Если я когда-нибудь и выйду замуж, на регистрации нас будет стоять трое — я, жених и человек, который будет держать пистолет у моего виска.
— Я хочу это! — восклицаю я, разбирая то, что притащила мне Ленка, и выуживая из почти десятка нарядов именно эту рубашку цвета топленого молока с вышивкой: фисташковые листочки на воротнике и на лацканах рукавов. — Оверсайз? Только очень уж большая! Это какой размер?
— Если на один размер больше, то это просто великовато! — поучает меня Ленка. — Стиль оверсайз — это больше на два-три размера. Такие хрупкие девушки, как ты, Никка, могут позволить себе на три-четыре размера больше. Это только подчеркнет твое изящество.
— Юбка или брюки? — советуюсь я с подругой, уже надев приглянувшуюся рубашку.
— Что угодно, главное, чтобы было узким, — задумчиво смотрит на меня Ленка. — У тебя есть такие узкие серые брючки до косточки. Они живы?
— Живы! — радостно вспоминаю я и бегу в гардеробную. — Сейчас найду!
— Блеск! — констатирует Ленка, разглядывая меня в готовом комплекте. — Но рубашку эту получишь только при одном условии…
— Как это?! — теряюсь я. — Что за глупости?
— Рубашка идет в комплекте с бельем, — хитро улыбается Ленка. — Я же говорила, что приготовила его для твоего первого свидания.
— Вовсе уж разошлась! — упрекаю я Ленку. — Могу идти хоть в мужских труселях фабрики "Большевичка". Мое белье он не увидит!
— А это как вам будет угодно, — деланно равнодушно говорит тщеславный дизайнер авторского белья, но не выдерживает и тут же обижается. — Это боди из французского кружева телесного цвета. Что? Трудно надеть что ли? Тебе все равно — а мне приятно!
— Ладно-ладно! — успокаиваю я Ленку. — Надену.
Пока Ленка отпаривает рубашку, она непрерывно меня допрашивает:
— Холодильник что-то теряет, разорвав договоренности с Кириллом Ивановичем?
— Нет. Я так поняла: этот договор был выгоден Костровым по какой-то нематериальной причине, а Холодильнику наоборот. Он финансово значительно выиграл бы, — объясняю я подруге то, что поняла сама.
— Чудненько! — почти поет Ленка. — Ради тебя он отказался от прибыли?
— Да, — киваю я, разглядывая себя в зеркало в боди Ленкиной работы. Оно по цвету сливается с кожей, и я кажусь себе голой. Но эта обнаженность какая-то волшебная: все закрыто, но тонкий рисунок кружев лежит на теле естественно и торжественно-целомудренно. — Отказался. Но не ради меня, а чтобы избавиться от Светланы.
— Сильно! — присвистывает Ленка, то ли глядя на меня в боди, то ли давая оценку жертве Холодильника.
— Наверное, — неуверенно соглашаюсь я. — Просто я не представляю себе, что именно он теперь не получит.
— И теперь все знают, что вы пара? — Ленка не может сдержать улыбку.
— Не пара! — с воплем отворачиваюсь от зеркала. — Просто я разрешила ему за собой ухаживать!
— Надеюсь, я на помолвку приглашена? — Ленка защищается от меня отпаривателем, обдавая горячим влажным облаком.
— Никакой помолвки не будет! — нервно смеюсь я. — Тем более через две недели!
— Да как скажешь! — примирительно говорит Ленка. — Не будет, так не будет! А чем тебя старый хозяин расстроил?
— Не то чтобы расстроил, — теряюсь я, не зная, как объяснить. — Он вел себя очень странно. Пожелал мне счастья со своим сыном, но вывел того из себя. Дважды напомнил, что в этом случае теряет Холодильник.
— И что же? — любопытная Ленка даже замирает. — Что он теряет?
— Понятия не имею, — вздыхаю я, снова любуясь собой в зеркале. — Хозяин старший напомнил, Хозяин младший разозлился, что ему напомнили.
— Раз напоминал, то много, — задумывается Ленка. — Вот тебе еще одно доказательство его чувств к тебе. И знак, что не все в этой жизни деньгами измеряется.
— Я бы не торопилась с выводами, — глажу себя по бокам, кожей ладоней чувствуя нежность ткани. — Он бизнесмен до мозга костей. Выкрутится. Вряд ли от прибыли откажется или без нее останется.
— Ага! Влюбилась! — подначивает меня Ленка.
— Ты с чего взяла? — удивляюсь я такому странному и нелогичному выводу. — Не влюблялась я!
— Я про мое боди! — смеется Ленка. — Классное, правда?
— Божественное! — повышаю я ставки.
Без пяти одиннадцать я готова: рубашка оверсайз, брюки, балетки и распущенные волосы. Так я понимаю "свободную форму".
В агентстве никого нет. Нет даже Евгения под моей дверью. Медленно иду к лестнице и застываю на верхней ступеньке пролета. На каждой ступеньке лежит белая роза, крупный бутон на длинном стебле. Аккуратно спускаюсь по мраморным ступенькам. Белые розы лежат от третьего этажа до первого — ровно сто двадцать. Посреди холла стоит овальный стеклянный стол с двумя стульями. На столе узкая прозрачная ваза, в которой высокая крупная темно-красная роза.
— Сто двадцать первая, — шепчу я, поднимая глаза на Холодильника и встречаясь с теплым медовым взглядом.
— Я знал, что вы будете считать, — негромко говорит мужчина в джинсах, белой (а то!) сорочке навыпуск и синих замшевых мокасинах.
— Я не считала, — возражаю я. — Я двадцать пять лет, ну почти, хожу по ним ежедневно. Их сто двадцать. Я могу рассказать вам, на какой из них есть сколы, а где самая большая ямка, вытоптанная за семьдесят лет. А поскольку роза лежит на каждой ступеньке…
— Эх! Разрушили такую легенду… — мягко усмехается Холодильник. — Прекрасная девушка спускается по ступеням башни, считая по пути нежные белые розы, символизирующие ее чистоту и целомудренность. А у подножия башни рыцарь с красной розой, лепестки которой получили свой насыщенный цвет, долгие месяцы питаясь его кровью, ослабляя, лишая сил молодой цветущий организм. Рыцарю казалось, что его красная роза будет прекрасна на фоне ста двадцати белых, и девушка поймет, что это его сердце.
— Вы романтик, уважаемый рыцарь, — я по-настоящему поражена. — Где вы вычитали эту легенду? Я никогда ее не слышала…
— Я придумал ее сам. Сегодня, — мальчишеская улыбка делает рыцаря-самозванца очень привлекательным. — Это может показаться странным, но в школе я хорошо писал сочинения и был любимчиком учителя литературы.
Если он и в школьные так улыбался, то, наверное, был любимчиком всех учителей.
— Красивая история, — искренне говорю я. — Герои слегка идеализированы. Но это жанровая особенность всех сказок и легенд.
— Почему идеализированы? Не согласен, — Холодильник отодвигает для меня стул. — Девушка прекрасна. Рыцарь предан только ей.
— Хорошо. Не будем обижать героев, — невольно улыбаясь в ответ, говорю я, с удивлением глядя на накрытый стол. — Но согласитесь, аллегория с красной розой- сердцем слишком приторная.
— И снова не соглашусь, — шепчет мне на ухо, обдавая горячим дыханием, Холодильник. — Рыцарю виднее. Это же его сердце.
— Что это? — спрашиваю я, показывая на стол.
На нем два прозрачных чайника с индивидуальным подогревом и голубые пиалки. Жестяная коробочка с зеленым чаем. В чайниках подогревается… молоко.
— Решил разделить с вами ваш ужин, — сообщает второму моему уху Холодильник. — Ваша стойкая приверженность к этой диете меня восхищает.
— Мужчины на таких диетах не сидят, — замерев с прямой спиной, отвечаю я.
— Сидеть я не собираюсь, — ласково уверяет меня Холодильник. — Но попробовать… хочу.
Это "хочу" бьет меня разрядом тока, и я вздрагиваю. Холодильник проводит рукой по моим волосам:
— У прекрасной принцессы прекрасные волосы… Следующую легенду я придумаю про волшебную силу этих волос.
— Давайте ужинать, — почти умоляю я, ощущая, как волна смущения окатывает меня с головы до ног.
Холодильник отходит от меня и отправляется к своему стулу:
— Показывайте, как вы это делаете.
— Гораздо проще, чем вы тут затеяли! — преувеличенно радостно говорю я, с облегчением понимая, что теперь, когда он отошел, мне и дышится, и думается легче. — Я просто заливаю горячим молоком ложку зеленого чая. В термосе.
— Не можем же мы ужинать с термосом, — в атаку пошла новая улыбка. — Это не романтично. Устроим молочную церемонию.
Холодильник кладет по ложке чая в каждый чайник, стоящий на живом подогреве.
— Один шеф-повар сказал мне, что с огня надо будет снять через девяносто секунд,
— доверительно сообщает Холодильник, переворачивая изящные песочные часы.
— Павел Денисович? — догадываюсь я, на душе становится тепло: друзья рядом.
В каком-то странном, но комфортном молчании мы сидим эти полторы минуты. Я смотрю на пламя под моим чайником. Холодильник смотрит на меня. Взгляд этот не напрягает, но тревожит. В нем отражается не разгаданное мною чувство. Оно теплое и доброе.
— Ну как? — лукаво спрашиваю я Холодильника, когда он отпивает первый глоток. — Нравится?
Холодильник несколько секунд держит теплое молоко во рту, потом глотает и отвечает:
— Как в детстве. Мама грела для меня молоко с плодами шиповника для иммунитета. Говорила, что я редко болею благодаря этому отвару.
Упоминание мамы вводит меня ненадолго в состояние растерянности. Странно, но у этого человека-Холодильника тоже есть мама, для которой он маленький мальчик, любимый сын.
— Расскажите о том, каким вы были ребенком, — неожиданно говорю я вслух то, о чем, казалось, подумала про себя.
— В вашем тоне мне слышится некое неверие в то, что я вообще был ребенком, — иронизирует большой и сильный мужчина.
— Есть немного, — смеюсь я, поражаясь его догадливости. Есть же мини- холодильники…
— Обо мне лучше самой мамы никто не расскажет, — вдруг говорит Холодильник. — И она очень хочет с вами познакомиться.
— Познакомиться? — икаю я от испуга, запивая испуг молокочаем. — Не вижу повода. Холодильник мрачнеет и хмурится.
— Даже сейчас не видите?
Вздыхаю. Молочное перемирие подошло к концу.
— Вы разрешили ухаживать за собой, — жестко напоминает Холодильник. — Наши мамы прекрасно вписываются в эту историю.
— Мамы? — снова икаю я. — Моя не вписывается.
— Почему? — карие глаза Холодильника темнеют на пару тонов. — Вы скрываете от мамы всех своих мужчин?
— Не всех, — быстро отвечаю я и по нехорошему блеску в мужских глазах понимаю: поторопилась с ответом.
— To есть с кем-то вы ее знакомили? — вопрос звучит с прокурорской интонацией: если бы он прозвучал на незнакомом мне языке, то я бы решила, что у обвиняемого требуют открыть место, где он спрятал труп.
— Мама знает Гену и… — начинаю оправдываться я, одновременно разозлившись.
— Так! — Холодильник резко встает и отходит к витринному окну. — Один из пятерых — это Геннадий Иванович Муравьев?
— Вы знали это раньше! — встаю напротив. — Это не новость для вас!
— Естественно! — презрительно отвечает Хозяин. — Не новость. Он вертится вокруг вас в моем агентстве.
— И вы не можете сказать, что я его поощряю! — заявляю я. — Нельзя реально верить, что я могу его выбрать.
— Кто остальные четверо? — допрашивает меня Холодильник.
— Не собираюсь рассказывать! — фыркаю я. — Это было раньше, и вас никак не касается.
Через секунду оказываюсь в объятиях.
— Вы забылись, — негромко говорит он моей макушке. — Меня касается все, что касается вас. Я это вам уже говорил.
— Вы ревнуете к тому, чего нет, — отвечаю я его воротнику. — Это не мои бывшие. Это мужчины, решившие, что я должна стать их женой.
— Их слишком много, — возражает макушке воротник.
— Вам должно быть приятно, что я нравлюсь и другим, — огрызается макушка.
— Ни черта подобного! — рычит воротник. — Но… я прошу прощения, Нина! Я опять все порчу… Я не хотел…
— Врете! — ворчит макушка. — Хотели!
— Вру! — послушно соглашается воротник и шепчет. — Хотел!
И снова слово "хотел" воспринимается мною в другой семантике, отправляя боевые мурашки в марш-бросок. Руки Холодильника, обнимающего мои плечи, спускаются до талии. Он слегка отстраняется и говорит:
— Вы очень красивы сегодня, Нина!
— Спасибо, — краснею я. — У вас впервые нет претензий к моему костюму?
— Только комплименты, — Холодильник вдруг запускает руки под мою рубашку, прижав ладони к моей голой спине. — Удобная модель!
— Отпустите! — твердо говорю я, начиная дрожать.
— Не могу! — отвечает Холодильник, и я чувствую ответную дрожь его крупного тела.
— Если вы сейчас… — начинаю говорить я, стуча зубами, но недоговариваю. Холодильник целует меня, тяжело дыша и забирая все мое дыхание. Стучу кулаками по его каменным плечам и спине. Он отпускает меня, но выражение его лица просто пугает.
— Вы пригласили меня на свидание, — резко говорю я. — И я определяю, чем мы будем на нем заниматься.
Холодильник на мгновение прикрывает глаза, потом смотрит на меня тяжелым нечитаемым взглядом.
— И чем бы вы хотели заняться?
— Зря иронизируете! — отвечаю я, отступая на шаг. — Я пришла поговорить. У меня много вопросов. Про Машу, про Светлану, про Кристину…
— Хорошо! — соглашается Холодильник, остывший и равнодушный. — Давайте поговорим. Но условие… Вопрос за вопрос. Отвечаем максимально честно. Задавать можно любой личный вопрос. Абсолютно любой, слышите, Нина?
— Слышу, — теряюсь я, хотя сама предложила такой сценарий вечера. — Отказаться нельзя? Ну, если вопрос не понравится?
— Можно, — отвечает Холодильник. — Но тогда ответ придется заменить поцелуем. Обещаете?
— Кровь за кровь, глаз за глаз? — нервно смеюсь я. — Я не буду с вами целоваться.
— Отлично! Договорились. Тогда вы будете отвечать.