50
Хлоя
Дорога расплывается перед моими глазами уже в сотый раз, и я отрывисто вытираю влажные щеки. Я не знаю, почему я не могу сдержать слезы, почему у меня болит грудь, как будто я снова потеряла маму. Банан, который я взяла на заправке, лежит на пассажирском сиденье, недоеденный, и хотя это единственная еда, которую я сегодня ел, от мысли о том, чтобы откусить еще один кусочек, меня тошнит.
Я снова еду вслепую, в никуда. Должно быть, первые пару часов я была в шоке, потому что с трудом могу вспомнить, как я сюда попала. Я знаю, что где-то заправил машину, потому что указатель уровня топлива показывает, что бак полный, но у меня есть лишь смутное воспоминание о том, как я зашла в грязный магазин и расплатился. Банан оттуда, я уверена — я схватила его на автопилоте — но я не помню, чтобы ела его, хотя должна была.
Я почти уверена, что они не продают недоеденные фрукты даже на самых грязных заправках.
Дорога впереди поднимается вверх и резко изгибается, и я заставляю себя сосредоточиться. Последнее, что мне нужно, это съехать со скалы. А так, я чувствую, что это более или менее то, что я делаю с каждой милей расстояния, которое я прокладываю между собой и Николаем.
Я поступила правильно, умно.
Я постоянно говорю себе это, но это не помогает, не уменьшает ощущения, что я совершил ужасную ошибку. Прошло всего несколько часов с тех пор, как я уехала, но я скучаю по нему так остро, как будто мы были в разлуке несколько месяцев. Когда он был в командировке, я знала, что увижу его снова, знала, что мы будем разговаривать каждый вечер, но теперь такой уверенности нет.
Он может отказаться разговаривать со мной, когда я ему позвоню.
Он может быть так зол на то, что я ушла, что не захочет, чтобы я возвращалась.
Теперь, когда я нахожусь здесь, вдали от территории, откровения Алины кажутся еще больше похожими на бред больного, одурманенного мозга, и хотя я не могу полностью отмахнуться от них, я содрогаюсь при мысли о том, чтобы встретиться с Николаем и спросить его действительно ли он убил своего отца.
Какой невинный человек не будет оскорблен этим вопросом?
Какой бойфренд не пришел бы в ярость из-за того, что его девушка поверила такой чудовищной лжи?
Я должна была остаться. Черт, я должна была остаться. Даже если в то время это казалось рискованным, я должна была выслушать Николая справедливо. Ключи ничего не доказывают. Алина могла иметь их все время; она могла даже украсть их у Павла. Если бы Николай хотел лишить меня свободы, он мог бы предпринять множество других действий — например, сказать охранникам, чтобы меня не выпускали.
И в том-то и дело, я понимаю с самого начала. Вот почему то, что казалось таким рациональным, когда я собирала вещи, теперь кажется ужасной ошибкой. Потому что в тот момент, когда я въехала в ворота, я получила доказательство того, что могу уйти , что Николай не планировал держать меня там с какими-то зловещими намерениями. Поначалу я была слишком в панике, чтобы понять это, но чем дальше я ехала, тем глубже укоренялось это знание, последствия моих импульсивных действий давили на меня все больше с каждой пройденной милей.
Я должна была вернуться несколько часов назад.
На самом деле, я должна была сделать это, как только вышла из ворот.
Я бросила безумный взгляд вокруг себя. Везде деревья и скалы. Я снова глубоко в горах, дорога передо мной такая узкая, что едва ли две полосы. Я не могу сделать разворот здесь; было бы самоубийством пытаться.
Крепче вцепившись в руль, еду дальше — и, наконец, вижу.
Немного дополнительного места слева от поворота дороги.
Я смотрю в зеркало, потом прямо вперед и назад.
Ничего такого. Никаких автомобилей. Я одинока.
Резко тормозя, я делаю незаконный разворот и возвращаюсь.
На обратном пути уже двадцать минут, и я отчаянно пытаюсь вспомнить, нужно ли мне повернуть направо или налево на приближающемся перекрестке, когда черный пикап сворачивает на дорогу и приближается ко мне.
Холодок пробегает по моему позвоночнику, тонкие волосы на затылке встают дыбом.
Это может быть моя паранойя, снова работающая сверхурочно, но эти тонированные окна кажутся знакомыми.
Нет времени сомневаться в себе; еще через тридцать секунд мы пройдем рядом друг с другом. Резко дергая руль, я выруливаю на небольшую грунтовую дорогу, ведущую в гору справа от меня, и нажимаю на газ, не обращая внимания на жалобный вой древнего мотора Corolla.
Если это не они, они не последуют за мной.
Я буду чувствовать себя идиоткой, но это лучше, чем умереть.
Мое сердце яростно бьется о ребра, каждая секунда отмечена полдюжиной ударов, пока мой взгляд мечется между зеркалом заднего вида и крутой, усеянной выбоинами дорогой впереди. Пожалуйста, пусть это будут не они. Пожалуйста, не позволяй этому…
Пикап появляется в зеркале, его темные очертания стремительно приближаются ко мне.
Я нажимаю педаль газа в пол, мое дыхание становится прерывистым, когда моя машина подпрыгивает над серией выбоин. Адреналин бурлит в моих венах, учащает пульс, пока все, что я слышу, это его рев в ушах.
Хлоп!
Мое правое боковое зеркало взрывается, и мой ужас удваивается, когда я вижу мужчину, высовывающегося из окна грузовика со стороны пассажира, с пистолетом в руке. Я инстинктивно дергаю руль влево, и следующая пуля разбивает заднее стекло и пробивает дыру в лобовом, всего в футе от моей головы.
Третья пуля свистит мимо моего плеча, и я ощущаю вкус смерти. Я чувствую его ледяные, чешуйчатые пальцы. Это все, что осталось несделанным, недосказанным, все то, что не сбудется. Это Николай шепчет мне на ухо, как сильно он меня хочет, любит, а Слава хихикает, крепко меня обнимая. Горько осознавать, что этим мужчинам все сойдет с рук, как они сделали это с убийством мамы, и они будут сожалеть о том, что никто никогда не узнает, как я умерла.
Четвертая пуля пронзает сиденье в дюйме от моего правого бока, и я снова дергаюсь за руль, отчаянно пытаясь избежать неизбежного, прожить хотя бы секунду дольше. Пикап теперь прямо позади меня, нависая над моей «Короллой», как черная гора, и когда я пытаюсь уклониться от траектории следующей пули, его бампер с силой врезается в мой, заставляя мою голову дернуться вперед.
Хлоп!
Огонь пронзает мое плечо, ощущение такое резкое и внезапное, что поначалу не больно. Вместо этого я чувствую, как что-то горячее и мокрое скользит по моей руке, когда грузовик снова врезается в мою машину, заставляя ее содрогаться от мощного толчка. Затем меня накрывает тошнотворная волна боли, и с отчаянием умирающего животного я дергаю ремень безопасности и толкаю дверь.
Хлоп!
То, что осталось от ветрового стекла, разлетается вдребезги, когда я ударяюсь о грязь, так что тяжелый воздух со свистом вырывается из моих легких. Ошеломленный, я дважды переворачиваюсь, прежде чем приземлиться на спину и с ошеломленным ужасом наблюдать, как грузовик в последний раз врезается в мою «Короллу», сбивая ее с дороги и раздавливая о толстое дерево. С оглушительным визгом сокрушительного металла старая машина сминается, а затем, как в кино, загорается. Грузовик тут же дает задний ход, и какие-то остатки силы поднимают меня на ноги.
Беги, Хлоя.
С трудом переводя дыхание, я бреду к деревьям на ногах, которые на ощупь напоминают сломанные спички, и мои колени угрожающе подгибаются при каждом шаге. Моя нога зацепилась за корень, и боль пронзает мою левую лодыжку — ту самую лодыжку, которую я вывихнул, прячась в мамином шкафу, — но я просто стискиваю зубы и заставляю свои шаги удлиняться, не обращая внимания на горячую кровь, стекающую по моей руке, и головокружение, нахлынувшее на меня. надо мной волнами. Я не могу сдаться, если я хочу жить, поэтому я продолжаю идти, продолжаю хромать вперед в полубеге-полубеге, как у зомби.
Мужской голос что-то кричит позади меня, и я заставляю себя набрать скорость, рваные рыдания разрывают мои губы, когда еще одна пуля просвистывает мимо моего уха, раскалывая ветку передо мной.
«Чертова сука!»
Какое-то шестое чувство заставляет меня пригнуться, и пуля врезается в дерево вместо меня, когда я качаюсь вбок.
Беги, Хлоя.
Голос мамы звучит чище, чем когда-либо, и с приливом силы, о которой я даже не подозревала, я начинаю бег. Моя лодыжка кричит каждый раз, когда моя нога касается земли, мое зрение расплывается от тошноты и волн боли, но я бегу изо всех сил.
Только этого недостаточно.
Недостаточно.
Сила, подобная грузовику, врезается в меня, сбивая с ног, и огромная тяжесть вдавливает меня в усеянную листьями грязь. Я даже не могу хрипеть, когда моя грудная клетка расплющивается, а затем чудесным образом вес уходит, и я переворачиваюсь на спину.
Когда мое зрение проясняется, я вижу огромного темноволосого мужчину, оседлавшего меня, с направленным мне в лицо пистолетом и торжествующим рычанием.
— Попался, маленькая сучка, — говорит он, тяжело дыша. — А поскольку ты заставила нас работать на это, ты должна немного повеселиться.