Три часа спустя они сидели в уютном ресторанчике с рядом отгороженных ниш, где каждый столик был заключен в отдельную кабинку. Дверцы там были выполнены из полированного дерева со стеклянными вставками, что при желании сохраняло зрительный контакт с общим залом, однако наши герои по понятным причинам задернули шторки, чтобы, отдыхая от пережитого риска, побыть наедине.
Даниэль был горд собой и всячески хвастал перед Эклой размахом своих возможностей. Пусть она видит, каким он стал! Куда девался жалкий мальчишка? Вместо него перед госпожой Суаль сидел представительный мужчина, одетый с иголочки. Чего стоили одни только его глаза, голубые и по-прежнему слегка застенчивые — единственное, что осталось в напоминание о «большом ребенке». Иногда они глядели прямо, с безмерным обожанием… Иногда туманились, иногда искрились лукавством… А временами делались серьезны, что свидетельствовало о каком-то размышлении.
Экла снисходительно наблюдала за Даниэлем, вволю позволяя ему куражиться. Она давно узнала его, однако обращалась к нему на «вы» и называла новым именем. Наверное, ей просто не хотелось заводить разговор о прошлом, ведь тогда неминуемо придется сыпать обвинениями, требовать объяснений — совершенно бесполезных на данный момент.
— Ты видишь, каким я стал? — спросил Даниэль, трепеща от гордости.
Она кивнула, но не улыбнулась.
— Ты не рада?
— Рада. Вы большой молодец. Вы просто… Я не нахожу слов, чтобы выразить вам свое восхищение, но… Мне горько от того, что вы теряете всё это по моей вине.
— Как можно! — протестующе вскинулся Даниэль.
— Можно, — Экла отпила из бокала. — Я стара для новой игры. Когда-то мы создавали свой мир, из которого, не моргнув и глазом, вычеркивали неугодных: родных и близких, друзей и врагов. Это неправильно. А вы… вы даже не представляете, что нас ждет!
— Что же?
Экла заколебалась.
— Глагольте, о всевидящий оракул!
Вопреки всему она не улыбнулась. Ее пристальный взгляд неотрывно буравил собеседника.
— Так что же нас ждет? — не вытерпел Даниэль.
— Меня — смерть, вас — большое разочарование, — спокойно сказала Экла.
Он решительно не узнавал в ней неутомимую авантюристку, какой она когда-то была. Эти доктора совсем ее затравили! Ничего, пройдет время, и она поймет, что не всё так плохо. На данный момент Даниэлю вполне хватало ее присутствия; он ликовал, он упивался своей победой. Экла согласилась бежать с ним; остальное неважно.
Из ресторана он привел ее в свой номер, где прямо-таки с мальчишеским пылом принялся показывать ей атрибуты своего мира: книги, фотографии, вырезки из газет, грамоты, заморские сувениры, письма поклонников… Все эти вещи ненадолго расшевелили Эклу. Она охотно разглядывала предлагаемое ее вниманию, кивала, даже отпускала одобрительные замечания… Но не было больше в ее глазах огонька, заряжающего других оптимизмом. Экла терзалась угрызениями совести, она не могла простить себе очередной уступки соблазну.
Четырнадцать лет назад они оба страстно полюбили, и вот что из них сотворило это чувство, вот, к чему привело… Если один выкарабкался из зависимого положения благодаря своей любви, то другая оказалась за бортом жизни.
Вскоре Даниэль заметил, что Экла, склонив голову на грудь, тихонько задремала в кресле. Она провела ночь без сна, в волнениях и борьбе с самой собой, поэтому вместо того чтобы разбудить ее, он отправился за билетами. Нужно спешить, пока Олсен и его дочь не подняли шумиху.
Уже возвращаясь к номеру, где его ждала ОНА, Даниэль не мог унять счастливо и горячо бьющегося сердца. Вместе с тем оно замирало тревогой… Войдя, он застал Эклу стоящей посреди комнаты в какой-то воинственно-насмешливой позе. Неизвестно почему женщина показалась ему безобразной до содрогания. Выпятив грудь, она держалась вызывающе, с оттенком похотливого нетерпения; ее руки уперлись в бока, носок туфли нервно постукивал по полу, торопя какое-то событие. На лице обосновалась кривая ухмылка, в которой тоже сквозил намек…
— Принёс? — спросила Экла, точно бросила в вошедшего камень.
— Да, билеты у меня в кармане.
Ее недобрая ухмылка ужесточилась.
— Как, я разве не говорила тебе? Или ты вздумал мучить меня, как и Олсен?
Даниэль поморщился от резкого перехода на «ты». Экла сделала это отнюдь не из дружественных побуждений, а чтобы найти более короткий путь к его чувствам и побольнее уязвить.
— Если ты меня любишь, то не заставишь долго ждать. — Она облизнула пересохшие губы. — Приятель Колти никогда не опаздывал, и она точно знала, что он ее любит!
Тут Даниэль вспомнил про недавние рассказы о творящихся в клинике беззакониях, про зависимую от наркотиков даму и «верного» любовника, добывающего ей смерть. Неужто Экла думает, что он также будет покупать для нее яд, отравляя ее своей собственной рукой? Она просчиталась. Никогда он не опустится до этой черты. Напротив, он сделает всё возможное, чтобы вытащить ее из трясины, в которую она угодила по глупости.
— Экла, — вразумительно произнес Даниэль, протягивая к ней руку, — перебори свое желание. Скоро мы уедем…
Он не успел договорить, как вскрикнул от боли — с невообразимой силой Экла ударила его по руке; она вообще будто озверела.
— Ты решил мучить меня! Но ты не заткнешь мне глотку! — остервенело выкрикнула женщина, бросаясь вперед для нового удара. — Когда-то ты бросил меня, струсил, предал, а теперь не желаешь выполнить одну маленькую просьбу?! — Ее голос сорвался на визг, переходящий в злобное хрипение. — Что ж, тогда страдать будешь ты — я никуда не поеду.
Торжествуя, она поглядела на него искаженными от животного гнева глазами. Вот почему Экла оказалась в лечебнице… Ее ярость… Когда-то она была совсем иной… Но всякий, даже самый «ангельский» характер таит в глубине «драконье яйцо» — зерно жестокости и злобы. Стоит немного расслабиться, просуществовать какое-то время в низкой среде, как оно заявит о себе в полный голос и принесет свои горькие плоды.
— Прошу тебя! — взмолился Даниэль, но понял, что взывать к одержимому разуму бесполезно. Экла послушала бы его, будучи в здравом рассудке, но демон, владеющий ею сейчас, был глух к мольбам.
Поэтому Даниэль приготовился молча держать оборону… Он наивно ждал, что через часок-другой тучи развеются, и Экла снова станет собой, что она очнется, признает свою неправоту и поборет пагубную привычку. Однако с течением времени ситуация только усугублялась. Экла слабела и вместе с тем усиливалось ее яростное желание помочь себе во что бы то ни стало. Она металась по комнате, словно запертая в клетку тигрица, кусала губы, рвала всё, что случайно попадало ей в руки, кружилась, словно объятая пламенем. А онемевший от ужаса Даниэль уже был не в силах наблюдать страдания любимой, и когда она, вдруг подскочив к нему, принялась исступленно трясти его за плечи, он встал, мягко, но настойчиво отстранил ее и тихо ушел.
Подобно любящему родителю, готовому выполнить любой каприз своего чада, он хотел, чтобы Экла как можно скорее стала прежней. Она мучилась, и он мучился вместе с ней. В один из таких критических моментов Даниэль подумал, что, в сущности, не сделает ничего дурного, если согласится с желанием Эклы. Он поможет ей, вернет радость жизни… Чего добился Олсен, борясь с пристрастиями жены? Он ополчил ее против себя, а Даниэль не очень-то хотел оказаться на его месте.
И Даниэль принял решение. Скрипя сердце он исполнил то, о чем его просили… Сознательность честного гражданина трепетала. Еще недавно такой поступок был невозможен для него… Уже возвращаясь в гостиницу, Даниэль рассеянно вспоминал человека, с которым ему довелось познакомиться — приятеля некой Колти, которая, как и Экла, переступила черту дозволенного. Госпожа Суаль дала Даниэлю адрес, и он пошел туда, отключив все мысли, способные вызвать давление совести, ожидая встречи с кем-то порочным и вульгарным. Вопреки всему по названному адресу в бедной, полуподвальной квартире он застал очень молодого юношу с рано постаревшей душой. Это был жалкий, скверно одетый человек, ровесник Лилу; привязанность к больной женщине толкала его на преступление. Он сам часто недоедал, пребывал в лишениях, но всегда вовремя доставал для Колти сладкий яд.
Поначалу он отказывался назвать свое имя, но позднее сделал это, убедившись в великодушии визитера. Нэвел был угрюмым, неразговорчивым, глубоко ушедшим в себя человеком. Его действия носили печать фанатичного самоотречения. Наверное, он сам уже не помнил, когда и как это началось, зачем и почему он поступает так, а не иначе…
Искренне сочувствуя своему товарищу по несчастью, Даниэль не удержался и задал вопрос, который сильно его мучил: неужели Нэвел не понимает, что делает, идя на поводу у больной? Он сам сейчас делал то же самое, однако собственный поступок до сих пор казался ему недоразумением.
И Нэвел ответил, глянув на собеседника тяжелым, бесчувственным взглядом:
— Я всё понимаю. Только у Бэкарта ее всё равно не вылечат…