Стоит ли Экла риска, какому он подвергает себя? Даниэль прислушался к себе, но внутренний голос молчал, обиженный за прежнее неповиновение. После того, как веревка с железным крючком была переброшена за перила балконной балюстрады, после того, как Даниэль вскарабкался по ней к одному из окон второго этажа, цепляясь ногами за миллиметровые выступы в стене, — юношеский запал его покинул. О, разве не смешон он сейчас? Он уже давно не мальчик! Его место в кабинете с мебелью из красного дерева, его место рядом с очаровательной невестой — рядом с Лилу… Даниэлю вспомнились годы, которые он прожил со всем возможным шиком. Разве он жил именно так в угоду себе? Нет. Он угождал гиганту по имени Светское общество. Каждый шаг Даниэль делал с оглядкой на него, теряя самого себя. За суматохой насыщенных событиями дней он забывал, кому изначально обязан своим преображением…
Отказаться от затеи уже невозможно. В руке Даниэля оказалась пилка, с помощью которой ему предстояло разделаться с очередным препятствием — решеткой на окне, изготовленной в виде раскинувших крылья птиц. Даниэль пилил до мозолей, до ломоты в суставах, до тупого озлобления, когда все опасности становятся безразличны… Он делал это как можно тише; благо, звуки ветра заглушали скрежет металла. И вот наконец цель достигнута. Выверенным ударом локтя Даниэль разбил стекло, просунул руку в отверстие, вскрыл шпингалет и проник в темную комнату. На их прошлом свидании Экла показала ему окно своей палаты — ошибки быть не могло. Но что это? Кровать пуста — здесь никого нет! Неужели он всё-таки ошибся, и это чужая спальня? От такой мысли незадачливый похититель замер: как сможет он уйти, не достигнув цели?!
И тут неожиданно отворилась дверь. Свет вспыхнул так внезапно, что на секунду лишил Даниэля возможности видеть. Он почувствовал себя вором, которого застигли на месте преступления… Когда глаза немного привыкли к электричеству, он увидел ее. Что говорить? Как держаться? Трудность этих мелочей открылась только сейчас. Мелочи обычно приходят сами собой в процессе совершения подвига, но… До чего же глупо!
Экла долго смотрела на пришельца во все глаза, и в ее взгляде читалось недоумение, перетекающее в ироническую усмешку. Она поглядела на разбитое окно и обо всем догадалась.
Экла непременно узнала его, с облегчением подумал Даниэль. Теперь-то уж точно! Ведь неужели он так мало значил для нее, что не оставил о себе хоть маленького воспоминания?! Она узнала, именно поэтому сказала резко, совсем иначе, чем в прошлый раз:
— Это вы! — и устало махнула рукой, словно отгоняя наваждение. — Опять вы!
— Да. — Он не осмеливался сделать еще один шаг без ее позволения. — Вы не рады?
Всё происходило совсем не так, как должно было. Вместо слез раскаяния и страстных объятий они держались друг с другом натянуто, продолжая играть в дурацкую игру даже теперь, когда всё стало так просто. Экла продолжала упрямо игнорировать своего Даниэля. Она видела Рэя Гинсбета, чьи поступки не находили разумного оправдания и казались смешными.
— Зачем?
— Чтобы забрать вас отсюда, — сдавленным шепотом пробормотал Даниэль. — Я же обещал.
— Вот как!
— Вот как…
Экла выпрямилась. Ее посеревшее, сонное лицо могло показаться оскорбленным.
— Ваши действия незаконны, — холодно напомнила она. — Вы пробрались на охраняемую территорию. Вы… Вы возомнили себя Бог знает кем! Думаете, вам всё сойдет с рук, потому что вы фантазер? Вы играете с живыми людьми и ждете слов благодарности?
Даниэль вспыхнул.
— Я…
— Молчите, — строго шикнула она. — Вы во всё хотите внести свою лепту, ко всему стремитесь приложить свою руку. Вы ждали, что я буду тронута вашей заботой? Да вы просто не в себе!
Женщина принялась ходить по узкому проходу от кровати до двери и обратно, энергично жестикулируя:
— Вас заинтересовал мой случай? Ну признайтесь же! На мой взгляд сюжет до безобразия банален: дама не справилась с переживаниями, а муж избавился от нее, чтобы завладеть ее богатством.
— Сюжет не банален, потому что его героиня — прекрасная женщина, — робко возразил ночной гость. Он с трудом верил в собственную решимость, что вела его сквозь опасности. Какая непостижимая сила занесла его сюда — слабого и беспомощного — под град упреков. — Я просто хочу сделать вас счастливой… Нет, даже не так. Нас!
Взглянув на него, Экла скривилась в презрительной усмешке.
— Вы считаете, что счастье — постоянная величина?
— Да, — ответил он не задумываясь.
— Вы ошибаетесь. — Ее слова звучали хладнокровно, как выстрел, произведенный твердой рукой. — Счастье — всего лишь миг. Оно никогда не длится долго. Подумайте сами: стоит ли менять спокойствие на короткую вспышку?
— Стоит. Ради этой вспышки стоит сгореть.
— Уходите… Пока не поздно, — растерявшись, тихо промолвила она.
Он ожесточенно замотал головой; в его груди наравне с отчаянием рос упрямый протест. Он понял, что не оставит Эклу даже в обмен на все сокровища мира, и новая устремленность прибавила ему сил.
— Доверьтесь мне! Уйдем отсюда вместе!
Даниэль с упоением всматривался в изможденное лицо с большими сверкающими глазами, и ему было мало одного созерцания. Он начал приближаться; он точно знал, что под влиянием его ласк она больше не сможет противиться. Однако Экла не подпустила его к себе.
— Не подходите! Еще один шаг — и я закричу…
Ее охватил ужас — от невыносимого желания уступить.
— Если вы уйдете, я ничего не скажу дочери. Мы всё оставим как есть и будем делать вид, что события этой ночи нам приснились.
— Нет! Тогда я сам скажу Лу о нас. Пусть знает, что ее мать меня приворожила! — Даниэль придвинулся к ней вплотную. Экла не желает узнавать его? Что ж, он заставит ее вспомнить.
Он еще не успел ничего сказать, как ее лицо до неузнаваемости исказилось. Она сорвалась с места, словно вихрь, выбежала в коридор и прокричала надломленным, охрипшим голосом:
— Помогите! На помощь!
Даниэль закрыл глаза… Сейчас сюда сбегутся люди; его примут за грабителя и сдадут в полицию. Вероятно, он будет задержан до утра, а потом прояснятся неучтенные обстоятельства, которые и навлекут позор на голову известного писателя. Что делал господин Гинсбет ночью в палате полоумной матери своей невесты? Для чего разбил окно, перепилил решетку? Конечно, можно что-нибудь придумать, можно выкрутиться, призвав на помощь свое природное обаяние и заручившись поддержкой Лилу. Но это будет бесчестно.
Между тем кто-то откликнулся на зов. Даниэль слышал торопливые шаги. Что ж, он получил по заслугам: когда-то предав Эклу, теперь он получал предательство от нее.
— Что случилось? Вы кричали?
Небольшая пауза отделила ответ Эклы от вопроса дежурной медсестры.
— Я прошу прощения, Кэтти. Мне привиделся кошмар, я ужасно испугалась. Теперь всё хорошо. Вы можете идти.
Голос прозвучал совсем иначе; с трудом верилось, что его обладательница могла кричать, зовя на помощь.
Опустившись на постель, Даниэль рассмеялся нервным, тихим смехом. Опасность миновала… Экла одумалась и решила пощадить его. За это он был ей благодарен. Он больше не боялся, что в комнату войдут, ибо чувствовал возвращенное доверие любимой. Она вновь на его стороне; в ней опять пробуждались утраченные, затоптанные в пыль симпатии…
Экла и вправду вернулась в комнату совсем с другим настроением.
— К счастью, никто не слышал, как вы разбивали стекло, — шепнула она и подождала, пока шаги уходящей сестры стихнут в глубине коридора.
Видя ее озабоченность, вызванную (несомненно!) беспокойством за его судьбу, Даниэль просиял. Он опять рассмеялся, на сей раз громче и свободнее.
— Как вам не стыдно!.. О чем вы думали? У вас могут возникнуть большие проблемы, ведь наша дружба для других всё равно что бельмо на глазу!
— Рад, что вы признаете хотя бы дружбу…
Она стояла перед ним, вконец обессиленная спором. Признаки усталости в облике Эклы смущали его: ему хотелось приласкать ее, но она решительно высвободилась, едва только он попытался притянуть ее к себе на кровать.
— Сейчас не время. Я должна высказаться. То, что я скажу, остудит ваш пыл, господин Гинсбет. Я не должна соглашаться на этот побег. От того, что окружает нас, от того, чем мы связаны, нельзя убежать.
— Я знаю! Вы говорите так из-за своей дочери, ведь мы с ней должны пожениться… Через две недели… В любом случае свадьбы не будет. Я не из тех, кто разбрасывается. А муки совести пройдут.
— О! — Экла села к зеркальной тумбе, чтобы причесать свои поседевшие волосы.
— Я сказал что-нибудь не то?
— Вы даже не представляете насколько!
Ему не терпелось увидеть ее глаза, но госпожа Суаль не спешила повернуться. Тогда он сам встал и, подойдя сзади, бережно обнял ее за плечи. Экла не шевелилась, пока он целовал ее шею. Вперив глаза в пустоту, она боролась с усталостью — с той усталостью, которую вызывает пресыщение жизнью.
— Сейчас я разочарую вас, мой милый. Если я и думаю о дочери, то в самую последнюю очередь. Удивлены? Шокированы?
Даниэль не отнял своих рук, лишь слегка напрягся от ядовитой искренности ее признания.
— Да. Я глубокая эгоистка. Я всегда беспокоилась исключительно о себе и сейчас продолжаю в том же духе. Я знаю нечто, чего еще не знаете вы… Желая осчастливить, вы убиваете меня вот этими руками…
Проследив за направлением ее взгляда, Даниэль помимо воли отстранился.
Экла заметила его оторопь и улыбнулась.
— Я объясню. Только прежде вы должны сесть и успокоиться. А я пока погашу свет — с того крыла могут увидеть его, тогда сюда кто-нибудь придет, чтобы поинтересоваться, почему я не сплю, а затем напичкать снотворным. Самое обидное, что даже нельзя будет их выгнать — все они имеют право докучать мне.
Даниэль повиновался, и когда на комнату упала темнота, почувствовал рядом тяжелое дыхание собеседницы.
— Бывает так, — начала Экла, — что с потерей очень близкого человека ты продолжаешь удерживать его образ. Пусть мысленно, пусть посредством воображения, но он становится твоей тенью, он преследует тебя. А мысли… Нет субстанции более эфемерной и более материальной, чем мысль. Мои мысли принудили меня искать выход из ситуации, в которую я попала. Человек слабеет, когда дело касается его сокровенных желаний, ведь желания — хуже лютой стихии… Я стала слаба. Я пустилась во все тяжкие, потому и была раздавлена… Гинсбет, вы хотите знать, как я жила?
Он кивнул, хоть в темноте она не могла это видеть.
— Наверное, вы уже поняли, что мне было плохо, — выразительно сказала Экла, — я искала спасения, но обрела иллюзию. Вездесущую иллюзию! Она мое проклятье. Стоит ли говорить дальше?
— Продолжайте, — прошептал Даниэль. — Я хочу знать.
— Я стала много и жадно пить, я прибегла к различным способам развращения плоти. У меня было много мужчин, с которыми я спала почти на глазах у мужа. Никто из мимолетных любовников не ценил так мою жалкую сущность, как… Впрочем, это неважно. Важно то, что один из них познакомил меня с «лекарством» от несбывшегося. Я знала о последствиях, но тогда даже самое страшное казалось мне шуткой. Я смеялась над грустным и плакала над смешным. Вихрь пагубных наслаждений закрутил меня, и вот однажды настал тот день, когда я перестала обращать внимание на свою внешность, на окружающий мир, на его законы и потеряла счет времени. О, если б вы видели меня тогда — вам не захотелось бы расцеловывать мою шейку! Грязное вонючее животное с пьяными глазами и худым, ссохшимся телом; животное, об которое, попользовавшись, вытирали ноги… Место такому существу — под забором, но я точно в насмешку продолжала жить в богатом, сказочно прекрасном доме, беззастенчиво позоря свою семью. Олсен отправлял Лилу к родственникам, чтобы мои непристойные гости не подвергали опасности ее невинность; вскоре он и сам перебрался в другой город, скрываясь от молвы и насмешек. Наш городской особняк был продан — доходы упали, и мы уже не могли содержать его… Потом я оказалась здесь. Здесь я волей-неволей начала исправляться. Мне выпал шанс закончить жизнь в человеческом обличье. Постепенно я забыла о… об одном человеке. Я долго болела им… И тут появились вы! Вы всё испортили! Нужно подвести какую-то черту. Вы так не считаете?
Он кивнул, она же посчитала молчание согласием.
— Вот что: никогда не сражайтесь с реальностью, ибо в любом из вариантов вы обречены на провал. Я слишком часто отрицала ее — вот, к чему меня это привело… Но вам повезло больше. Вы пишете, и всё, чем вы живете, обретает гармоничную форму, которая никому не повредит. Вы сильнее, чем я. Вы мужчина, у вас шире кругозор, свежее и гибче душа… У меня же всё закрепощено в двух вещах: борьбе и слепом стремлении. Я запросто могу дважды наступить на одни и те же грабли.
— Экла… — беспомощно пробормотал он, сжимая ее плечо, но она вскочила, и его рука соскользнула.
— Знаете, что я сделала с вашим подарком?
— Подарком?.. Ах да! Шкатулка!
— Прибавив некоторые свои сбережения, я обменяла ее на… дозу. Шкатулка очень понравилась одной здешней даме. Приятель достает для нее это и передает замаскированным в безобидные с виду передачки. Вот с ней-то я и совершила этот нехитрый обмен… по вашей вине! Вы разбудили мое забытое пристрастие! Как видите, даже здесь многое продается и покупается. Конечно, утаить такое от персонала невозможно, но стоит заплатить, как они с охотой закрывают глаза.
Даниэль медленно приходил в себя после ее откровений.
— Я могу вытащить вас отсюда другими путями? С помощью денег? — без прежнего энтузиазма спросил он.
— Не уверена. Олсен воспрепятствует. Он мой господин, — усмехнулась она.
— Тогда…
Даниэль решительно поднялся. Услышанное было подобно обвалу. Нет, он не был готов к такой правде; он не верил, что женщина, казавшаяся ему воплощением чистоты и благородства, пала так низко… Совсем как в день четырнадцатилетней давности он испытывал отвращение и хотел бежать.
— Тогда… я ухожу, — выдохнул Даниэль. — Надеюсь, вам станет легче.
— Через окно? — лукаво спросила Экла.
— Через окно. Больше я вас не потревожу.
Однако она не дала ему сделать даже шага:
— Как?! Вы не обнимите меня на прощанье?
— Да… — Даниэль дружески обнял ее за плечи и быстро отпустил.
Экла начала торопливо рыться в своих вещах, пока он оглядывал последствия своего вторжения.
— Как вы объясните это? Нам нужно вместе придумать разумное оправдание порче казенного имущества, — сказал он. — Пусть за решетку и окно ответят пресловутые грабители, а? Им не привыкать…
И лишь теперь он заметил, что Экла решительно кутается в шаль.
— Мне не придется ничего объяснять, — заявила она. — Я ухожу с вами.
— Вы уверены?
— Как никогда.
— Не боитесь лезть через окно?
— Но вы же со мной! Вы поддержите меня, мой храбрый рыцарь…