Праздничное застолье решили перенести на вечер. Гости временно были предоставлены самим себе, чтобы как следует отдохнуть с дороги. Маленькая светлая комната, в которой лже-супругам предстояло жить вместе (Даниэль пока не думал об этой стороне вопроса), в одночасье наполнилась предметами дамского обихода: флакончиками духов, зеркальцами, какими-то украшениями, шляпными коробками. Здесь были и коричневые шерстяные платья примерно одного и того же фасона, и черные маркизетовые жакеты с шелковыми лентами, и длинные накидки из тонкой пряжи. Весело напевая, Экла порхала из двери в дверь, возилась с чемоданом, давала распоряжения Люси, которой отвели место в соседней, не менее благоустроенной комнате. Глядя на оживление госпожи Суаль, Даниэля посещал необъяснимый порыв что-то сказать ей, прикоснуться, но он не знал, с чего начать. Всё это выглядело до ужаса нелепо! И его растущая привязанность к ней, и ее забота о нем, как о слабом человеке…
Иногда Экла взглядывала на него и одаривала своей непревзойденной улыбкой, а он мучился тем, что не понимал, почему его сердце вновь и вновь сжимается тоской. Страдал ли от своей беспомощности? Сожалел ли о мягкости своего характера?
Он думал о женщине. О женщине, которая впервые пробудила в нем интерес. О женщине, которая волновала его и повергала в смущение. Долгих два года Даниэль был прочно связан с женой. Она, бесспорно, была привлекательна, она была его ровесницей — она была моложе Эклы и не уступала ей в энергичности. Почему же рядом с Джоанной он не испытывал и сотой доли того трепета? Наверное потому, что Экла была иной. Джоанной руководило желание покровительствовать, притеснять и приказывать, тогда как госпожа Суаль избрала для себя мягкость. Она помогала, а не шефствовала, она ни в коем случае не подавляла личность другого человека, а делала всё, чтобы тот поверил в себя.
На какой-то миг голос Эклы затих в глубине соседних комнат. Стало тихо. Никто не появлялся в течение нескольких минут. Должно быть, Анна повела сестру осматривать дом. Даниэль остался один. О, сколько раз ему предоставляли это порой желанное, порой унизительное право — право одиночества! Сколько раз про него забывали, поворачивались к нему спиной! И лишь теперь он пожалел об этом. Если бы в его силах было всегда находиться рядом с Эклой, слышать ее голос, наслаждаться ее присутствием…
Толком не осознавая своих действий, Даниэль протянул руку, взял со столика шифоновый шарф и также инстинктивно поднес к лицу. Материя источала тонкий аромат. Закрыв глаза, Даниэль отдался во власть воображения: он представлял Эклу идущей среди ландышей и роз; ветви смыкались над ее головой, ветер ласкал белокурые волосы… Глаза женщины искрились от смеха. Она шла, утопая в густой траве, кружилась и подставляла лицо навстречу жаркому свету… Она была так близко, что от этой пьянящей близости кружилась голова. Чувства захлестнули Даниэля, и он не знал, как их назвать. Благодарностью ли, симпатией? Но он точно знал, что желает ей счастья…
…Легкий вздох вернул его к реальности. Юноша торопливо вернул шарф на место и только потом осознал, что Экла застала его за столь странным занятием. Она стояла в дверях, стараясь улыбнуться, между тем как удивление от увиденного еще сквозило в ее широко открытых глазах.
— О Даниэль! — воскликнула она, подходя ближе. — Тебе нравятся мои духи? Я очень рада.
На сей раз они оба ощутили неловкость, но не колючую, а сладостную. Даниэль знал, что Экла не будет смеяться над ним, какую бы он не отчебучил глупость, поэтому доверял ей, как никому другому.
* * *
Вечером, как и хотела Экла, за одним столом собралась вся семья вместе с почетными гостями. В просторной комнате на первом этаже в полумраке коптящих газовых рожков им были предложены простые яства: жирное мясо, сдобная выпечка, домашнее вино. За окном сгущались сумерки, в дом из раскрытых окон доносилось прощальное пение птиц. Где-то в сенях стрекотал сверчок. Но даже под гнетом любопытствующих лиц Даниэль не мог не смотреть на Эклу. Он любовался ею, он благоговел перед ней — она стала его ангелом-хранителем. Среди атмосферы сельского быта, на фоне угрюмости фермерской семьи Экла казалась светочем в царстве скуки. Она чувствовала себя легко в любой компании и уже без труда заговаривала с диковатой Эйприл, которая по наказу матери одела к ужину лучшее платье.
Мирно тянулась беседа, но за столом ощущалась неловкость. Хозяева стеснялись своего скромного жилища и своих далеко не изысканных манер, а Даниэль помнил об обязанности исполнять роль ее мужа в то время, пока дома о нем беспокоится его законная жена, которую он… попросту бросил. Осознание своего поступка давило на Элинта. Временами он даже чувствовал себя виноватым. Но Экла оправдывала всю его вину. В эту женщину можно было влюбиться с первого взгляда. Одетая в темное платье с узким вырезом, она выглядела прекрасно. Собранные высоко на затылке волосы позволяли видеть плавные изгибы плеч и точеные линии шеи. Элинт поймал себя на мысли, что хотел бы увидеть Эклу с распущенными волосами — тогда бы она, наверное, выглядела еще более молодой.
В домашней обстановке Роберт уже не казался грозным великаном. Подогретый вином, он то и дело посматривал на Эклу и ее «мужа», как бы прощупывая их материальное состояние. Похоже, это заботило его больше всего, ибо помимо черной зависти из их встречи можно было извлечь кое-что полезное…
Даниэлю сразу не понравился здоровяк-фермер. Уже один только взгляд его маленьких колючих глаз, исполненных скрытой усмешки, пробуждал в Элинте дрожь. Под личиной зубоскальства таилась ответная антипатия — Даниэль знал это, поэтому не мог расслабиться.
А Экла не замечала растущего напряжения. Смеясь, она переговаривалась с Анной, которая расцвела от внимания к собственной персоне. Вынужденная кротко блюсти семейный быт, она смогла наконец отвлечься от повседневных тягот.
— Это, конечно, не мое дело, но позвольте полюбопытствовать… — вкрадчиво начал глава семьи, кивая в сторону Даниэля. — Давеча я заметил, что вы хромаете. С вами что-то приключилось?
— Мне не хотелось бы говорить об этом, — сказал Даниэль.
Уклончивый ответ только подогрел любопытство хозяев. Супруги переглянулись, а Эйприл, уловив недоумение родителей, переняла эстафету атаки у отца:
— Интересно, что это было за несчастье, о котором вы не хотите рассказывать? — ехидно заметила девочка. — Вы упали с лестницы? Или с дерева? А! Точно! Вы упали с кровати!
Юноша вспыхнул, но больше него побагровела госпожа Суаль. Теперь ее зеленые глаза метали молнии.
— Бога ради простите мою дочь, — пролепетала Анна, тронув Даниэля за плечо. — Она сама не смыслит, что болтает.
В прищуренных глазах девочки не наблюдалось и тени раскаяния. В любом случае извиняться было поздно — Экла уже воспылала праведным гневом. Оскорбление друга задело ее за живое.
— Думаю, падение с кровати обошлось бы Даниэлю дороже, — звенящим голосом возразила она. — А так это был сущий пустяк. Подумаешь — автокатастрофа. Человек два года не мог ходить!
Повисло тягостное молчание. Не вынеся осуждающих взглядов, девочка порывисто вскочила из-за стола.
— А пошли вы!.. — с ненавистью крикнула она и умчалась, словно непокорный ветер. Так Эйприл поступала всегда, если не находила сказать ничего более остроумного.
— У, бешеная, — лениво пробормотал Роб и обыденным жестом поднял стакан вина. — Выпьем! Мерзавка. Что с нее взять?!
С тяжелым чувством гости последовали совету хозяина. От того, что перед ними во всей своей неприглядной форме обнажились проблемы семьи, им меньше всего сейчас хотелось пить и веселиться, но Роб произносил тосты снова и снова.
Спустя полчаса об инциденте забыли. Вконец охмелевший фермер вплотную подсел к Экле, чтобы, не обращая внимания на Анну и Даниэля, горячо что-то шептать ей на ухо. Порой Экла вспыхивала, порой заливалась громким смехом, порой смятенно опускала взор, а когда медвежья рука родственника накрыла ее колено, она не нашла в себе мужества на то, чтобы ее убрать. Экла выглядела уставшей. Хмельные бредни грубого человека, его красное лицо, отупелый взгляд и отвратительный перегар — всё это окончательно лишило ее сил. Она кивала в ответ, а фермер пуще распалялся. Речь шла о давней мечте Роба. Земля, отданная в его пользование, принадлежала сельскохозяйственной компании, которой он обязывался ежегодно выплачивать долю от стоимости собранного урожая. Постоянные выплаты изнуряли его. Зачастую он работал себе в убыток, мечтая однажды стать полноправным хозяином своего надела. Но для того, чтобы выкупить участок, нужны были деньги, которых Пэмбертон не имел. Его прибыль расходилась на нужды семьи, оплату долгов и налогов, а также выплаты наемным рабочим. В пьяном угаре Роберт жаловался Экле на несчастную судьбу и откровенно клянчил денег, чего бы никогда не сделал в трезвом рассудке. Он то и дело бесцеремонно хватал женщину за плечи, перебивал ее, заваливался на нее всем своим весом… Глядя на это, Даниэль содрогался от ярости. Он сам не понимал, почему не выносит присутствия здоровяка рядом с Эклой, но уж точно знал, что, имей он побольше сил, то не раздумывая вздул бы пьяного нахала. А так Даниэлю оставалось сжимать под столом кулаки и ждать окончания пытки. Раньше, бывало, мужчины при нем обнимали его законную жену и он относился к этому спокойно; Джой была ему безразлична, но Экла…
Наконец начали убирать со стола. Ужин был кончен. Даниэль едва дождался минуты, когда остался с Эклой наедине.
— Подумать только! — сказала она, когда они рука об руку вышли из гостиной. — Анна всего на год старше меня, а у нее уже взрослая дочь! Пусть моя троюродная сестра рано вышла замуж, всё же это немыслимо!
Даниэль угрюмо молчал. Он не понимал, почему мысль о поведении Роберта жжет его каленым железом.
— Я не хочу, чтобы он тебя лапал! — вдруг выпалил Элинт.
Экла так устала за прошедший день, что не нашла в себе сил удивиться перемене, случившейся с Даниэлем. Прежде он был, как говорят, «не рыба не мясо»; теперь же его брови свирепо сдвинулись, глаза ревниво блестели.
— Он больше не будет, — счастливо засмеялась она и приобняла друга за плечи. — В любом случае мне приятно…
— Что «приятно»?! — с обидой вскинулся юноша, думая, что ее слова относятся к Роберту.
— Дэни! — Она погрозила ему пальцем. — Иногда женщинам приятно, когда их ревнуют. Что ж, ты в праве ревновать. Более того, ты можешь закатить мне сцену на глазах у всех. Пока ты впереди. Пока ты играешь свою роль правдоподобней. Но что будет потом? Потом, так и знай, я наверстаю упущенное!