— А дальше — Митя, конечно, пришел и все мне рассказал. Пасмурный такой пришел. Ну, я ему говорю: «Ладно, не хмурься, я понимаю, что друга выдавать нелегко, но это твой долг!» Ну, а Бабура я наутро же поставил перед линейкой и в тот же день отчислил. Чудной парень был!
— А Митя что?
Пожаров слегка поморщился.
— Этот пришел, расплакался, кричит: «И меня отчисляйте!» Я, конечно, не стал отчислять. Но он сам попросился домой. Вызвали отца, тот приехал и взял его из лагеря. Истерика у него какая-то началась.
Женя шла, опустив глаза. Черные угрюмоватые брови ее сошлись к переносью. Огненный край солнца показался из-за горизонта, заблистала, заискрилась в озере лиловая вода, тронутая солнечной рябью. Но Женя уже ничего не видела.
— Я пойду домой, Аркадий Павлович, — сказала она, — устала.
— Так я провожу.
— Да нет, я одна…
— Нет, я провожу.
Он крепко взял ее под руку, но Женя резко вырвалась. Пожаров с удивлением поглядел на нее.
— А то еще был случай… — начал снова Аркадий Павлович.
Женя прервала его:
— Не надо, Аркадий Павлович.
— Что случилось?
— Да ничего.
— Понимаю, — согласился Пожаров. — Сон подступает. А мне хоть бы что.
Женя не ответила.
— Да, кстати, Женечка, — Пожаров переменил тему, — как у вас с институтом?
— Никак.
— То есть? Вы что же — раздумали?
— Я еще думаю.
— О чем же думать, Женя? И почему вдруг теперь вам надо думать, если все решено?
— Вы когда-нибудь дорожили чьим-нибудь уважением?
— Ну, а как же… — Пожаров слегка замялся. — Вот вашим, например.
— Я серьезно говорю с вами!
— И я…
— Ну, так, значит, вы знаете, как это уважение страшно потерять.
— А чье же уважение вы боитесь потерять? И кто же вас перестанет уважать, если вы поступите в институт?!
— Разве вы не слышали, о чем говорил мой отец?
— Но он же сам…
— Оставьте. Вы ничего не понимаете! — оборвала его Женя. — И молчите, не касайтесь этого.
Пожаров пожал плечами. Он действительно ничего не понимал.
Калитка была открыта. Тетя Наташа уже была в саду, собирала с грядок клубнику. Женя незаметно прошмыгнула к себе в светелку. Ей не хотелось сейчас ни с кем разговаривать, в чувствах и мыслях была такая неразбериха, что она решила прежде всего лечь и уснуть. Может, пока спит, все само собой и разберется.
Женя сбросила свое белое, с мокрым от росы подолом платье, вытащила из волос увядшие цветы и нырнула в постель, в тишину, в сны…
Разбудил ее негромкий говор под окном.
Она уткнулась в подушку, но разговор под окном не умолкал, лез в уши, отпугивал сон. Разговаривали мать и тетя Наташа.
— Ну, неужели она одна бежала ночью? — нервно говорила мать. — Ведь это же далеко.
— Кто-нибудь провожал, наверно, — спокойно ответила тетя Наташа.
— А кто провожал? Пожаров?
— Не видела.
— А почему?
— Не собиралась сторожить.
— Ну что ж, если Пожаров, я не возражаю, — сказала мать, — очень милый молодой человек…
— Еще раз тебе говорю — не вмешивайся, — с нетерпением прервала ее тетя Наташа, — она же взрослая. И что это за забота у тебя? Провожал ее Пожаров или не провожал. «А если Пожаров не провожал — то кто же?» И что этот Пожаров тебе дался!
— А потому, что он со мной говорил…
— О чем?
— Да уж говорил… «Если бы только Женя, говорит, согласилась…»
В последних словах матери слышны были радость и торжество.
Женя вскочила с постели, подбежала к окну, откинула занавеску. Что такое? Что там говорил Пожаров? Но разговор уже прекратился. Мать срезала цветы для букета в вазу, а тетя Наташа с большим блюдом клубники в руках уже поднималась по ступенькам веранды.