— Я вижу это, — зашептал маленький кот.
Якоб яростно захлопал своими новыми роскошными крыльями и восторженно заорал:
— Уррра-а-а! У меня вааще ничего не болит! Да я как свежевылупившийся!..
Шуткозлобер и Тиранья уставились на ворона остекленевшими глазами.
— Ч-что это, а-а? — пролепетала ведьма. — Ч-что за глупости вытворя… ик! эта нелепая птица? Эт-то всё стопронец… стопронемец… стопроцентно неправильно!
— Тонна Татитата, — заскрипел маг, — ты тут что-то перепупила лопностью… ик!.. полностью! Тебя уже попуншивает… пошатывает, бедная старая ведьма… Теперь уж я тебя одолею… ик!.. ибо я из стены… ис-тин-ный прохвостионал. Ну-с, гляди хорошенько.
Он влил себе в глотку полный стакан и забормотал:
Мориц, который только что чувствовал себя смертельно больным и не мог взять ни единой нотки, внезапно ощутил, как его жалкое, маленькое, толстое тельце выпрямляется, растёт и обретает облик прекрасного кота. Его мех больше не пестрел смешными пятнами, но был поистине белоснежным и мерцал, как атлас, а усы… усы Морица сделали бы честь любому тигру.
Он встряхнулся и молвил голосом, который прозвучал так глубоко и певуче, что тотчас очаровал его самого:
— Якоб, дорогой мой друг, ну как ты меня находишь?
Ворон подмигнул и тихо каркнул:
— Высший класс, Мориц, прямо устрашающе.
— А знаешь что, Якоб, — заметил кот и гордо встопорщил усы, — с этого часа лучше опять называй меня Маурицио ди Мауро.
Он набрал полную грудь воздуха и томно замяукал:
Кот и ворон выскочили в окно. Но, к счастью, маг и ведьма этого даже не заметили.
Между ними опять вспыхнул лютый спор. Каждый заплетающимся языком обвинял другого в совершённой ошибке.
— Это ты прохвостионал? — вопила Тиранья. — Как бы мне не рассмеяться, Бублик, ха-ха. Да ты просто… ик!.. бубликодырка, вот ты кто… и неумёха.
— Что ты себе позволяешь? — ревел в ответ Шуткозлобер. — Не смей меня обскоблять… оскорблять, ты, старая ледитанка… дилетантка… ик!.. задевать мою провас… профас… профессиональную честь!
Каждый решил окончательно разделаться с соперником. Они собирались взаимно наколдовать друг другу дряхлость, отвратительную внешность и смертельные болезни. Поэтому они одновременно хватили по полному стакану и проорали хором:
И вот уже они сидят друг против друга, до глубины души потрясённые постигшим их внезапным преображением, — оба прекрасные и юные, как сказочные принц и принцесса.
Тиранья безмолвно ощупала свою стройную точёную фигурку, а Шуткозлобер провел рукой по голове и возопил:
— Эй, что это там такое растёт у меня на черепушке? Ик!.. Оля-ля, какие роскошные ло…коконы! Дайте же мне мерзколо и чесотку… то есть дерзколо и чечётку… в общем, зеркало и расчёску…
Его голый череп внезапно покрылся буйной гривой чёрных волос.
Тиранья провела пальцами по своему юному, без единой морщины, лицу и завопила:
— Да моя кожа… ик!.. гладкая, как попка младенца!
И тут оба внезапно остановились и улыбнулись друг другу с любовью, словно увиделись впервые в жизни.
— Безебамсик, — залепетала тётка. — Да ты настоящий раскрасавчик! Я только нахожу… ик!.. что ты слегка удав… удваиваешься.
— О, молчи, желаннейшая дева! — пробормотал племянник. — Ты для меня фатаморгана, ибо вдруг испустила сияние… или даже два сияния. Но в любом случае, я глубоко тебя чту, дорогая Титикака. Я переделался в глубокочувствительную душу. Я так чувствую, так чувствую! Ик!
— И у меня то же, — отозвалась она. — О, если б я могла обнять весь мир, как это было бы сладко глубинам моего сердца!.. Ик!
— Тютелька! — с трудом выговорил Шуткозлобер. — Ты в высшей и высочайшей степени створоженная… восторженная тётя, и я должен непременно на веки вечные и немедленно с тобою примириться.
— Ах ты мой сладкий Бэби! — отозвалась тётка. — Мы н-начнем новую жизнь, ага? Мы ведь оба были… ик!.. такие гадкие, такие дурные!
— О да, мы были гадкие, гадкие! Отвратительные негодяи и мерзавцы — вот кем мы были! Ик!.. О, как ужасно я стыжусь самого себя, тётушка…
— О, приди, приди на мою девственную грудь, ма- лородный бородой человек… — возрыдала Тиранья. — Ик!.. То есть благородный молодой человек… С этого мгновения всё будет по-другому. Мы будем хорошие, милые, я с тобой, ты со мной, а мы обое — со всеми.
Шуткозлобер рыдал всё отчаяннее.
— О, я так взволнован всем этим насчёт нас!
Тиранья потрепала его по щеке и просюсюкала:
— Не плачь, прошу, так горько, мой лепесточек. Не выпрыгивай из себя, в этом нет нужды, ведь мы только что наворотили целую гигантскую гору всякого добра.
— Когда? — спросил Шуткозлобер, вытирая глаза.
— Ну… сегодня вечером, — пояснила ведьма.
— Каким образом?
— Ведь пунш все наши добрые пожелания выполнил стопронец… стопронемецтно буквально, понимаешь? Он ничего не перевернул.
— Откуда ты это знаешь?
— Ну, — сказала тётка, — погляди на нас двоих, вот откуда. Ик! МЫ С ТОБОЙ — чем не доказательство?
И лишь в этот миг ведьма сама внезапно осознала, ЧТО ОНА ТОЛЬКО ЧТО СКАЗАЛА. Она уставилась на племянника, а племянник на неё. Шуткозлобер позеленел с лица, а Тиранья пожелтела.
— Но… но… но… это означает… — забормотал Шуткозлобер, запинаясь на каждом слове. — Это означает, что мы вообще не выполнили своих обязательств по договору!