— Ой, недаром дуб с рябиной в роще рядышком стоит,
У Гордеича с Галиной скоро свадьба предстоит.
— А чего ж они скрывают, Никаноровна?
— А они еще не знают, Христофоровна.
Художественный фильм «Кубанские казаки» (1949 г.)
В пять часов вечера Римма Викторовна обежала агентство с потрясающей новостью: Хозяин сократил рабочий день на час, всем можно идти домой. Димка подозрительно смотрит на меня и спрашивает:
— С чего бы это? Первый раз за полгода правления Климова Второго неожиданно сокращают рабочий день. Нина, ты не знаешь, что могло случиться?
— Откуда мне знать? — пожимаю я плечами в искреннем недоумении. — Он со мной не советовался.
И только произношу эти слова, как отчетливо понимаю, почему Саша так сделал, и глупейшим образом хихикаю. Он не может дождаться, когда закончится рабочий день, и форсирует события. Я ведь заявила ему, что раз мы опоздали на работу на три часа, то это время надо отработать. А он мне не только отработать не дает, он еще и законный час из рабочего графика изымает.
— Из-за тебя? Да? — глядя на меня, догадывается Димка. — Слушай, старуха, может, ты раз в неделю такой фокус будешь организовывать?
— Раз в неделю вряд ли… — сомневаюсь я и лукаво улыбаюсь. — Может, раз в месяц…
Ровно в пять часов Димку как ветром сдуло: у него очередное увлечение и первое свидание с новым объектом — Люсенькой из бухгалтерии. Стараюсь допечатать сценарий вечера для Тарасовых, чтобы завтра заниматься только правкой и редактурой.
В пять часов пять минут в дверях моего кабинета сердито-обиженный Саша с нежным букетом белых и сиреневых тюльпанов, завернутых в лиловый фетр.
— Уже пять минут шестого! — обвиняюще говорит он мне, причем так строго, словно я опоздала на Ноев ковчег, и теперь нашей пары там не будет, чтобы оставить спасенному миру после себя так нуждающееся в нем потомство.
— Какой красивый букет! — сбиваю я Сашу с курса и темы. — Очень мило! У нас букетно-конфетный период? Тогда где конфеты?
— Ха! — отвечает довольный Саша, доставая из-за спины коробку конфет «Петербургская коллекция. Малина и Шоколад».
— Евгений? — понимающе спрашиваю я.
Саша согласно кивает. Евгений оказался внимательным и педантичным: все замечал и все запоминал. И прекрасно изучил привычки, пристрастия и вкусы объекта охраны, то есть меня.
— Стилист назвал букет «Великолепная весна», — радостно сообщает мне Саша, положив коробку конфет на стол и вытаскивая меня саму из-за стола, как дед репку. С первого раза, как и в сказке, не получается — репка сопротивляется.
— Подожди! Допечатаю последнее слово! — прошу я, вцепившись в клавиатуру. — Терпеть не могу недоделанное!
— Это я не могу терпеть. Совсем, — рычит Саша, все-таки выдергивая меня и прижимая к себе.
Аромат его парфюма тут же парализует меня: мускус, бергамот, красный апельсин, лаванда, базилик. Я все чувствую. За последние сутки у меня обострились слух, обоняние и тактильность. Прижатый к моей спине букет расточает свой аромат, аромат весны и счастья.
— Из чего же складывается великолепие весны? — спрашиваю я, шевеля ждущими поцелуя губами возле его губ.
— Проверяешь ботаника? — улыбается он. — Тюльпан, гипсофила, рускус. Всего три пункта.
— Красиво, хоть и из трех! — шепчу я и, наконец, получаю свой поцелуй.
Когда мы отрываемся друг от друга, Саша почти стонет:
— Поехали ко мне, пожалуйста!
— Мне надо собраться, — спорю я. — Взять свои вещи, хотя бы некоторые.
— Мы можем заехать во все магазины по дороге до моего дома и купить тебе с десяток гардеробов на все случаи жизни, — насмешливо предлагает он.
— Ты фанат фильма «Красотка»? — иронизирую я. — Никогда бы не подумала. По тебе не скажешь…
— Какого фильма? — не понимает меня Саша, растерявшись.
— Слава богу! — радуюсь я и теперь уже сама тащу его в свою квартиру за руку.
Усадив Сашу, отказавшегося и от кофе, и от чая, на диван в гостиной, я иду в спальню за главным секретом: Ленкиным комплектом черно-серого белья «Черный журавль».
— Если ты его не опробуешь в действии, — угрожала мне моя подруга, — то я обижусь на тебя сильнее, чем за подозрение в предательстве!
Это короткий кружевной топик и маленькие изящные трусики. Кладу комплект в сумку первым. С сомнением гляжу на ярко-желтую атласную пижаму: короткие широкие штанишки, кофту с отложным воротничком и четырьмя огромными пластмассовыми пуговицами размером с кофейное блюдце. Придется брать и ее, это самая новая моя пижама, остальные старые и ношеные. Захватив из гардеробной спортивный костюм, банный халат и строгое черное платье на завтра, с большой сумкой выхожу в гостиную.
— Я не переезжаю к тебе, — предвосхищаю я Сашин вопрос. — Просто у меня сумок поменьше размером нет. Только огромный чемодан.
— Жаль, что не чемодан, — улыбается Саша, забирая у меня сумку. — Может, чемодан соберешь?
— Не торопи меня, — откровенно нервничаю я. — Я еще ни с кем никогда не жила.
— Эта мысль заставляет меня летать от счастья, — шепчет Саша, поставив сумку на пол, обняв меня и прижавшись ко мне в глубоком и долгом поцелуе.
— Господин Климов! — шучу я, когда мне позволяют набрать в легкие воздуха. — Половина шестого. Вы куда-то торопились?
— Да! — соглашается Саша, снова берет сумку, меня за руку, и мы почти бежим вниз на парковку.
Дорога. Сашин дом. Подъем в лифте, которого я не помню, потому что опять задыхаюсь от сумасшедшего поцелуя. Сашина квартира. Сашина спальня. Сашина кровать. И я не успеваю разобрать свою большую сумку.
Физическую любовь между мужчиной и женщиной часто сравнивают с искусством. Имея суточный опыт плотских отношений, я бы сравнила то, что происходит между мной и Сашей, с джазом, музыкой для знатоков, для избранных. Музыканты, играющие джазовые композиции, никогда не повторяются. Каждый раз это что-то новое, даже если ноты те же самые. Кажется, что могло измениться в нас за сутки? Но мы совершенно другие, не такие, как вчера…
Это другие руки, другие губы, другие глаза… Все, как в первый раз, все удивительно и совершенно непредсказуемо. To весело и быстро, то печально и тягуче медленно, то торжественно и пафосно. И еще это… томительно предвкушающе… Томление это сродни сладкой боли, которую так боишься и так ждешь…
— Я так и не разобрала сумку с одеждой, — жалуюсь я крепкой Сашиной груди, к которой он меня нежно прижимает.
— А зачем тебе одежда? — серьезно спрашивает меня Саша, лукаво заглядывая мне в глаза. — Мне так больше нравится.
И получает подушкой. Тут же прилетает ответ в виде шлепка по…, в общем — по. Начинается новая джазовая композиция, которую мы играем вдохновенно и на бис.
— Я не покормил тебя ужином, — виновато шепчет мне Саша, целуя мои руки.
— А я не разобрала сумку, — вздыхаю я, целуя его руки.
— Я сейчас что-нибудь приготовлю, — Саша выбирается из постели.
— Полночь уже, — смеясь, напоминаю я.
— А я что-нибудь легкое, — обещает Саша и уходит на кухню.
Достаю Ленкино белье и смело его надеваю. Зеркало обнаруживается после тщательных поисков только на внутренней стороне огромного шкафа. Какой красивый "черный журавль"! Нет. Не так. Мы с ним, с этим шикарным бельем, на пару очень красивые. И что теперь делать? Идти в таком виде на кухню? На этого моей храбрости не хватит. Выручает спортивный костюм, серый с розовыми лампасами. Он прячет черно-серую кружевную красоту и утешает мою природную скромность.
— Клубника, моцарелла, руккола, бальзамический крем, соевый соус — все! — церемонно объявляет Саша, усаживая меня за кухонный стол. — Вкусно и легко. Афродизиак.
— Он тебе нужен? — дразню я любимого мужчину, отправляя в рот кусочек клубники с кусочком сыра. — Сказывается все-таки возраст?
— Получишь! — угрожающе рычит Саша.
— Что? Премию? — хихикаю я. — В виде дополнительного поцелуя?
— Не будем мелочиться! — шутливо сердится Саша. — Выпишем тебе что-нибудь покрупнее.
Я оказываюсь у него на коленях, и он меня кормит салатом, забрав в плен мои руки и не давая есть самой. Легкий ужин заканчивается тяжелым поцелуем. Это какой-то странный поцелуй. Он вдруг становится мне важен, как важен сам Саша, наши новые с ним отношения, как важны мне мои родители, моя работа в агентстве, мой родной старый дом. Меня начинает бить мелкой дрожью, словно я замерзла в теплых Сашиных объятиях. Он успокаивает меня и греет в своих руках.
— Что с тобой, Уголек? — спрашивает меня Саша, заглядывая в мои глаза.
— Уголек? — удивляюсь я. — Ты знаешь значение моего имени на языке индейцев Южной Америки?
— Да. На языке индейцев кечуа, — подтверждает Саша. — Хотел тебя удивить.
— Я удивилась! — клянусь я. — Я знала. Когда-то давно перерыла всю литературу о своем имени. Мне кажется, Уголек мне не подходит. Так называют черноволосых и черноглазых. Такое прозвище больше подходит тебе.
— Ты тоже брюнетка, — прижимается губами к моим волосам Саша. — Но Уголек ты не поэтому.
— А почему же? — запускаю руки в его волосы.
— Ты как настоящий уголек, то раскаленный и горящий, то нежный, тлеющий, то шипящий и жалящий, — Сашины губы осторожно опускаются ниже плеч и все смелее отправляются в эротическое путешествие по моему телу.
— На древнееврейском "Нина” — Богом милованная, — сообщаю я тоном девочки- отличницы. — А на греческом и грузинском — Царица. Попрошу учесть!
— Ты — мой Уголек, — не сдается Саша, легко поднимая меня на руки и унося в спальню. — Пошли пожар раздувать, а потом тушить!
Начинается совершенно удивительная неделя, проходящая по сценарию, ранее придуманному еще Холодильником. И мы с Сашей с упоением следуем выбранному режиму.
Ночуем и завтракаем у Саши. Обедаем у меня дома. Готовит Саша: меня уже баловали и французским луковым супом, и рататуем, и конфи из кролика, и кордон блю. Перекормленная обедом, я категорически ежедневно отказываюсь от ужина, и мы сразу уезжаем к Саше, иногда по ночам совершая набег на холодильник и в полночь наслаждаясь сыром или суджуком с терпким красным или нежным белым вином.
В пятницу Саша приглашает меня в ресторан, но я отказываюсь. Сегодня праздник в честь дочери Карповых — Ирины, художника-оформителя, а после подобных мероприятий у нас всегда вечеринка старых друзей и работников агентства, готовивших праздник.
Художественную ставку я делаю на последнюю работу Ирины: оформление сборника ее любимых стихов, за который она получила гран-при на международном конкурсе. Мне так нравится эта книга, что я вдохновенно пишу сценарий и собираюсь вести сам вечер, что делаю очень редко.
Первый раздел сборника посвящен стихам о цветах. Димка заказал цветочные корзины необычного набора: белая сирень для стихов Тэффи, Плещеевская фиалка, удивительные одуванчики, герои стихотворения Леонида Филатова, настоящие, сохраненные флористом с прошлого лета при помощи женского лака для волос, розы Омара Хайяма, маргаритки Игоря Северянина, лилии Анненского.
Ленка привозит мне длинное платье из темно-синей органзы с вышитыми по подолу, лифу и рукавам лазурно-голубыми незабудками.
— Смотри, какое платье-чехол под органзу длинное! — рекламирует чудесное платье, не нуждающееся в рекламе, Ленка. — И рукава длинные, и лиф высокий, и спина полностью закрытая! А незабудочки какие насыщенные, прямо под цвет твоих глаз! Мы тебе локоны навьем, бирюзовыми камушками украсим — и все! Фея цветов!
Ленка тщательно создает мой новый образ. Мы долго подбираем тени для глаз и останавливаемся на голубо-серебряных.
— Подводку обязательно! — уговаривает Ленка. — Со стрелками!
Саша уехал на какие-то важные для его бизнеса переговоры, обещал, что вернется к началу праздника. Он пришел в мою квартиру перед отъездом. Мы не обедали сегодня вместе, в день праздника я не могу есть. Ленка, завивавшая мне локоны, поздоровалась, фыркнула, хихикнула, потом тактично убежала попить чаю к Павлу Денисовичу.
— Я буду скучать, — говорит Саша, протягивая ко мне руки.
— Нельзя, локоны! — пугаюсь я, что он испортит то, что Ленка создавала вот уже второй час.
— Я осторожно, — обещает Саша, мягко притягивая меня к себе, но тут же нарушает обещание, начав перебирать мои волосы.
— Ленка убьет тебя! — зловеще обещаю я, наслаждаясь его прикосновениями.
— Я убегу раньше, — обещает Саша, порабощая мои нетерпеливые губы.
Вечер начинается с известного романса, который исполняет для дочери Степан Ильич.
В том саду где мы с вами встретились,
Ваш любимый куст хризантем расцвел,
И в моей груди расцвело тогда
Чувство яркое нежной любви…*
Именно эти строки Ирина выбрала эпиграфом к своему сборнику. Под прекрасное исполнение наши элегантные студенты театрального училища дарят всем присутствующим женщинам веточку кустовой белой хризантемы, возле Ирины ставят корзину, полную таких же хризантем, они зефирным облаком ластятся к ее ногам.
Вспоминаю, как сегодня рано утром, проснувшись, мы спорим с Сашей, еще лежа в постели.
— Почему рубашка всегда белая? — спрашиваю я.
— Не всегда, — возражает Саша. — У меня много разноцветных рубашек.
— Которые ты не носишь! — заканчиваю за него я.
— Ношу. Иногда, — ворчит Саша. — А в чем дело-то?
— Хочу понять твою странную любовь к белому цвету, — объясняю я. — И именно в рубашках.
— Классика. Что тут понимать? — удивляется Саша. — Ты же в курсе, что у белого много оттенков.
— И у белого? — моя очередь удивляться. — Ты намекаешь на модные оттенки серого?
— Нет. Я серьезно говорю тебе о разных оттенках белого, — смеется Саша. — Но мне нравится ход твоих мыслей! Есть белый, белоснежный, зефирный, лунный, белая лилия, облако, ангел, чайка, опал, лотос и даже редька…
Смеюсь и не верю:
— Врешь! На ходу придумываешь!
— Вовсе нет! — смеется вместе со мной Саша. — Еще белый дым, слоновая кость, молочный, алебастровый…
— Ясно! — прекращаю спорить я. — Давай-ка сегодня на свои переговоры ты наденешь "облако"… Нет! Лучше рубашку цвета редьки!
И мы долго смеемся, целуясь и забывая о времени.
Костик показывает нам видеонарезку из новостных программ, посвященных успеху Ирины Тарасовой на конкурсах. А потом мы выводим на наш огромный экран иллюстрации Ирины. Я начинаю читать Тэффи под мягкое инструментальное сопровождение:
Я белая сирень. Медлительно томят
Цветы мои, цветы серебряно-нагие.
Осыпятся одни — распустятся другие,
И землю опьянит их новый аромат!
И в это время в зал заходит Саша. Он впервые видит меня в новом платье и буквально застывает на месте, словно не верит своим глазам. Я тоже поражена, потому что у него в руках букет мелких голубых цветов, очень похожих на те незабудки, что распустились на моем невесомом платье. И я читаю стихи о белой сирени, думая о его букете для меня. А ведь он не видел моего платья до этого момента…
Меж небом и землей, сквозная светотень,
Как пламень белый, я безогненно сгораю…
Я солнцем рождена и в солнце умираю…
Я жизни жизнь! Я — белая сирень!
Юные пятилетние воспитанницы Галины Ивановны из детской хореографической студии в юбочках, оформленных как лепестки фиалки, танцуют, а Ирина сама читает стихи Плещеева:
— Скажи, фиалка, отчего
Так рано к нам ты воротилась,
Когда в полях ни одного
Еще цветка не распустилось?
— Бедна нарядом и мала,
Я меж других цветов незрима,
И если б с ними я цвела,
Ты, может быть, прошел бы мимо.
Мы с Сашей завтракаем свежеиспеченными булочками с корицей.
— Если бы ты в самый первый день нашей встречи испек их для меня, — постанывая от гастрономического экстаза, сообщаю я ему с набитым ртом, — то я легла бы к тебе в постель в течение пяти минут. Тебе от меня даже отбиваться бы пришлось и выдвигать обвинение в изнасиловании.
— Если бы я только знал! — сокрушается Саша. — Это сколько же времени потеряно зря! Я мог бы уже полгода находить твои волосы на своих подушках?
— Да! — радостно вру и дразнюсь я. — А ты заметил только мои рваные джинсы.
— Твои рваные джинсы я, конечно, заметил, — соглашается Саша. — И черный пуловер с разноцветными снежинками. Но затормозил я на твоих глазах. Ты как- нибудь оденешься для меня так, как была одета при первой нашей встрече? Ты мне месяца три снилась такой…
Сначала Галина Ивановна рассказывает гостям о детстве и юности Ирины, потом Степан Ильич, растрогавшийся до слез, в отличие от железной жены, у которой не дрогнул голос и не появилось ни одной слезинки, показывает сделанный им из первых рисунков Ирины диафильм. Это так трогательно, что от неожиданности плачет даже Ирина. Димка с Костиком показывают мне большой палец, восторгаясь моей идеей.
А вот стихотворение Леонида Филатова Ирина превращает в веселую игру в рифмы:
Меня сочтут обманщиком,
Да только я не лгу:
Вином из… одуванчиков
Торгуют на… углу.
Уж, если одурачивать -
To как-нибудь хитро:
Вино из одуванчиков -
Ведь это же… ситро!
Нашли же чем попотчивать
Доверчивый народ, —
А очередь, а очередь,
А очередь… растет.
Студенты-официанты угощают всех самодельным ситро в исполнении Павла Денисовича. Это волшебный лимонно-сахарный эликсир.
Начинается мастер-класс от художника-оформителя Карповой Ирины Степановны: гости учатся рисовать одуванчики простым карандашом, пастелью, мелками, гуашью, акварелью и даже при помощи вилки. Саша, наконец, добирается до меня и шепчет на ухо:
— Я хочу тебя украсть, Уголек! Пойдем со мной!
— Нет, Саша, пожалуйста, давай проведем вечер с моими друзьями! Останься со мной здесь, — прошу я, пряча ладошку за лацкан его пиджака, ощущая удары его сердца, значительно ускорившиеся после этого жеста, и соблазнительно моргнув ресницами, рассчитывая на красоту подводки.
Вечер для Карповых заканчивается, и мы дружной компанией работников агентства рассаживаемся за сдвинутыми вместе столами. Саша впервые остается с нами. Сначала это обстоятельство слегка напрягает присутствующих, но потом, после того как по Сашиному приказу охрана приносит французское шампанское, все расслабляются. Саша сидит рядом со мной молча и пытает поглаживанием колена да перечислением на ухо всего того, что он за день придумал со мной сделать сегодня ночью.
Смех. Воспоминания. Звон бокалов. Меня охватывает четкое понимание и горячее осознание того, что я нахожусь там, где и должна находиться: среди самых лучших и любимых друзей. И рядом с Сашей.
— Ниночка! — обращается ко мне Дарья Владиленовна. — А когда свадьба?
— Какая свадьба? — не понимаю я, пытаясь вспомнить, есть ли среди наших ближайших заказов свадьба. — Вы о какой именно? У нас летом, по-моему, есть заказ на юбилей свадьбы двух полковников полиции.
— Как это? — пугается Димка. — Мы разве берем такие заказы?
— Это он и она. Просто они оба — полковники. Второй брак, — смеюсь я, и мой смех подхватывают все.
— Я о вашей свадьбе с Сашей, Ниночка! — радостно объясняет пожилая женщина, ласково глядя на меня.
Все замолкают, а я краснею, неловко улыбаясь в ответ. Молчание прерывает Саша, который встает и, не отпуская моей руки, кивает Прохору Васильевичу, который приносит… гитару. В абсолютной, просто вакуумной тишине, Саша, поцеловав, отпускает мою руку, снимает пиджак, оставшись в одной белой рубашке, отставляет стул и садится на него, подмигнув мне.
— Холодильник играет на гитаре?! — шепчет мне Димка, не веря своим глазам и толкая меня в плечо. — Поющий Холодильник?
У меня нет сил и желания отвечать, потому что Саша начинает играть и петь:
Твои глаза подобны морю,
Я ни о чем с тобой не говорю…
Я в них гляжу с надеждою и болью,
Пытаясь угадать судьбу свою.
Воспоминания захватывают меня теплой волной, накрывая, оглушая, отрезая от мира и от всех этих людей, дорогих мне, но единственным я могу назвать только одного.
— Вы? спокойно, бархатно произносит брезгливый Хозяин.
— Я? ласково переспрашиваю я.
— Кто вы? — Хозяин медленно опускает взгляд с моего лица на огромный пуловер крупной вязки, черный с белыми, розовыми и зелеными снежинками, черные джинсы с дырками на коленях. А что? Это классика уличного стиля. Такие имеются в гардеробе каждой уважающей себя трендовой девушки. Дырки — пикантная изюминка образа. Как назвала этот образ Ленка? А! Сдержанно-кричащий.
Вот прямо сейчас у моего молодого Хозяина тоже сдержанно-кричащий вид, и он ждет моего ответа.
— Это Нина Симонова-Райская, — докладывает Римма Викторовна, мягко и сочувственно мне улыбаясь. — Наш… Ваш арт-директор.
— Мой? — с сомнением переспрашивает Хозяин и снова смотрит на меня, вернувшись к моему лицу.
Дерзко смотрю на Александра Юрьевича, взглядом демонстрируя непонимание такого пристального интереса с его стороны.
— Вот с вас и начнем, Симонова-Райская, — безэмоционально говорит Хозяин, поправив воротник белоснежной рубашки. — Начнем знакомство с агентством.
В них движутся лучи и тени,
Чем глубже в них, тем тише и темней…
В них силуэты зыбкие растений
И мачты затонувших кораблей.
— А что выбрали бы вы? — вдруг серьезно спрашивает Холодильник.
— Я? — мечтательно закатываю глаза. — Я давно коплю на путешествие. Я бы выбрала Париж. Я была в Италии, в Испании, в Германии. Но давно, еще школьницей. Мне моя прабабушка дарила путевки. А во Франции я не была. Мне кажется, что именно Париж — город влюбленных.
Вторая горячая ладонь накрывает второе мое колено.
— Полетели! — читаю я по губам.
— Куда полетели? — читает он по моим губам.
— В Париж.
— Когда?
— Если хочешь, то прямо сейчас. Сегодня.
Открываю рот и не могу его закрыть. Потом начинаю чувствовать, как раздражение, гнев, злость порциями поступают в мой организм.
— Александр Юрьевич! кричу я. — Я не буду вашей любовницей. Ни в Москве, ни в Париже, ни в раю!
Я понял все, я не обманут
И ничего хорошего не жду,
Пусть мой корабль туда еще не втянут,
Я сам его на камни поведу!
— Вот она, ваша правая сторона, Нина, черная, как ночь. Это ваши сумасбродные идеи, сумасшедшие проекты, горячая и неуправляемая натура,
— Холодильник мягко опускает правую руку под мою правую грудь.
— А это ваша левая сторона, белая, чистая, целомудренная. Это то, какой вы могли бы быть, если бы не шли на поводу у своей буйной, я бы даже сказал, больной фантазии, — левая рука Холодильника поднимается под левую грудь.
Одуревшим взглядом смотрю на наше отражение. Кожа горит под его горячими руками, которые он не убирает.
— Это убийственный коктейль, госпожа Симонова-Райская, — шепчет Хозяин, своими губами щекоча кожу моей шеи.
— Вам не понравился сегодняшний вечер? — сглотнув, спрашиваю я, не в силах ни оттолкнуть его, ни отойти самой.
— Да. Мне не понравился этот вечер, — подтверждает мое предположение Холодильник. — Он был прекрасен, но…
— Но? — дрожу я от напряжения и от осознания тяжести его рук под моей грудью. Что будет, если он переместит руки выше?
И все страдания и муки
Благословлю я в свой последний час,
И я умру умру, раскинув руки
На темном дне твоих зеленых глаз…
Подхожу к окну и смотрю на то, как Холодильник жмет руку деду, и понимаю, что люблю его…
Потом вижу, как Холодильник подходит к уличному рукомойнику и, набрав щедрую горсть холодной воды, умывается… раз… другой, и понимаю, что люблю его…
Потом, наблюдаю, как он, словно большой пес, отряхивается, и понимаю, что люблю его…
Холодильник открывает дверцу автомобиля, и я срываюсь с места, выбегая на улицу в "носочках" Ильича.
— Саша! — кричу я без голоса, который кончается, словно исчерпан лимит на сегодня, и я хриплю снова. — Саша!
Он замирает, держа одной рукой открытую дверь и глядя на меня спокойно, равнодушно, по-деловому. Дед вскидывает брови, в его карих глазах мелькает огонек радости и надежды, которого нет в глазах у внука.
Хочу подбежать, но вместо этого медленно подхожу к Саше, который сосредоточил свой пустой взгляд на моих "носочках".
— Да, Нина? — вежливо обращается ко мне Саша. — Ты что-то забыла?
— Да! — смело говорю я, хотя сердце колотится по-воробьиному часто-часто. Я забыла тебе сказать, что я тоже тебя люблю.
Голос у Саши теплый и мягкий. Он поет, не отрывая от меня своих глаз и не отпуская мои глаза, не позволяя отвести, закрыть, даже моргнуть.
Песня заканчивается. Саша встает, отдает гитару Прохору Васильевичу и подходит ко мне. Я глохну от тишины, она кажется мне невероятной. И в этой тишине раздается тихий вопрос Саши, который все равно кажется громким:
— Ты выйдешь за меня замуж?
Я молчу, беспомощно оглядываясь на друзей. Дарья Владиленовна смотрит на меня с тревожной надеждой. Павла Борисовна едва заметно кивает, успокаивая. Павел Денисович нервно приглаживает усы и улыбается. Костик показывает большой палец. Димка ухмыляется и потирает руки.
Куда я там хотела применить теорию "Восточного экспресса"? Мне кажется, или они все сговорились?
— Ты выйдешь за меня замуж? — терпеливо повторяет вопрос Саша, беря мои руки и целуя ладони. — Ты спасешь рыцаря-самоучку от тоскливой смерти?
Сглатываю и по-прежнему молчу, не давая себе нырнуть в коричневые омуты, снова вспоминая.
— Да… Я был близок к тому, чтобы подключить все свои ресурсы, но вовремя понял, что я так не хочу, мне так не надо… его губы не касаются моих, замерев в нескольких миллиметрах.
— А как надо? — глупо спрашиваю я, провоцируя его на ответ, которого страшусь.
— Надо так, как хочу, — отвечает он, прежде чем начинает меня целовать. — Я дождусь, чтобы ты пришла ко мне сама.
— Я не буду тебя торопить, — шепчет Саша, не дождавшись моего ответа и на пару секунд прикрыв глаза. — Я буду ждать. Только разреши мне ждать.
В глазах Риммы Викторовны я вижу настоящие слезы разочарования.
"Эх ты! — говорят глаза Димки. — Трусиха!"
"Не бойся, девочка!" — беспокойство даже в добром взгляде Дениса Владиленовича.
Дарья Владиленовна спокойна и странно счастлива, она машет мне сухонькой ладошкой и салютует бокалом шампанского.
— Я буду в машине, — возвращает меня в эту реальность Саша. Спокойный. Сильный. Но уже не уверенный в себе. Он надевает пиджак, и я вижу, как слегка дрожат его руки.
— Я буду очень счастлива, если ты возьмешь меня замуж, Саша, — хрипло отвечаю я.
Тишина мгновенно нарушается: все начинают говорить одновременно и очень громко. Что именно они говорят, я совершенно не понимаю. Ни словечка. Саша тоже что-то говорит моей макушке, крепко, до хруста костей обняв меня.
— Очень жить хочется! — пищу я, вырываясь из родных объятий.
— Прости? — не понимает меня Саша, слегка ослабив хватку.
— Ты меня раздавишь, — ворчу я, но не отпускаю его сама, вцепившись в широкие плечи.
— Гип-гип! Ура! — дурачится Димка.
И начинается настоящий хаос. Все говорят, смеются, чокаются бокалами, что-то выкрикивают нам с Сашей.
— Какая-то цыганская свадьба! — снова ворчу я, улыбаясь и смущаясь.
— Кстати, о свадьбе! — встревает в разговор Димка. — Надеюсь, в родном агентстве?
— Надеюсь скоро? — это уже Павла Борисовна.
— Давайте в сентябре! — говорю я Саше и всем остальным. — Очень хороший месяц для свадьбы!
— До сентября еще три месяца! — с ужасом отвечает мне Димка.
— Три — это долго, — поддерживает Димку Саша. — Я не дотерплю. Умру от ожидания и отчаяния.
— А когда? — совершенно теряюсь я. — В августе?
— Долго! — вредничает Саша, медленно приближая свои губы к моим.
— Помолвка через две недели будет готова! — клянется Димка. — Так что свадьбу можно и в июле сыграть!
Саша останавливается в паре сантиметров от моих губ и грозно, по-холодильниковски, смотрит на моего помощника.
— Согласен! — трусит Димка. — Это тоже долго! Помолвка через неделю — свадьба через две!
— Вы с ума сошли! — паникую я. — Это слишком…
— Долго… — заканчивает за меня Саша. — Помолвка через три дня. Свадьба через неделю. У нас профессиональное агентство.
Наш поцелуй тонет в море восторженных криков. Через несколько минут, совершенно ошалевшая от произошедшего сегодня, я послушно иду за Сашей к его автомобилю.
— Тебе не кажется, что мы торопимся? — нервничаю я, садясь в машину.
— Мы медлим, — серьезно отвечает Саша, садясь рядом. — Я бы расписался завтра.
— Нас никто не распишет, — смеюсь я, поражаясь такому напору. — Нам совершенно некуда торопиться! У нас же все… было…
— Ничего еще у нас не было! — целует меня в кончик носа Саша. — И я действительно все могу организовать завтра.
— Подожди, — не сдаюсь я. — Я не сторонница ритуала помолвки. Странно это все!
— Ага! — хмурится Саша. — Помолка — странный праздник? Празднование развода тебя, мне помнится, не смущало!
— Это другое! — хихикаю я. — Это для сильных духом. Вот будем с тобой разводиться, тогда тоже устроим праздник.
— Я тебе разведусь! — шутливо пугает меня Саша, быстро наматывая мои волосы на одну руку, а другую кладя на мое горло.
— Уходишь в режим "Холодильник"? — провоцирую его я.
— Боишься? — шепчет Саша.
— Нет, — честно отвечаю я. — Я по нему соскучилась…
Сашины глаза вспыхивают затаенной радостью:
— Тогда ухожу…
Поцелуй сильный, глубокий, почти бешеный. Ну, здравствуй, Холодильник!
После долгих "торгов" и споров мы останавливаемся на торжественном майском приеме по случаю нашей будущей свадьбы с неопределенным сроком, просто нынешним летом. Это моя честная победа, купленная жаркими ролевыми играми и десятком самых разнообразных обещаний.
— Платье не может быть черным! — ругает мой выбор Ленка. — Это плохая примета!
— Это просто прием! — борюсь я до последнего. — Не помолвка и не свадьба! Какие могут быть приметы?!
— Я предупредила! — ворчит Ленка, помогая мне надеть черное коктейльное платье и черные чулки.
— Оно мне идет! — доказываю я, отразившись в зеркале.
— В нем тебя и похоронят! — дразнит меня Ленка.
— Он почти перевоспитался! — объясняю я. — Я дома хожу в подобном, приучаю. Надо закреплять успех!
— Аминь! — не верит мне Ленка.
Прием проходит в ресторане Матвея: "Бандерос" закрыт на обслуживание. Гостей пригласили немного, в этом Саша был со мной согласен. Никого постороннего. Его родственники, пара друзей. Моя Ленка, мои родители и мои друзья из агентства.
Мама взволнованна, папа обижен.
— Последними узнали, спасибо, дочь! — сердился он накануне.
Приехал даже дед Климов-самый старший, которого я уговорила, сломив недельное сопротивление.
Костровых, конечно, не будет. Но без Юрия Александровича с Кристиной не обойдется. Старого Хозяина я искренне люблю, а вот его жену… Бог с ней! Она же моя свекровь теперь?
Хотя… нет. Свекровью должна стать Сашина мама, Наталья Владимировна, с которой мы познакомились неделю назад. Она тоже здесь: высокая, стройная женщина, совершенно не похожая на своего сына, вернее, Саша на нее не похож внешне. А вот натурой, видимо, в нее. Не женщина, а Малефисента. Холодная, спокойная, выдержанная и очень красивая.
Несмотря на мою просьбу, ребята из агентства все-таки придумывают шутливую церемонию помолвки, задействовав Дарью Владиленовну и Дениса Владиленовича, которых я не могу обидеть отказом.
Меня, в коктейльном черном платье до колена, и Сашу, неотразимо красивого, в черном костюме и белой рубашке, ставят под арку живых цветов, и Дарья Владиленовна, держа под руку брата, улыбаясь, обращается к гостям:
— Если кто-то из собравшихся здесь знает причину, по которой этот мужчина и эта женщина не могут сочетаться законным браком, пусть скажет сейчас или не говорит вовсе.
— Потому что мы ему не поверим! — добавляет Денис Владиленович.
— А зря! — раздается незнакомый голос. — Могли бы и послушать!
Я слышу, как охает Ленка, стоящая с бокалом шампанского рядом с Матвеем. Вижу, как распахиваются в удивлении глаза Дарьи Владиленовны. Пугаюсь, потому что моя мама бледнеет, хватается за папину руку и без сил садится на стул.
— Оля! — дед, строгий и важный, в сером костюме-тройке и галстуке-косынке, обрадованно-удивленно обращается к невысокой пожилой женщине в серо-голубом костюме, которая появляется в зале ресторана в сопровождении высокого мужчины лет сорока.
Мне не надо говорить, кто это. На меня с непонятной мне любовью и окутывающей нежностью смотрят мои собственные глаза, по какой-то странной причине оказавшиеся на лице другой женщины. Значит, не только у меня и Генриетты такие голубо-зеленые…
— Бабушка! — мама берет себя в руки и идет навстречу мифической Ольге Ждановне Райской.
Саша давно обнял меня обеими руками за талию сзади, взяв руки в замок, словно приготовился оттаскивать от невидимых врагов. А потом и вовсе попытался запихнуть меня за свою спину. Но ему это не удалось, потому что я, проявив недюжинную настойчивость, тоже пошла навстречу волшебным образом появившейся женщине.
— Танюша, — спокойно констатирует Ольга Ждановна, когда моя мама подходит к ней поближе. — Рада тебя видеть, внучка! Спасибо за Нину!
— Нина — это я, — говорю я растерянно. — А вы моя прабабушка?
— Ольга Райская, — представляется женщина, подходя ко мне близко-близко. — Ну, здравствуй, Нина Райская!
— Симонова-Райская! — поправляю я.
Ольга Ждановна морщится и кивает, потом протягивает ко мне руки, которые я аккуратно пожимаю.
— Климов, — определяет прабабушка, строго глядя моими глазами на Сашу. — Конечно, ирония судьбы!
— Не ирония судьбы, а перст судьбы! — ухмыляется дед, подходя к нам.
— Не можете без представлений, Ольга Ждановна? — вздыхает присоединившийся к нам Юрий Александрович.
— Помолчите, юноша! — резко отвечает ему Райская. — Вы еще свое получите, и до вас очередь дойдет!
— Очередь? — продолжает ухмыляться дед. — Ты всех в очередь поставила, Оленька? Или для меня сделаешь исключение?
— Для Климовых никаких исключений! — резко отвечает "Оленька".
— Что происходит? — Саше все-таки удается убрать меня за свою спину, и это уже Саша, а Холодильник. — Что за шутки? Кто вы? Мы вас не приглашали.
— И совершенно зря! Повторюсь! — улыбается ему Райская, распахнув мои глаза.
— Вам что-то нужно от Нины? — строго спрашивает Холодильник.
— Мне нужна сама Нина, — просто и серьезно отвечает Ольга Ждановка. — Райские не могут достаться Климовым.
Моя мама ахает, и папа отводит ее к столу, подавая стакан воды.
— Кто же придумал такое странное правило? — снова в разговор вмешивается дед. — Наверное, ты, Оленька! Опоздала ты, дорогая. Лет на двадцать пять.
— Добро и справедливость вершить никогда не поздно, — парирует Райская.
— Пошутили и будет! — примирительно говорит Юрий Александрович. — Отец, проводи нашу гостью к столу. Вам есть о чем поговорить после стольких лет. Грехами обменяйтесь!
— Вы бы, юноша, — презрительно отвечает Старому Хозяину Ольга Ждановна, — свои грехи замаливали. Еще неизвестно, простит ли вас Нина…
Юрий Александрович краснеет и замолкает.
— Отец? — предупреждающе повисает вопрос Холодильника. — Мне есть о чем беспокоиться?
— Совершенно не о чем! — фыркает Юрий Александрович. — Абсолютно не о чем!
— Эх, Юрочка! — иронизирует Райская. — Так вырос, почти состарился, а остался тем же шалунишкой, что и в детстве!
— Вам не кажется, что у нашей старой истории слишком много слушателей? — вдруг спрашивает дед.
— Здесь только близкие люди, — отвечает ему внук Холодильник, вцепившись в меня и не отпуская. — Ненавижу тайны и глупые шутки! А за попытку помешать мне быть с Ниной…
Холодильник недоговаривает, но этого и не требуется.
— Не в тебя! — отвечает довольная Райская, обращаясь к деду. — Если бы ты таким был…
Ее слова стирают усмешку с лица Климова-самого старшего.
— Я пытался тебя остановить, но ты ничего не хотела слушать! — начинает нервничать дед.
— А ты у сыночка спроси подробности, — отмахивается Райская. — Присядем?
Матвей подает знак музыкантам, те играют легкую музыку, под которую мы: я с Сашей, все мужчины Климовы, мама без папы — садимся за отдельный стол.
— Четко. Понятно. И по существу, — командует Холодильник, жестко глядя на мою прабабушку.
Та гордо выпрямляется и пронзительными голубо-зелеными глазами смотрит на Юрия Александровича.
— Начнете, юноша?
Климов-средний фыркает и молчит.
— Нина! — обращается ко мне Райская. — Вы хотели найти автора идеи "фальшивого дневника"?
— Да… — мямлю я, ничего не понимая. Горячая рука Саши ложится на мои плечи.
— Вот он, — сморщенный указательный палец аквамариновым ноготком показывает на Юрия Александровича.
— Ведьма! — ласково говорит Сашин отец. — Всегда тебя боялся!
— Я знаю, — весело отвечает Райская. — Сам расскажешь или помочь?
— Прошу! — Юрий Александрович складывает на груди руки.
— Ну что ж… — Ольга Ждановна жестом просит у официанта бокал шампанского, отпивает глоток и начинает говорить, глядя только на меня:
— Мужчины семьи Климовых никогда не могли ценить настоящих женщин. Они всегда их упускали.
Дед фыркает и мрачнеет. Климов-средний почему-то оглядывается на Наталью Владимировну. Саша крепче обнимает меня.
— И один выросший и поумневший маленький… гаденыш, — Райская ухмыляется, прикрыв чудесные глаза. — Вдруг понял, что сын его, как и он сам, никогда не будет счастлив. Как не был счастлив его собственный отец, потерявший любимую женщину. Как не счастлив и он сам, переживший такую же потерю.
— Дед? — Саша смотрит на Климова-старшего.
— Отец? — переводит взгляд на Климова-среднего. — Что она говорит?
— Она говорит, внучок, — вздыхает дед, — о нафталиновом времени, которое уже никто не помнит!
— Подождите, — смешиваюсь я в разговор. — Что вы сказали про дневник?
— Я сказала, что его автор — Юрочка! — отвечает мне Райская, с интересом меня разглядывая.
— Почему? Зачем? — не верю я своей прабабушке.
— А как заставить сына не упустить свое счастье? — сладким голосом поет Райская, словно сказку рассказывает. — Живет в старом доме волшебная девочка Нина. Чистая, честная, умная, красивая, нежная. А у сына, что не женщина — все не та… Не Райская… А сын единственный, любимый… Да и перед отцом всю жизнь неловко… Я что-то приврала?
Неожиданный строгий вопрос, обращенный к Юрию Александровичу, получает небыстрый, но честный ответ:
— Нет. Пока не приврала.
— О! Это был достойный план! — смеется прабабушка. — Уехать на год. Заставить сына хотя бы приехать в агентство. Лишь бы увидел ее, хоть разок… Так?
Снова резкий вопрос. И снова честный ответ:
— Так, ведьма!
— Вот! — Райская собой чрезвычайно довольна. — Приехал, увидел, получилось… Но Райская попалась не та… Видимо, от Симоновых чего примешалось…
Прабабушка сердито смотрит на свою внучку, мою маму, и продолжает:
— Да и сынок подкачал… Нет, чтобы под венец, он в постель тащит! Ничего не придумываю? Все верно?
Эти вопросы уже Саше, который мрачно смотрит на Райскую и, в отличие от отца, не отвечает.
— Все верно! — сама себе отвечает за Сашу Райская. — Но зацепила Нина сына. Душу-то разбередила. Забыть не может… Работать не может… Жить, как раньше, не может… Даже жениться готов, но только чтобы в постель утащить.
Сашино лицо темнеет, но он молчит.
— Переживает отец. Влюбить влюбил, а толку никакого. Решил силу чувств проверить. На спор финансовый сына вынудил. Сомнения дневником фальшивым заронил. И ничего не останавливает теперь Климова-младшего. И деньги не нужны. И даже любовь ответная не обязательна. Хочу, говорит. Люблю, говорит. Женюсь, говорит. Ну что? Не перебьешь?
И снова ехидный вопрос Саше.
— Сказочница! — нежно откликается дед.
— Подождите! — останавливаю я разошедшуюся прабабушку. — Откуда такие подробности? И почему через Кристину, Светлану и Сальмонеллу?
— Ну! — вдруг зычно командует Райская, грозно глядя на Юрия Александровича.
— Павла… — выдавливает он. — И Римма…
— Как? — ахаю я, мгновенно расстроившись.
— Они не знали. Я их в темную… — оправдывается Климов-средний. — И Кристинку с этими тоже… Но ведь получилось, а?!
Юрий Александрович виновато смотрит на меня и сына:
— Прости меня, доченька. Но ведь получилось?
— Ничего не получилось! Тоже мне! Продавец счастья нашелся! — резко перебивает его Ольга Ждановна Райская, вставая. — Таня! Я пока забираю Нину. Мне с ней поговорить надо.
— Я никуда Нину не отпущу, — спокойно говорит Саша.
— Отпустишь! — смеется прабабушка. — Если она скажет, чтобы отпустил — отпустишь!
— С чего вы взяли? — теперь Райской отвечает Холодильник. — Она моя и она останется со мной.
— Она своя собственная и она пойдет со мной, — злится Ольга Ждановна. — Райские вам не по зубам!
— Да прости ты меня, тетя Оля! — вскакивает Юрий Александрович. — Я же маму жалел. Я же отца в семье удержать хотел! Папа, и ты прости!
— Бог простит! — устало машет ка него рукой Райская. — Пошли, Нина! У меня к тебе разговоров на неделю.
Я освобождаюсь от объятий Саши и встаю. Саша резко встает за мной.
— Я не отпущу тебя! — говорит он, но руками не трогает.
— А я и не дам меня отпустить! — отвечаю я, улыбаясь. — Я тебя люблю. И вас, Юрий Александрович, я люблю. И вас, Александр Юрьевич, тоже. И вас, Бабушка Оля, я тоже бы любила, если бы вы были рядом.
Ольга Ждановна Райская внимательным, цепким взглядом моих собственных глаз смотрит на меня довольно долго. Потом усмехается:
— Ну что ж… Повезло вам, Климовы, одну Райскую все-таки прихватили… Хорошо, Евгений завтра тебя ко мне привезет. Поговорить все-таки надо. Везунчик ты, Климов-младший!
— Подождите… Какой Евгений? Мой охранник? To есть Сашин, конечно… — поражаюсь я.
— Это мой Евгений, — хитро улыбается прабабушка и уходит.
— Да, сынок, — вздыхает дед, глядя на Климова-младшего. — И нам бы поговорить…
Саша утаскивает меня в фойе ресторана.
— Все, что она сказала…
— Я люблю тебя, — перебиваю я.
— Это правда только наполовину, — не сдается Саша.
— Я люблю тебя, — смеюсь я, ероша его тщательно уложенные волосы.
— И отец… Он тебя тоже любит. И дед, — Саша притягивает меня к себе.
— А я люблю тебя, — сообщаю я тайну его красивому уху. — Поехали домой?
Саша целует меня, сначала нежно, потом все настойчивее и глубже.
— Домой… — напоминаю я. — Я замерзла под кондиционерами.
— Естественно! — отвечает мне Холодильник. — На тебе же тряпочка с носовой платочек! Мы так не договаривались…
— Поехали, Климов, договариваться с Райской…
*Слова Николая Харито
**Слова А.Саджая и Е.Евтушенко
КОНЕЦ КНИГИ