— А кто-нибудь спорит? — осведомилась Женя. — Вы спорите, Жека…
— Не называйте меня так, пожалуйста. И когда это я спорила?
— Вы спорите с этим всем своим поведением в жизни. Вы считаете, что образование никому не нужно, что все должны только выращивать цыплят или доить коров.
— Вы же знаете, что я этого не считаю. Я буду учиться, — вы это тоже знаете. И работать на птичнике тоже буду.
— Я не понимаю вас, Женя.
— А я вас не понимаю. Я не понимаю, как это вы меня понять не можете?
— Но ведь и отец тоже вас не понимает.
— А я его тоже не понимаю.
— Спряжение глагола «понимать», — пробурчала Руфа.
Женя с досадой отошла от Пожарова.
Из инкубаторной перешли в брудерную. Тут было так жарко, что казалось, волосы трещат от жары. Воздух звенел от неумолчного писка многих тысяч цыплят. Крошечные, только что вылупившиеся цыплятки суетились, жались друг к другу. Лезли к корму, просовывая головы сквозь ячеистую сетку, и пищали, пищали, пищали…
— В голове не шумит от этих соловьев? — спросил Пожаров.
— Ничего. Привыкаешь. Я их и не слышу даже, — сказала практикантка.
— Только родятся — и тут же клюют. — Руфа стояла и внимательно разглядывала цыплят. — Ну, когда из-под наседки, так мать учит клевать. А здесь?
— Инстинкт жизни, — сказала практикантка.
А Женя снова задумалась. Ну, что тут такое? Щепотка пуху, бисеринки вместо глаз — и вот этот комочек живет, бегает, чего-то ищет, требует, кричит… Человек очень многое может сделать. Может сделать ракету и полететь на Луну, а вот такое существо — маленькое, ничтожное, но живое — искусственно создавать не может. Даже комара создать, чтобы он летал, пищал и был живой, — не может.
А если все-таки откроют тайну, найдут это начало, это возникновение жизни, и если создадут искусственно человека, то что за существо это будет? Может, весь как человек. И ты будешь думать, что он — человек. А он — не такой, не настоящий. Как это страшно…
— С курами работать тоже ничего, не плохо, правда, Женя? — сказала Руфа. — Только утки лучше.
Но Женя посмотрела на нее невидящими глазами и вдруг вышла из брудерной. Она почувствовала, что задыхается от жары и от какой-то тяжелой мысли.
«Не настоящий… Не такой, как ты думаешь. Ты каждому слову веришь, веришь, всю жизнь веришь. А потом видишь, что верил, потому что человек-то как настоящий! А он только… как настоящий. Вот страшно-то! Неужели и это возможно?»
— Женя, что с вами? — Пожаров вышел следом, подошел к ней, заботливо заглянул ей в лицо. — Вам дурно?
— А вы, Аркадий Павлович, вы настоящий? — Женя пристально глядела на него своими золотисто-карими глазами. — Вы живой?
— Ем, пью, хожу по земле, люблю — значит, живой! — засмеялся Пожаров. — А вы как считаете?
— Не знаю. Не знаю… Не разобралась еще.
— Вот что! — Пожаров был уязвлен. — Конечно! Барышня собирается в вуз, а вместо этого идет на птичник ухаживать за утками. Где логика? Не мудрено, если что-то в голове и смещается. Был простой, ясный путь — школа, вуз, работа в Москве, аспирантура, может быть… Светлая, культурная городская жизнь — и вот! Все почему-то нужно сломать, испортить, запутать.
— Да вам-то что? — оборвала его Женя. — Я свою судьбу ломаю, не вашу.
— А может быть, и мою.
— Как это?
— Вдумайтесь в то, что я вам скажу. Каждая семья — это отряд, который борется в жизни за свое благополучие плечом к плечу…
— Только за свое благополучие?
— Не перебивайте. И надо, чтобы отряд этот был сильным. Понимаете? И вот прикиньте: вы — педагог, директор школы. Ваш отец — директор совхоза. Я — главный зоотехник, заместитель директора. А потом и сам…
— И сам директор?
— А как же? Видите, какая перспектива создается? Я много думал об этом. Так все складно получается! Вы будете за меня держаться…
— А вы за моего отца, — усмехнулась Женя. — Очень складно. Только знаете, мне все это не подходит.
— Почему?
— Да потому, что я не люблю вас. И никогда не буду любить.
— А разве это самое главное?
— Для меня — да. И оставьте меня в покое — раз и навсегда вам говорю.
— Утят сколько будете брать? — К ним подошла дородная женщина с румяным лицом, в голубом платке на седеющих волосах. — Тысяч тридцать?
— Восемнадцать довольно! — ответил Пожаров, небрежно улыбнувшись. — Шесть человек в бригаде, по три тысячи на человека. Мы ведь только начинаем.
— Поздненько спохватились. Пойдемте!
— Но я надеюсь, что вы, Женя, еще продумаете все как следует и не сделаете этого рокового для нас с вами шага. Я говорю о вузе.
Сказав это, Пожаров быстро зашагал вслед за женщиной в голубом платке.
«Для нас с вами»? — повторила Женя. — Удивительный человек! Вот уж правда — плюй в глаза, а ему все божья роса».
А Пожаров шел впереди — своей мелкой легкой походкой, складный, щеголеватый.
Ветерок шевелил его маслянистые черные кудри и трепал копчик его пестрого галстука. Женя смотрела ему вслед и вдруг ей стало казаться, что внутри этого человека работает какой-то механизм, хорошо прилаженный, хорошо смазанный.
Этот механизм заставляет его двигаться, говорить, ходить своей семенящей походкой. Механизм вместо сердца…
— Тьфу, бредни! — Она тряхнула головой. — Руфа, а почему только восемнадцать тысяч? Может, побольше возьмем?
— Весь район столько писем не получает, — сказал парнишка-почтальон, выгружая корреспонденцию на дощатый столик, — сколько вы. И о чем это люди вам пишут?