Месяц назад горком комсомола послал Касьянова пионервожатым в Лешкину школу. Он хорошо поставил пионерскую работу в школе, где учится Юрка, а здесь некоторые учителя неодобрительно, даже издевательски относились к первым пионерам. Вот и поручили молодому энергичному рабочему-комсомольцу исправить дело, изменить обстановку. Лешка очень радовался такой перемене, а Юрка жалел: «Очень привыкли мы к Касьянову, хотя и новый пионервожатый — комсомолец из железнодорожного депо — тоже неплохой вожак».
— А кто все же разрушил завод? — спросил Алесь Гавриленко, лучший спортсмен в школе.
— Известно кто — капиталист, — ответил Касьянов. — Бывший хозяин завода. — Передовые рабочие были на фронте. А подхалимов он подкупил: они и вывели из строя важнейшие дорогостоящие части оборудования, возможно, припрятали с расчетом — а вдруг вернутся старые порядки? Ищи — где что. Оборудование в основном заграничное — попробуй найти к нему запасные части. Вот и страдаем. А сколько людей без работы осталось!
— Где теперь капиталист? — поинтересовались ребята.
— Удрал. Возможно, и за границу. Капиталы свои они там в банках хранили. Ест, пьет и посмеивается: попробуйте обойтись без моих машин. Революции вам захотелось? Вот вам революция — голод. Но ничего, без капиталистов обойдемся. Мы, рабочие, наживали для них капиталы.
Лешка слушал пионервожатого и вспоминал, как тяжело довелось отцу после войны без работы, как искал он заработка, чтобы прокормить семью. И само собой вырвалось:
— Вот поймать бы того буржуя и заставить собственными руками восстановить все, что разрушил!
Касьянов улыбнулся, и все пионеры засмеялись: уж очень воинственный был у Лешки вид.
— А что я плохого сказал? — смутился Лешка.
— Правильно, Леша, — поддержал его Касьянов. В последнее время он не раз наблюдал, как возмущались рабочие несправедливыми порядками, как бурлила в них классовая ненависть. А ведь Лешка был сыном рабочего.
На улице загремел трамвай. Задрожали в окнах стекла.
— Дзынь-дзынь!.. — монотонно и непрерывно звонил кондуктор, призывая прохожих посторониться: уж очень близко от тротуара были рельсы. Касьянов посмотрел на часы:
— Пора, ребятки. Споем на прощанье и пойдем, — и сам начал:
Все дружно подхватили:
Со школы домой Лешка возвращался с Зосей Гавришук. Девочку эту с длинной золотистой косой и васильковыми глазами привел в конце сентября в класс директор школы.
— Вот новая ученица, — сказал он. — Ее вместе с родителями наше правительство вырвало из застенков Западной Белоруссии. Теперь она будет учиться в нашей советской школе.
Преподаватель математики Геннадий Казимирович Аврамович (старый уже человек, он очень хорошо знал свой предмет, но был ужасно близорук, из-за чего постоянно путал учеников) посадил Зосю за парту рядом с Лешкой. Урок продолжался.
На переменке все обступили Зосю. Сначала присматривались к ней, не решаясь заговорить: все же девочка прибыла из-за кордона, где властвовали капиталисты и помещики. А узнать обо всем хотелось. Наиболее смелой оказалась «святая троица». Мария Броньская что-то шепнула Мишке Кроту. Ева Проньская кивнула: «Ага, спроси».
И Мишка спросил:
— А церковь там у вас была? Молиться можно? Зосю удивил такой вопрос, однако ответила:
— Была…
— И ты молилась?
— Я — нет. Тата меня не принуждал молиться.
— Твой батька безбожник! — выкрикнул Мишка.
— Я тоже, — спокойно сказала Зося. Броньская и Проньская поморщились.
— А разве в школе у вас не преподавали религию? — спросила Броньская.
— Преподавали. На эти уроки ходили католики. А я — православная.
— Да что вы тут обедню наладили! — не выдержал Лешка. — Зося, это интересует только «святую троицу»: Михаила, Марию и Еву. Ты лучше расскажи, как там люди живут.
Лешку поддержали:
— Да, да, расскажи, Зося. Ведь там наши белорусы, — сказал Володя Биневич. У него были родственники в Западной Белоруссии, где-то в деревне за Столбцами. От них изредка приходили письма, из которых Володя знал о тяжелой жизни за кордоном. Биневичу было стыдно перед Зосей за «святую троицу», которая испортила начало знакомства.
— Живут тяжело, — начала Зося. — Борются за лучшую жизнь…
Всю переменку она рассказывала о крестьянско-рабочей Громаде, в которой был и ее отец.
На втором уроке учитель Аврамович вызвал Зосю к доске.
— Начерти треугольник и докажи равенство углов. Зося начертила треугольник, но когда доказывала равенство углов, пользовалась польской терминологией. В классе притихли. Зося волновалась.
— Когда конт1 одного конта…
— Ничего, ничего, — подбадривал ее учитель. — Я понимаю…
И в этот момент Мишка на весь класс рявкнул:
— Конты-шмонты, пшекае неизвестно что…
Зося покраснела, словно ее обдали кипятком. Учитель вскочил.
— Кто сказал это — пусть выйдет из класса! — и стал искать близорукими глазами обидчика.
Мишка нагло улыбался.
— Долго я буду ждать? — спросил учитель. — Там, в Западной Белоруссии, где жила Зося, позакрывали белорусские школы. Гавришук не имела возможности учиться на родном языке. Это трагедия половины населения Белоруссии. Тот, кто обидел девочку из угнетенного края, пусть выйдет и подумает о своем поступке.
Миша не тронулся с места, но уже не улыбался.
— Неужели вам не стыдно за своего одноклассника? Вы что, солидарны с ним?
И тут Лешка взорвался: выскочил из-за парты, подбежал к Мишке и схватил его за шиворот:
— Вон из класса, церковная крыса…
И все ученики, за исключением Броньской и Проньской, подхватили:
— Вон, вон!..
С того дня началась дружба Лешки с Зосей. Однажды, когда им довелось вместе идти со школы, Зося рассказала, что ее отца посадили в тюрьму за то, что он добивался права белорусам учиться на родном языке и вообще жить без помещиков и капиталистов. Отца выпустили лишь тогда, когда понадобилось обменять на него какого-то ксендза…