Библия учит нас любить ближних, она также учит нас любить врагов;
может быть, потому, что это обычно одни и те же люди.
Гилберт Честертон
Букет из ста двадцати одной розы стоит в напольной вазе в моей гостиной, и единственная красная роза смотрит на меня страстно и проникновенно, чувственно напоминая мне о том, что было вчера поздно вечером в холле. To ли я брежу, то ли Холодильник по-своему объяснился мне в любви. Правда, он не сказал, что любит… Но он сказал, что я — смысл его жизни… Что же это, если не любовь? И что мне с ней теперь делать?
Подхожу к зеркалу: мои глаза живут отдельной от лица жизнью. Лицо бледное, щеки горят лихорадочным румянцем. Контрастно к бледности лица глаза светятся каким-то странным светом, глубоким и яростным.
— Что тебе нужно, Симонова-Райская? — спрашивают эти глаза, заглядывая в сердце и находя там растерянность, смятение и… томление. Недавно прочитанные стихи приходят на ум сами собой:
Томление души — оно необъяснимо:
Предчувствие любви, несбыточность надежд,
Забвение на миг в дыханье торопливом
Невысказанных слое, не сброшенных одежд…*
Как после стольких тяжелых, обидных, раздражающих слов, высказанных друг другу в пафосном порыве противостояния, почти ненависти, у него родилось это космическое по своей значимости ощущение — невозможность жить без меня? Вернее, желание жить ради меня. Разве так бывает?
— Разве так бывает? — спрашиваю я Ленку, связавшись с ней по скайпу.
— Это у тебя все после… — сонно философствует разбуженная мною подруга. — А он тебе уже трижды говорил о том, что чувства его возникли с первого взгляда.
— Но он говорил о страсти, с которой не может справиться, а не о любви, — осторожно возражаю я. — Страсть и любовь, конечно, нужны друг другу, но не обязательны в паре. Ты же понимаешь?
— Я взрослая девочка. Я понимаю многое, если не все, — вздыхает Ленка, откровенно зевая. — Ложись спать. Утро вечера мудренее…
— Я не смогу заснуть, — честно говорю я Ленке, чувствуя, как сердце танцует польку. — Поговори со мной, пожалуйста…
— Спокойно! Не нервничай! — бодро командует подруга и потягивается, стряхивая остатки сна. — Я круче любого психотерапевта! Сейчас все по полочкам разложу. Вот скажи, почему ты после такого потрясающего признания будишь подругу, а не проводишь… время с мужчиной, который этого вполне достоин?
Как объяснить Ленке, что признание Холодильника сначала парализовало меня, а потом испугало до такой степени, что я просто убежала. Неожиданно для него, позорно для себя и очень быстро. Холодильник не сказал ни слова, не пытался меня остановить, не пошел за мной. Я беспрепятственно добралась до своей квартиры и еще долго стояла, прижавшись спиной к входной двери, утихомиривая глупое сердце, танцующее венский вальс. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…
Через несколько минут я услышала шаги, звук которых приблизился к самой двери, а потом почти сразу удалился и затих.
Смотрю в дверной глазок: под дверью пусто. Трусливо выглядываю — на пороге лежит огромный букет белых роз, а сверху одна красная, как капля краски на светлом фоне. Сердце меняет ритм с вальса на танго.
Некоторое время занимаю себя устройством букета. Вспоминаю, что в кладовке есть старинная напольная ваза чудовищных размеров. которая раньше стояла в гостиной и которую я в детстве воспринимала как языческого идола. Темно-зеленая, с золотыми и кроваво-красными разводами, зловеще мерцающая позолотой в лунном свете и радостно сверкающая при свете дня. С большим трудом вытаскиваю вазу на привычное для нее когда-то место и аккуратно ставлю в нее цветы, по одному, не торопясь. Думаю о вазе, о розах и о той легенде, которую сочинил Холодильник. Осторожно вставляю красную розу в центр букета и обращаю внимание на то, что ее бутон своей формой на самом деле похож на сердце.
— Я не могу разобраться, что происходит. Все так странно и необычно! — почти плачу я, жалуясь Ленке. — Одно дело — отвечать на страсть, другое — на то, что сказал он.
— Смысл жизни не может состоять только в страсти, — убеждает меня Ленка.
— Страсть мимолетна, она быстро вспыхивает и так же стремительно прогорает. Поэтому, Нинка, прости за пафос и шаблон, но это… любовь.
— Я к ней не готова, — шепчу я, вытирая тыльной стороной ладони побежавшие слезы.
— За двадцать шесть лет так и не подготовилась? — мягко, боясь обидеть, смеется Ленка. — Ни к страсти, ни к любви?
— К этому можно подготовиться? — сомневаюсь я, улыбаясь сквозь слезы.
— Этого нужно ждать! — провозглашает Ленка, снова скатываясь к пафосу. — Каждая нормальная девочка, девушка, женщина ждет и готовится! Вот я всегда на дежурстве: только объект подходящий в зону моих интересов попадает — мои радары настраиваются автоматически. Все! Я готова! Смеюсь вместе с Ленкой и почти весело отвечаю:
— Я понимаю, что надо было готовиться. Но я опрометчиво этого не сделала.
— Зато сюрприз получился! — успокоительно шутит Ленка. — Тоже неплохо! Что думаешь делать? Что ему ответишь, когда встретишь при свете дня?
— Не знаю… — шмыгаю я носом. — Абсолютно не представляю… Может, мне самой уволиться? Квартиру продать? Новую купить в новостройке?
Ленка недоверчиво замирает и даже приближает свое лицо к камере, чтобы получше меня рассмотреть:
— Бежишь? Почему? Потому что так проще?
Честно смотрю ей в глаза и в сердцах просто вываливаю на единственную подругу все вопросы, которые задаю сама себе и которые разъедают мое сознание кислотой сомнения:
— Если все, что говорит он, правда, а я не смогу ответить на это чувство?
— Если силы моего чувства, по сравнению с его силой, будет недостаточно?
— Если это только томление, вожделение, вызванное той самой пресловутой страстью?
— Если я не смогу полюбить по-настоящему? Полюбить так же, как он?
— Если он просто симпатией не удовлетворится? Точно нет. И это будет трагедия. И его, и моя… Ты бы видела его лицо и глаза, когда он все это говорил…
Ленка слушает меня, не перебивая, совершенно сраженная моими вопросами. Потом говорит горячечно, азартно:
— А попробовать полюбить? Не может же он совсем тебе не нравиться? Ты же только что сказала что-то про собственную страсть… Пообщайтесь по- человечески. Поговорите на разные темы. Вам надо проводить время вместе, что-то делать тоже вместе…
— Праздник в честь помолвки через две недели, — напоминаю я.
— Помолвка не свадьба! — беззаботно отмахивается Ленка. — И то, и другое можно отодвинуть на неопределенное время. Поставь такое условие. Он выполнит. Я так понимаю, что его теперь и за звездой на небо, и за жемчужиной на дно, и за цветочком аленьким…
— Я не хочу и не могу его обманывать. Он обман почувствует сразу, — уныло говорю я, растирая виски и борясь с головной болью.
— Нина, — Ленка улыбается мне, но глаза грустные. — Он просил разрешения ухаживать. Ты разрешила. Держи слово.
— Ему трудно себя сдерживать. Он постоянно об этом говорит, — смущаясь и краснея, делюсь я главным переживанием.
— Ты знаешь, — с сомнением отвечает мне подруга, — он признался тебе в любви, поэтому сдержит себя как миленький! Руки себе отгрызет, но сдержит.
Просыпаюсь от звонка в дверь. Вскакиваю. Я на диване в гостиной? Точно… Уснула после разговора с Ленкой, так и не добравшись до спальни. Восемь утра. На цыпочках пробираюсь к двери. Холодильник. Одет странно: джинсы и водолазка. Бросаю расстроенный взгляд на свою полосатую пижаму и все-таки открываю дверь.
Холодильник быстро, жадно окидывает меня взглядом.
— Доброе утро, Нина!
— Утро добрым не бывает! — ворчу я. — Чем обязана?
— Ты хотела поехать со мной. — хрипло напоминает Холодильник, уставившись на мои босые ноги.
Вздрагиваю от этого "ты", вспомнив, в связи с чем произошел такой переход.
— Да, — киваю я, завешивая лицо распущенными волосами. — Мы едем прямо сейчас? Это далеко?
— Сейчас. Не близко, — последовательно отвечает на мои вопросы Холодильник, которому безумно идут серо-голубая водолазка и темно- синие джинсы. Плечи кажутся еще более широкими и мощными, живот плоским, а ягодицы… Нина! Подними глаза! О чем ты думаешь!
— Я скоро, — нервно дернув плечами, обещаю я, не двигаясь с места. Холодильник кивает мне и, уходя к лифту. говорит:
— Жду в машине.
— А? — окликаю я, не зная, как задать вопрос, и спрашиваю прямо. — Что мне надеть?
— Что захочется! — ответ с коронной улыбкой, и сердце танцует кадриль. Контрастный душ. Чашка кофе. Гардеробная.
Выбираю джинсы и коралловый меланжевый пуловер крупной вязки бесформенного кроя с четвертным рукавом. Как давно я не надевала яркие вещи!
Сосчитав до десяти и заставив себя перестать торопиться, сажусь за туалетный столик, чтобы сделать макияж. Естественный, но освежающий. После сна в неудобной позе и пыток мыслями выгляжу я неотдохнувшей. Жемчужная пудра. Персиковые тени. Коричневая тушь. На лице появляется жизнь.
Пока спускаюсь в холл в сопровождении Евгения, мучаюсь: переходить ли на "ты"? Он, видимо, перешел навсегда. Надо ли и мне? Его заденет, если не перейду… Но тогда он из Холодильника превратится в Сашу. Какой кошмар!
— Доброе утро, Ниночка! — Дарья Владиленовна уже сидит в своем кресле и пьет чай с печеньем.
Агентство еще закрыто, мы работаем с десяти утра, но милая добрая женщина уже на посту.
— Угощайтесь, Ниночка! — Дарья Владиленовна протягивает мне ароматное, пахнущее имбирем и корицей свежеиспеченное печенье. — Хорошего вам дня, красавица наша! Любуюсь вами с первых дней вашей жизни!
— Спасибо! — ловко хватаю еще теплую печеньку и выхожу в уже открытую для меня дверь. Евгений провожает меня до автомобиля Холодильника, но сам в машину не садится, помогая мне устроиться на заднем сидении в одиночестве. Александр Юрьевич за рулем.
— Поехали? — по-гагарински улыбается он и трогает с места.
— Без Евгения? — на всякий случай спрашиваю я.
— Без, — продолжает улыбаться Холодильник. — Ваш Евгений остался в агентстве. Мой Николай едет за нами.
— Я узнаю сегодня что-то о матери Маши? — спрашиваю я Холодильника, тщательно избегая грамматические конструкции, в которых придется использовать местоимение "ты", ну, на всякий случай, и "вы".
— Узнаешь, — просто отвечает Холодильник, прочно перейдя на близкое личное общение. — Я начал копаться в этой истории сразу после праздника, который ты делала для Маши.
— Понятно… — бормочу я, подбирая слова, чтобы спросить, что он узнал. — И что теперь известно?
— Та женщина с двумя детьми, с которой вы с Матвеем встречались в парке, Татьяна, бывшая жена Михаила, — рассказывает Холодильник.
— Я спросила ее, мать ли она Маши, — вспоминаю я. — Она подтвердила, но почему-то очень испугалась и все говорила про какие-то деньги. Клялась, что обязательно их отдаст.
— Я расскажу тебе все, что узнал. Но сначала мы попробуем еще раз поговорить с Татьяной, — делится планами Холодильник, подмигивая мне в зеркале заднего вида.
Смущаюсь и отворачиваюсь к окну. Через полчаса молчания под тихую музыку мы паркуемся возле здания детского сада. Еще через пару минут на переднее сидение возле Холодильника ниоткуда появившийся Николай садит Татьяну. Она тихо здоровается с Холодильником и с испугом оглядывается на меня:
— Вы обещали, что будете один!
— Не волнуйтесь и ничего не бойтесь! — Холодильник кладет руку на руку Татьяны и успокаивающе похлопывает. — Это самый близкий мне человек, моя невеста Нина.
— Она приходила ко мне и не говорила, что от вас. Она была с другим мужчиной, не с вами, — нервничает Татьяна, обхватывая руками свои плечи.
— Она была с моим лучшим другом. Это очень хороший человек. Никто из нас не причинит вам никакого вреда, — Холодильник говорит негромко и убедительно.
— Хорошо, — соглашается женщина. — Вы помогли мне и обещали помочь еще. Мне нужна ваша защита.
— Вы ее получите, — твердо говорит Холодильник. — Можете не сомневаться. Его интонация настолько убедительна, что в это вдруг верю и я.
— Отвечайте, пожалуйста, правду, — настраивает Татьяну Холодильник. — И все будет хорошо.
Татьяна согласно кивает, но, когда Холодильник снова начинает говорить, хватается за ручку двери.
— Я сделал генетическую экспертизу.
Дверь не открывается, и Татьяна с ужасом оглядывается на меня.
— Не бойтесь! — почти умоляю я ее, как и Холодильник, стараясь успокоить.
— Таня, — Холодильник почти ласков. — Вы не мать Маши, ведь так?
— Я ее мать! — вяло спорит Татьяна. — У меня есть документы.
— А у меня результаты анализа, — Холодильник достает из бардачка папку и подает ее Татьяне.
Женщина растерянно смотрит на нас, потом открывает папку и долго смотрит на лежащий там документ.
— Вы сделали этот анализ незаконно, без моего согласия. Ни один суд не примет его в качестве доказательства.
— Я не собираюсь идти в суд, — спокойно утверждает Холодильник. — Мне просто нужна правда. И я готов за нее заплатить. Более того, я готов взять вас под свою защиту, в том числе и юридическую.
Татьяна судорожно сглатывает и кивает.
— Я спрашиваю еще раз, — Холодильник четко выговаривает каждое слово. — Вы мать Маши?
Я замираю и перестаю дышать.
— Нет, — шепчет Татьяна. — Я не ее мать.
— Михаил ее отец? — и на второй вопрос отрицательный ответ.
— Больше я ничего вам не скажу! — паникует Татьяна. — Выпустите меня, пожалуйста.
— Отец ваших детей тот мужчина, с которым вы живете? Ваш второй муж? — не отпускает Татьяну Холодильник.
Татьяна замирает на пару секунд, потом, словно пойманная птица, начинает биться в дверь. Я сижу не шевелясь, не зная, что делать. Холодильник, кажется, безэмоционально смотрит на тихую истерику Татьяны. Но вот он встречается со мной взглядом, и я отчетливо вижу в его глазах сострадание.
— Да! Он отец моих детей! Он простой человек. Он работает фотографом в одном интернет-издании. Мы живем скромно. Отпустите меня и забудьте обо мне! Я передумала! Мне не нужны ваши деньги! — Татьяна протягивает в сторону Холодильника руки, молитвенно сложенные вместе. — Я сказала больше, чем нужно!
— Отпустите ее! — прошу я, закашлявшись, и Холодильник тут же снимает блокировку. Дверь открывается.
— Возьмите! — Холодильник протягивает разволновавшейся Татьяне банковскую карту. — Здесь больше, чем вы просили. И помните, что я вам обещал. Если возникнут проблемы — сразу обращайтесь.
— С-спасибо! — сквозь зубы благодарит Татьяна, и Николай, стоящий снаружи, помогает ей выйти.
Открываю рот, чтобы задать вопрос, но Холодильник говорит первым:
— Ты завтракала?
— Я пила кофе, — сообщаю я. — И у меня есть печенька.
Только сейчас обнаруживаю, что до сих пор держу в левой руке имбирное печенье. Нервно откусываю от него кусочек.
— Поделишься? — хрипло спрашивает Холодильник.
Протягиваю левую руку, и он аккуратно берет в рот оставшийся кусочек печенья, обхватив губами и два моих пальца. Меня бьет током наслаждения и испуга, и я отдергиваю руку.
— Этого недостаточно для завтрака, — улыбается мне Холодильник. — Хочешь блинчики с черничным вареньем?
И, не дожидаясь ответа, везет меня во французское кафе на набережную. На открытой веранде мы занимаем столик на двоих. Приветливая официантка приносит нам горячие маленькие блинчики и розеточки с черничным вареньем. — Кофе? Чай? Молоко? — спрашивает она, не отрывая восхищенного взгляда от Холодильника.
— Что будешь, любимая? — Холодильник кладет свои ладони на мои. — Здесь подают совершенно удивительный чай. Хочешь попробовать?
— Чем же он удивителен? — обращаюсь я к официантке с бейджем "Кристина" и усмехаюсь.
— Он исполняет желания! — смеется новая Кристина. — Это авторская смесь под названием "Исполнение желаний". Саша подбирал его лично.
Саша? Для этой Кристины он тоже Саша?
— Кристина работала в моем ресторане. Сейчас работает на Матвея, — улыбается мне Холодильник. — Так ты будешь загадывать желание?
— Буду, — отвечаю я. — У меня есть одно желание. Вернее, конечно, больше одного. Ваш чай сколько штук исполняет или все зависит от объема выпитого?
Холодильник громко и заразительно смеется:
— От объема выпитого всегда многое зависит! Кристина, неси нам большой чайник.
— Что будешь загадывать? — хитро спрашивает Холодильник, когда чай уже разлит по чашкам.
— Нельзя рассказывать о своих желаниях! — поучительно говорю я. — Они тогда не сбудутся!
— Тогда и я не скажу, — по-детски отвечает мне он, делая большой глоток. — Все! Я загадал!
Фыркаю, но тоже делаю глоток и закрываю глаза, проговаривая про себя желание. Когда открываю, встречаюсь с жарким, чувственным, ничем не прикрытым раскаленным взглядом. Вздрагиваю. Холодильник тоже на секунду закрывает глаза. а когда открывает, то смотрит уже спокойно и безмятежно.
— Загадала? — спрашивает он.
— Загадала, — подтверждаю я. — Буду ждать исполнения.
— А если бы рассказала, то я бы его исполнил немедленно, — сетует Холодильник.
Вот теперь надо сказать "Не сможешь!", но так ответ я сформулировать не могу, поэтому говорю:
— Не получится. Оно сложное для исполнения.
— Тем интереснее будет его исполнять! — подмигивает мне Холодильник, под столом своим коленом касаясь моего.
— И за звездой на небо, и за жемчужиной на дно, и за цветочком аленьким… — бормочу я, глядя, как поднимаются брови Холодильника. — Поговорим о Татьяне! — бодро меняю я тему и поджимаю ноги. — Откуда идея о тесте ДНК?
— Первое, что пришло на ум, когда я нашел Татьяну, — проверить родство, — Холодильник вытягивает ногу под столом и все-таки прижимается ею к моей ноге.
— Мне тоже не верилось, что мать может бросить ребенка, — начинаю я делиться мыслями. — Но так бывает… И матери бросают своих детей. Мы с ребятами посмотрели свадебные фотографии Татьяны и Михаила, видео. Они там такие счастливые, по-настоящему счастливые… Наверное, это потому, что они любили друг друга?
— Не наверное. — нежно утверждает Холодильник, — а точно. Любили.
Место, к которому прижимается нога Холодильника, горит, словно его натерли разогревающей мазью.
— Если Татьяна не мать Маши, а Михаил не ее отец, — говорю я, одновременно отодвигаясь вместе со стулом, — то кто ее родители? Может, ее удочерили и она из детского дома?
— Нет. Она внучка Кострова Кирилла Ивановича, — Холодильник усмехается, наблюдая за моей попыткой отодвинуться еще дальше. — Просто ее мать — это Светлана.
— Как?! — не верю я тому, что сказал Холодильник. — Светлане двадцать, а Маше почти пять!
— В этом и проблема, — Холодильник смотрит не на меня, а на мои губы. — Светлана родила ее в пятнадцать лет. Для его круга… для нашего круга это скандал серьезный. Кирилл Иванович скрыл это, как-то уговорив или заставив Татьяну и Михаила признать себя Машиными родителями.
— Но Татьяна хотела иметь своих детей? — подхватываю я. — И поэтому ушла, чтобы создать настоящую полноценную семью?
— У тебя, я вижу, в школе за сочинения тоже одни пятерки были? — дарит мне свою фирменную улыбку Холодильник. — Тут, к сожалению, все сложнее. Татьяна сказать побоялась, но я все выяснил еще пару недель назад. Давить на нее не стал — она запугана и без моего участия. И если с первой тайной она не справилась, то за вторую будет биться как львица.
— Вы расскажете мне? — невольно вырывается у меня.
— Вы?! — Холодильник хмурится и скрещивает руки на груди. — Я все ждал, когда ты обратишься ко мне… Не доверяешь настолько, что не можешь называть по имени и на "ты"?
— Простите… прости, — краснея, оправдываюсь я. — Мне это совсем не просто…
— Как тогда я могу тебе доверить чужую тайну и для Татьяны, действительно, опасную? — Холодильник резко встает и подает мне руку. — Спустимся к воде?
Мы подходим к парапету и некоторое время молча смотрим на воду.
— Саша! Я не хотела тебя обидеть… — шепотом начинаю я, но договорить не успеваю. Холодильник прижимает меня к себе и утыкается подбородком в макушку.
— Если бы ты знала, как звучит мое имя, когда его произносишь ты, — говорит он.
— Как? — спрашиваю я, осторожно освобождаясь из объятий. Он не удерживает.
— Мне сразу кажется, что мы близки… очень близки, — отвечает Холодильник, убирая руки за спину.
Я не знаю, что ответить на эти слова, поэтому снова молчу, наблюдая за шустрой и наглой чайкой.
— Костров сделал все, чтобы скрыть ошибку дочери. Но не смог удержать Татьяну в семье. И запугал основательно.
— Ты дашь ему знать, что теперь для тебя это не секрет? — спрашиваю я, закрепляя умение называть его на "ты".
Глаза Холодильника вспыхивают удовольствием:
— Нет. Это опасно для Татьяны. Тем более мне это и не нужно. Мне надо помочь Татьяне уберечь другой секрет.
— Другой? — не понимаю я. — Какой другой?
Холодильник подходит ко мне и нежно берет мое лицо в свои ладони:
— Помни, что это не твоя тайна, — предупреждает он, наклонившись близко- близко. — Старший ребенок Татьяны — тоже внук Кострова. Она ушла от Михаила беременной.
— А девочка? — пораженно выдыхаю я.
— Девочка от второго мужа, — ловит мое дыхание Холодильник. — И я не знаю, в курсе ли он информации о первом. Да это и не важно. Это касается только Татьяны и Михаила. Разберутся сами, если до этого дойдет. Просто Костров-старший точно не знает, что это его внук. Иначе…
— Иначе давно бы забрал? — понимаю я, и мне горько от этого понимания. — Но как такое возможно? Она же мать!
— А он влиятельный и очень богатый человек, — глядя на меня пронзительно и чувственно, шепчет Холодильник. — И если он использует все свои ресурсы — Татьяне не справиться.
— Почему мне кажется, что ты говоришь не о нем, а о нас? — шепчу я в ответ, поняв, что жду, когда же эти губы прикоснутся к моим.
— Да… Я был близок к тому, чтобы подключить все свои ресурсы, но вовремя понял, что я так не хочу, мне так не надо… — его губы не касаются моих, замерев в нескольких миллиметрах.
— А как надо? — глупо спрашиваю я, провоцируя его на ответ, которого страшусь.
— Надо так, как хочу, — отвечает он, прежде чем начинает меня целовать. — Я дождусь, чтобы ты пришла ко мне сама.
* Стихотворение Ольги Андроновой