После известия о несчастье, так внезапно и нелепо постигшем Эклу, Даниэль по справедливости должен был лишиться сна, однако несмотря на всякую там справедливость уснул сразу, как достиг постели. Его сморила усталость.
С наступлением утра молодой человек еще несколько секунд заставлял себя поверить в случившееся. Он пробудился, ощутив болезненное томление сердца; на душе его сделалось горько и тяжело. С Эклой случилась беда. «С Эклой?» — в недоумении переспросил бы Элинт, скажи ему это кто-нибудь неделю назад. Но теперь из его памяти никто не изъял бы этого имени. Еще вчера она была рядом; ее вещи, ее платья, ее чарующий запах — по-прежнему обитали в спальне, только вместо нее самой здесь поселилась неотступная тревога. Как могло получиться, что жалкий юнец, прирученный щедрой дамой, одновременно стал причиной и следствием свершившегося? Почему он, совсем ей посторонний, имеет больше причин находиться с ней, чем ее родные? За что, за какие такие заслуги он ближе Экле, чем они? Он, который, говоря прямо, ничего для нее не значит?..
Он значит для нее не больше, чем все остальные — те, кто окружают ее вихрем мимолетных встреч. Он тот, кого можно обласкать, а после оттолкнуть, захлопнув перед носом дверь.
Между тем на дворе вступил в свои права ясный солнечный день, обагривший вспаханные поля нежным золотом рассвета. В оцепенении Даниэль глядел в окно, через омытые ливнем стекла. Ничто уже, кроме глубоких луж да грязи в канавах, в которых теперь копошились утки, не напоминало о минувшей грозе. На старый лад текла спокойная сельская жизнь: хозяйка гремела кастрюлями, в сарае сипло голосили петухи.
Почти в ту же минуту в спальню постучали со всей сдержанностью, на которую способен грубый по натуре человек, наделенный исключительным запасом силы.
— Вы готовы? — осведомился Роберт через дверь.
Даниэлю хотелось оказаться за много миль отсюда, чтобы навсегда распрощаться с неприятным ему человеком. Своей язвительной прямотой он утомлял и вгонял в оцепенение. Всякий раз при встрече Роберт делал всё, чтобы выставить Элинта в дураках, а юноша еще не изобрел защиты от этих нападений.
— Если хотите видеть свою жену, советую поторопиться. У меня много дел, я не намерен уговаривать, — сухо предупредил хозяин.
Наскоро одевшись, Даниэль показался на пороге; Роберт подчеркнуто вульгарным жестом пропустил его вперед себя, чтобы иметь возможность вволю позлорадствовать.
Когда они вышли во двор, там их ожидала Анна.
— Бедняжка Экла! Я до сих пор не верю!.. — запричитала она.
— Здесь нет нашей вины, — пресек Роберт возможное развитие мысли. — За Эклой, как и за любой не вполне понимающей женщиной, нужен глаз да глаз. Ей необходим контроль сильного человека…
«А не заморыша», — молча добавил фермер, взглянув на Даниэля с тенью неприязни.
— Что поделать, она совсем еще дитя… — Даниэль почувствовал, как жилистая рука Анны, чуть дрожа, пожала его руку. — Крепитесь. Будем надеяться, что всё обойдется… Теперь вы должны быть рядом с ней.
«Должен», — при произнесении этого слова в нем что-то содрогнулось. Само звучание даровало уму, живущему — как и мышление всякого мечтателя, — пищей безотчетных образов, осознание тупика, из которого хотелось освободиться. В конце концов, Даниэль был человеком, его не обходило стороной ничто людское. И в тот миг, когда он оказался втянут в коловорот, увлекающий прочь от правды, его жаждущей откровения душой завладел страх — страх осквернения глупой выдумкой. Даниэль хотел всё рассказать, объяснить, освободиться — пусть даже потом ему придется пройти через усмешки, обиду… Но рядом была Анна — единственное существо, относящееся к нему с теплом, и он, испытывая потребность что-то говорить, адресовал ей поток своих хаотичных мыслей:
— Захочет ли она меня видеть? И что так сильно хотела мне сказать?
Даниэль доверился ей так, как доверяются матери, лишь иногда вспоминая о том, что Анна — ровесница Эклы. Но Экла была совсем другой. Она не имела возраста, будучи отмечена улыбкой вечной юности.
— Вы поссорились, но теперь пора забыть о ссоре, — мягко сказала Анна. Они стояли на крыльце, пока Роберт возился во дворе, впрягая лошадь в повозку. Иногда он проходил мимо, бросал косые взгляды и красноречиво сопел.
— Я уверена, — продолжала Анна, — Экла спешила сказать вам, что простила, что более не сердится на вас. И потом… разве может женщина долго обижаться на горячо любимого мужа? Вы просто молоды, в вас еще живут подозрения, которые на деле совсем не нужны.
Он рассеяно внимал ее словам, но они не приносили ему успокоения. Разве можно было назвать сцену, произошедшую между ними накануне, семейной ссорой? Действительно ли было в ней место обиде, грубому слову, оскорблению, за которые после можно было прощать?
Нет. Они разочаровались друг в друге — и только. Они оба смутно ожидали от будущего чего-то иного, понятного каждому из них в отдельности, чего не получили. Они просто утратили друг для друга сказочно-волнующий ореол; слова и доводы были излишни.
Даниэль вздохнул, собираясь с духом.
— А что, если я ей не…
Он подавлено умолк, увидя в глазах собеседницы живейшее внимание, вызванное заботой и сопереживанием.
— Что «не»? — спросила Анна.
— Не… — Он пожал плечами; кровь прилила к его щекам; глаза нервно заблестели. — Не… нравлюсь?
— Не нравитесь? — Анна часто заморгала, после чего принялась горячо убеждать в обратном. Но теперь-то Даниэль точно не слушал ее. Он понял, что должен как можно скорее освободиться от лжи.