неподвижно стоит и смотрит на аллею. Просто памятник герою охранного труда.
— Женечка! — пою я лисой. — А где Александр Юрьевич?
Евгений, вздрогнув от моего "Женечки", с испугом смотрит на меня. Да… Охранник…
— Уехал, — говорит Евгений, делая от меня шаг назад.
— А куда? — делаю шаг вперед и ловко хватаю за локоть.
Евгений с ужасом смотрит на мои пальцы, вцепившиеся в ткань его черного пиджака.
— Нина Сергеевна! — мои пальцы мягко отцепляют от Евгения. Прохор Васильевич заглядывает мне в лицо:
— Чем я могу вам помочь?
— Можете! — тут же соглашаюсь я. — Где Хозяин? Куда он уехал?
— Полетать, — обыденно и просто сообщает мне начальник охраны.
— Полетать? — сильнее удивить меня сегодня уже нельзя. — На чем?
— На самолете, — доходчиво объясняет мне Прохор Васильевич.
— Он улетел в командировку? — уточняю я, снова хватая за руку, но уже нашего полубога.
Прохор Васильевич сначала аккуратно отцепляет меня и от себя, потом отвечает:
— Он будет летать на своем спортивном самолете. У Александра Юрьевича есть спортивный летный клуб, — Прохор Васильевич делает от меня шаг назад. — Он спортивный летчик.
— Прекрасно! — даю я оценку талантам Холодильника, наступая на Евгения, хватая его за рукав и спрашивая. — А вы все почему здесь, а не с ним?
— Нина Сергеевна! Везде камеры! Прекратите хватать Евгения, пожалуйста, — начальник охраны спасает от меня рукав пиджака Евгения.
— Вы думаете, что на основании видеозаписи меня могут привлечь к ответственности за нападение на охрану агентства? — меня начинает разбирать нервный смех.
— На основании этой видеозаписи Евгений может остаться без работы, — вздыхает Прохор Васильевич.
— Почему? — дурею я.
— Потому что со стороны это можно трактовать как приставание Евгения к вам, — и по выражению лица Прохора Васильевича видно, что он не шутит.
— Вас можно хватать? — интересуюсь я, совершенно запутавшись в происходящем.
— И меня не надо, но можно. Отца четверых детей могут и пожалеть, — лукаво улыбается мне начальник охраны. — Но ради них же я бы не рисковал.
— У меня последний вопрос, — делаю руки в боки. — Мне рассказали, что Хозяин был сегодня расстроен и… раздражен немного. И в таком состоянии он поехал полетать? Я ничего не путаю? Он будет в небе один и за рулем?
— За штурвалом, — вежливо поправляет меня Прохор Васильевич. — Господин Климов
— прекрасный пилот. Он справится.
— А почему без охраны? — не унимаюсь я.
Самый красивый начальник охраны на всем белом свете с жалостью смотрит на меня, видимо, считая меня женщиной с интеллектом печеньки.
— Просто любопытна ваша версия, — улыбается мне Прохор Васильевич улыбкой врача-психиатра, уже поставившего диагноз, но раздумывающего, кому его сообщать, больному или родственникам. — Чем бы Евгений с Николаем ему помогли в одноместном самолете?
Чувствую себя дурой и выжатым лимоном. С позором возвращаюсь в здание. Да пожалуйста! Пусть летает! Кому он нужен, летчик-самолетчик!
Остаток дня проходит напряженно и мучительно-ожидательно. Сотрудники агентства смотрят на меня, как на диковенного зверька в зоопарке. Милого, но опасного. Сходила, посмотрела, что там с кабинетом. Да. Разбиты два напольные вазы и гепард. Гепарда жаль. Пострадал ни за что…
— К Муравьевым идти, чтобы про эти таинственные письма выяснить или ждать Холодильника? — спрашиваю я Ленку, выйдя в скайп.
— Тебя, Нинка, и на полчаса оставить нельзя! — психует Ленка. — Когда ты их Генке написала?
— Вы все белены объелись? — почти визжу я. — Я. Ничего. Генке. Не писала. Тем более такого, чтобы Холодильник в бешенстве громил кабинет.
— Спокойно! Тетя Лена думает! — Ленка чешет затылок. — Может, Сальмонелла записку любовную от тебя Генке подделала?
— Нет. Тут что-то серьезнее, чем просто записка. На нее не было бы такой реакции. Точно не было бы, — не соглашаюсь я.
— Вообще-то ты права, — вздыхает Ленка. — Не стал бы взрослый тридцатилетний мужик из-за этого психовать так.
— А я что говорю! — нервничаю я. — Генку бы он пришиб, меня на хлеб и воду. Это максимум. Но гепарда вдребезги — и в небо?!
— Еще версия! — радуется Ленка своей смекалке. — Это спектакль, чтобы ты волновалась за него.
— Ага! А Сальмонелла — приглашенная в антрепризу актриса? — не верю я. — Да и не такой человек Холодильник, чтобы сценки разыгрывать… Он выше этого. Наорать, наказать — это пожалуйста. Но не розыгрыш.
— Пожалуй, — соглашается Ленка. — Тогда не знаю. Жди его. И будь осторожна в выборе слов. У тебя с этим проблема. Оскорбленный влюбленный хуже раненого тигра.
— Знать бы, чем и кто его оскорбил…
Перед сном трусливо просматриваю новости в сети, в поисках катастроф в малой авиации. Вроде нет. Хорошо.
В полночь наконец-то раздается звонок в дверь. Подхожу и, не проверяя кто, говорю:
— В квартиру не пущу. Спущусь в холл сама. Через десять минут.
От двери удаляются тяжелые шаги. Уговариваю себя тем, что сейчас узнаю, что же случилось на самом деле. Это придает храбрости. Потом ее уменьшает мысль о том, что Холодильник "улетел", чтобы не прибить меня под горячую руку, остыть. Значит, перегрелся, а это опасно. Раздираемая противоречиями, стускаюсь в холл. Холодильник ждет меня. Холодный. Чужой. Каменный.
— Как полетали? — пищу я, не зная, как начать разговор.
Надо было надеть фиолетовую юбку. Его бы переклинило и отвлекло. Судя по горько-злому взгляду, самолет помог не очень.
— В пределах штатного задания, — отвечает мне Холодильник чужим голосом.
— Полегчало? — прощупываю я почву.
— Издеваетесь? — жестко спрашивает он. — Нравится?
— Нет. Конечно, нет! — нервничаю я. — Не нравится.
— Врете! — Холодильник оказывается возле меня и мертвой хваткой берет меня за плечи. — Маленькая актриса, играющая эмоциями и чувствами.
— Послушайте! Что бы ни наговорила вам Сальмонелла… Она не совсем нормальная, вы же должны это понимать! — странно, но мне очень хочется оправдаться.
— Нет! Это вы послушайте! — рычит Холодильник. (Господи! А вчера казалось, что он человек). — Я нарушаю свое слово, данное вам. Больше нет никаких одиннадцати дней. Я вам их больше не даю.