По возвращении Даниэль удостоверился в том, что за время его отсутствия Экла не сомкнула глаз. Она поджидала его и когда он вошел, бросилась ему навстречу — увы, не с целью объятий. Она требовательно протянула ладонь, куда он вложил маленький стеклянный флакончик с белым порошком, похожим на пудру. Затаив дыхание, Даниэль отвернулся…
Уже будучи Гинсбетом, он знавал людей, нюхающих кокаин, но сам никогда не поддавался на провокации. Подумать только! Экла, его первая любовь, лучшая из женщин — теперь среди числа недостойных, чью слабость он некогда высмеивал и презирал… Но что испытывали они, какого блаженства достигали, что в забытье легко отвергали реальный мир?
…За спиной происходила какая-то возня, от которой по спине бежали мурашки. Когда наконец он повернулся, метаморфоза уже свершилась. Щеки женщины порозовели, плечи расправились, глаза заблестели. Узы напряжения спали, и вся она разом подобрела, вновь стала чуткой и ласковой.
— Спасибо… — Экла одарила Даниэля лучшей из своих улыбок, а он не знал, радоваться ему или рыдать. Казалось, Экла вовсе не помнила, какой была минуту назад!
Даниэль прошел в другую комнату, сел за стол, положил голову на руки и задумался. Он не помнил, сколько времени просидел так, не шелохнувшись. Его вывело из оцепенения нежное прикосновение. Экла, склонившаяся над ним, выглядела чудесно преображенной. Она была прекрасна даже с сединой в волосах, и он восторженно привстал ей навстречу.
— Дэни, милый мой, славный! Как я скучала!.. Это чудо, что ты здесь, со мной! Что ты не забыл меня!.. Иди же ко мне, люби меня! Люби как прежде!..
И всё встало на свои места. Он обнимал ее, а она ответно тянулась к нему с тоскующей страстью. И оба рыдали, и слезы их, смешиваясь в поцелуях, застывали на разгоряченной коже, и губы горели от ненасытных ласк. Казалось, так будет всегда, и воссиявшее солнце больше не померкнет…
Потом стало хуже. Спустя два дня Экла слегла, опустошенная, безразличная, иссушенная наркотическим ядом. Всё случилось так быстро, что Даниэль еще не успел прийти в себя. Поняв, что ситуация ему неподвластна, он вызвал гостиничного врача. Думать о сохранении тайны не приходилось… Явился сгорбленный седой старичок, который без лишних слов проскользнул к больной и плотно затворил за собой двери.
Даниэль отчаялся ждать и уже хотел постучать, как доктор сам вышел ему навстречу.
— Даниэль, могу я и теперь называть вас так?
Он вздрогнул и внимательно посмотрел на человека. Не может быть! Это же…
— Сормс? Вы?
— Да, это я, — ответил постаревший, осунувшийся доктор. — Я давно живу здесь. В гостинице работать спокойнее, чем в больнице, а мой почтенный возраст требует именно покоя.
Даниэль молчал, сраженный очередным поразительным совпадением.
— В провинции я имел хорошую практику и даже заручился уважением местного населения, но… Вы не знаете, что я покинул деревню и продал свой дом немного погодя после вашего отъезда. Когда этот горлопан Роб Пэмбертон вынес правду о госпоже Суаль, когда обличил ее и вас перед всем честным народом, я сперва принял его слова за вымысел. Зная Эклу, я не поверил, что она… могла так поступить с мужем и дочерью… Роберт на каждом углу похвалялся ловкостью своего ума, а я не сдержался. Я отсчитал его при всех, а затем собрался и уехал. Уехал вслед за вами, но нам суждено было разминуться. Ваш след затерялся, а госпожа Суаль… В течение многих лет я ненавязчиво отслеживал ее судьбу. Однажды я даже говорил с ее мужем о… вас, Даниэль.
— Зачем? — изумился тот.
— Чтобы спасти Эклу. Я чувствовал, что именно вы способны вытащить ее из грязи, вернуть ей человеческий облик. Господин Олсен прогнал меня. С тех пор я не сую нос в чужие дела. Поверьте, я искренне хотел помочь вам; и вы, и эта женщина шибко запали мне в душу… Может, не будь господин Олсен так упрям, общими силами мы бы вовремя разыскали вас. Но он занимал странную позицию: позволяя жене встречаться с другими мужчинами, он приходил в ярость, стоило упомянуть ваше имя. Других она не любила — он это знал, — а вас… Поэтому-то он всячески препятствовал вашим отношениям. Он мстил.
Когда Сормс закончил свой рассказ, Даниэль имел одно желание — поскорее успокоиться, узнав, что с Эклой не случилось ничего серьезного. Но тот, угадав его мысли, сказал глухо, с судорогой в горле:
— Мне жаль, Даниэль, но дело плохо. Слишком долго госпожа Суаль вела аморальный образ жизни. За всё нужно платить.
Беспомощное, слезливое выражение лица Даниэля указывало на его желание воспротивиться действительному положению вещей. Нет, нет, тысячу раз нет! Он не заметил, как произнес это вслух.
— Вам тяжело, но вы выполнили свой долг — вернулись. — Сормс ободряюще похлопал его по плечу. — Она благодарна вам за это. Я вижу, что вы возмужали, вы стали мужчиной, который не боится взглянуть правде в глаза. Поверьте, сейчас самое время.
Всхлипывая, Даниэль поднял покрасневшее лицо еще с недоверием, но уже готовый смириться.
— Неужели…
— Она уже немолода, — решительно прервал его Сормс. — Она в том возрасте, когда бороться с недугом труднее. При грамотном и своевременном подходе ее можно было вылечить, но она долго игнорировала свое здоровье. Употребление наркотиков и спиртного способствовало прогрессированию болезни. Увы, слишком поздно!
— Тогда… не говорите ей, ладно? Ей лучше не знать.
— Она знает! Она знает это лучше нас! — только и воскликнул старик. Он еще немного постоял подле поверженного горем человека, желая перед уходом напоследок убедиться в его способности здраво мыслить, а потом сказал:
— Позже я зайду к вам. Госпожу Суаль лучше перевезти в более спокойное место. Она, уж простите, всё рассказала мне про побег. Я похлопочу, употреблю все свои связи, привлеку лучших докторов. Не падайте духом.
Сормс вышел, но Даниэль едва ли обратил на это внимание. Через минуту он отпустил из памяти нежданную встречу. Он был оглушен, разбит и подавлен: женщина, которую он вернул себе спустя годы, неизлечимо больна. Драгоценный шанс был потерян еще тогда, когда он, испугавшись слухов, бежал из Сальдаггара. Он добровольно отказался от Эклы; по его вине она более не являлась той неутомимой, жадной на внимание, бесстрашной фантазеркой, кружившей головы и не считавшей ложь постыдным делом…
* * *
А в это самое время, в этой самой гостинице этажом ниже разыгрывалась сцена, имевшая непосредственное отношение к судьбе человека, известного под именем Рэй Гинсбет. Ричард Олсен решительно поднимался по лестнице; позади него двигались не менее красноречивые фигуры: бледная миловидная девушка и усатый, весьма упитанный инспектор полиции.
— Господин Олсен, вы уверены, что не напрасно обвиняете господина Гинсбета в похищении вашей жены? — запыхавшись, прокричал вдогонку последний. — Вы слышите меня? — Инспектор с трудом преодолевал оставшиеся ступеньки. — Ваша версия маловероятна…
— Так проверьте ее! — Олсен круто развернулся, и тот невольно отступил. — Это ваша работа! Я хочу, чтобы вы проверили все версии и в первую очередь — версию с участием Гинсбета. Я чувствую, что этот молодчик нечист. В противном случае докажите мне обратное!
— Папа! Это немыслимо! — в свою очередь воскликнула Лилу, в ответ на что получила насмешливый взгляд разгневанного и, по всей видимости, не до конца трезвого отца (Лилу видела, как он с утра распил бутылку портвейна). Исчезновение жены потрясло его не меньше, чем дочь, однако девушка не разделяла подозрений родителя. По ее мнению, события минувших дней и даже показания медсестры, утверждавшей, что в последнюю ночь Экла звала на помощь, — не давали им права натравлять полицию на Рэя. Как он, должно быть, оскорбится недоверию со стороны будущего тестя! Как честный человек, Гинсбет будет очень разозлен, и Лилу пугала подобная перспектива. Еще вчера она чувствовала себя защищенной от всех невзгод, а уже сегодня была вынуждена обороняться в одиночку. И что страшнее всего, Лилу не ощущала прежней поддержки Рэя: он не приходил к ней, не давал о себе знать, не звонил, не передавал никаких сообщений… Объявив дату свадьбы, Гинсбет затих, что выглядело куда более, чем странно.
Между тем Лилу не находила причин для обиды. В ее понимании с Рэем могло случиться что угодно, кроме… связи с ее матерью. Наивная, дочерчивая как дитя, эта добрая девушка готова была без конца обелять поступки любимого, ибо как никто верила ему… Лилу на миг задумалась, к кому бы из них двоих — матери или жениху — она поспешила бы на помощь, случись ей оказаться перед таким выбором. Однозначный ответ так и не был найден… Несмотря на вечное пренебрежение к себе со стороны Эклы, Лилу любила ее, как любила и Рэя.
Именно поэтому сейчас, когда Олсен готовился занести горячий, хмельной кулак над дверью номера, где проживал Гинсбет, Лилу со всей решимостью остановила его.
— Что?! — огрызнулся отец. — Поиски вывели на след! Иначе объясни мне, почему с ним живет женщина? Портье и горничная описали ее: «блондинка не первой свежести». Тебе это никого не напоминает?.. — Олсен смотрел на дочь с презрением, но Лилу была тверда. Кукольными шажками она приблизилась к нему и легонько, как бы невзначай отвела от двери.
— Позволь мне самой во всём разобраться. Если… если догадки подтвердятся, я дам вам знать.
Олсен был настолько озадачен самообладанием дочери, которую всегда считал сентиментальной и чуточку глупой, что даже не смог воспротивиться ее просьбе, а она тем временем уже обыденно стучалась к своему жениху.
— Рэй, это я! — ровным голосом известила девушка.
Олсен, привыкший оставлять последнее слово за собой, даже это решение дочери обернул выгодной стороной, используя Лилу как приманку. Шепотом он подозвал полицейского поближе, и вместе они спрятались за выступом стены.
— Скажи ему, что пришла одна, — подсказал отец натянутой, как струна, девушке. — Когда он выйдет, я сам проверю то, что меня волнует.
— Рэй не преступник, чтобы поступать с ним так подло, — вполголоса возразила Лилу. — Если ты не хочешь потерять меня, предоставь дальнейшее одной мне. Предупреждаю тебя, папа…
Он закусил губу и отступил, сраженный ее непоколебимым тоном.
Тем временем дверь чуть приоткрылась. Рэй Гинсбет отпер замок и отошел вглубь комнаты.
Напоследок кивнув отцу, Лилу решительно ступила за порог номера. Обстановка комнаты была заодно с подозрениями: здесь явно чувствовалось присутствие женщины. Рэй стыдился поднять на невесту глаза… Она верила ему несмотря ни на что. Она неустанно надеялась.
— Рэй! — воскликнула девушка, и всё ее доверие, вся сила ее любви излилась в коротком восклицании.
— Я не Рэй Гинсбет. Мое настоящее имя — Даниэль Элинт. Мне искренне жаль, что я не сказал вам этого раньше.
Теперь он мог прямо смотреть в ее побелевшее, застывшее последними проблесками недоумения лицо, с которого на глазах улетучивалось выражение благородной надежды.
Напрасно Лилу недооценивали. Она всё поняла. Поняла и осознала каждой клеточкой не только мозга, но и души еще до того, как из соседней комнаты вышла ее мать… Поседевшие волосы Эклы были распущены по плечам, худые руки придерживали шаль на обвислой груди, но глаза — впервые Лилу видела это — остановились на ней с любовью. Госпожа Суаль раскаивалась в своем прошлом, сожалела о внимании и ласке, которыми когда-то обделила девочку, но была бессильна что-либо исправить. Жизнь была прожита. И теперь словно в насмешку Экла отнимала у дочери ее возлюбленного, лишала ее самых первых, самых пылких девичьих надежд.
Лилу окончательно повзрослела. Даниэль был последним свидетелем ее простодушных порывов. Отныне она научилась прятать чувства глубоко в себе, как и подобает светской даме, оставляя окружающим лишь выдержку и обходительность. Но тогда, принимая самое важное решение в своей жизни, она еще не понимала, что больше никогда не станет прежней. Лилу вовсе не думала ни о чем. Она поступала так, как считала нужным.
— Позаботься о ней, — без обиды, без насмешки сказала девушка Даниэлю…
* * *
Олсен бросился к дочери, которая медленно вышла из номера и притворила за собой дверь.
— С ним другая женщина. Поищем маму в другом месте.
Отец вспыхнул, хотел что-то возразить, но Лилу добавила:
— Не нужно разбирательств. Если Гинсбет совершил преступление, то понесет ответ перед самим собой: не передо мной, не перед тобой и уж точно не перед законом. Оставим его!
…Она шагала по мостовой, и с небывалой легкостью думала обо всем, что раньше считала непомерно тяжелым: о матери, о ее судьбе. Теперь-то Лилу знала, что далеко не на всякую любовь следует ждать в ответ такой же любви; что далеко не за каждую жертву, приносимую во благо других, нужно ждать награды. Гораздо важнее оправдать чаяния своей души; своей сокровенной, истинной сути.