Харлоу
Наши дни
«Убийца из Джун — Харбор наносит новый удар, убитая местная танцовщица становится жертвой № 4»
Уголки газеты дрожат, когда она ложится на холодный металлический стол, флуоресцентные лампы мерцают на больших черных буквах. Мой желудок сжимается, когда я снова читаю выделенный жирным шрифтом заголовок: Убийца из Джун — Харбор наносит новый удар, убитая местная танцовщица становится жертвой № 4.
— Что-нибудь еще хотите нам рассказать? — я игнорирую вопрос детектива так же, как газета игнорирует тот факт, что Бет была не просто танцовщицей. Она была подругой, сестрой, дочерью. Она не только танцевала по ночам, но и каждое утро — независимо от погоды — пила кофе со льдом в своем любимом кафе, где бариста знали точное соотношение молока и кофе, как она любила. Полиция предсказала серийного убийцу, но Бет любила предсказывать, когда красный свет загорится зеленым, и каждый раз, когда ее расчет оказывался верным, она визжала и жала на педаль газа, говоря: «Пришло мое время сиять!»
Сиять.
Она сияла во всем, что делала. Будь то кропотливый отбор идеальных авокадо или звонок бабушке каждое воскресенье.
— Мисс Харгрейв, орудует серийный убийца, а вы — единственный живой свидетель. Вы должны помочь нам ради вашей подруги.
— Заткнитесь, — бормочу я на дрожащем выдохе, когда устанавливаю зрительный контакт с черно — белой Бет, смотрящей на меня с газеты.
— Простите? — голос детектива напряжен, как будто он изо всех сил старается сохранить спокойствие.
— Заткнитесь, — тихо повторяю я.
— Мисс Харгрейв…
— Заткнитесь! — вспыхиваю я. Резко встаю, и стул врезается в бетонную стену комнаты для допросов. Звук громкий и резкий в маленьком пространстве.
Я говорю еще громче.
— Замолчите! — снова кричу я и стряхиваю газету со стола, листья которой летят на пол.
— Заткнитесь! — как заезженная пластинка с неисправным регулятором громкости, я кричу все громче и громче.
Дверь распахивается, двое полицейских в форме вбегают внутрь и прижимают меня к стене.
— Успокойтесь.
— Прекратите сопротивляться, — их приказы — лишь белый шум, как и гротескное жужжание флуоресцентных ламп, заливающих стерильную комнату тошнотворным искусственным свечением.
— Замолчите!
— Успокойтесь.
— Прекратите, — я не сопротивляюсь. Моя щека сильно прижата к стене, и две сильные руки держат меня неподвижно.
— Заткнитесь, черт побери, — кровь приливает в ухо, я задыхаюсь в их хватке.
— Все в порядке, отпустите ее, — детектив, белый мужчина по имени Лиам, или Смит, или что — то в этом роде, говорит спокойно, несмотря на нарастающее напряжение в комнате.
Они сомневаются, но отпускают свои руки, и я отхожу от стены, встречаясь лицом к лицу с детективом как-там-его.
— Перестаньте говорить так, будто я не хочу вам помочь. Как будто мне все равно, что мою лучшую подругу выпотрошили, как рыбу. Перестаньте относиться ко мне так, будто я утаиваю информацию. Прекратите. Просто остановитесь… — я больше не могу держать себя в руках и падаю на пол, прижимая колени к груди.
— Не знаю, как долго я здесь нахожусь, но, очевидно, достаточно долго, что эту чертову газету написали и распечатали. Я рассказала вам все, что помню. Я не спала и не ела, кажется, несколько дней, а мою лучшую подругу убили. Так что, пожалуйста, просто заткнитесь.
Он приседает до моего уровня, и я неохотно разнимаю пальцы, закрывающие лицо.
— Вы правы, никто из нас не может понять, что вы сейчас чувствуете. И я прошу прощения за то, что так давил. Я бы хотел все сделать другим путем, но этот больной ублюдок убил четырех женщин, и вы — наш лучший шанс поймать его, пока четыре не превратились в пять. Поэтому, пожалуйста, еще раз, что произошло прошлой ночью? Начните с самого начала.
— Спасибо, Декс, — Бет улыбается гигантскому вышибале и приподнимается на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку. Из-за дверей стрип-клуба «Персик» доносится фирменный запах одеколона и пота.
— Я здесь для этого, Красотка, — сценическое имя вполне подходит Бет, ее платиновый боб обрамляет идеально милые, но потрясающие черты лица. Она напоминает Динь — Динь, даже в своем розовом костюме, прикрывающем сверкающую сценическую одежду.
— Опять Даг? — спрашиваю я, сплетая наши руки, когда мы машем Декстеру и выходим из клуба. Она нервно крутит золотую цепочку на шее, перебирая золотые буквы, которыми написано ее сценическое имя. Я подарила на день рождения в прошлом году, и она носит ее каждый день.
— Да, излишки профессии, — Бет вздыхает и заставляет себя улыбнуться. Она начала работать в «Персике» почти пять лет назад. Я знаю, что она любит танцы и большинство своих постоянных клиентов, но всегда есть горстка мерзавцев, которые могут испортить весь вечер.
— А этот Даг, вы никогда его не видели? Она описывала его? Высокий, низкий, черный, белый?
— У него маленький член, — я опираюсь локтями на стол и запихиваю в рот горсть чипсов — наконец — то они уступили и принесли мне закуски из автомата.
— Что? — детектив приостанавливает свои записи в блокноте и смотрит на меня.
— Член. Пенис. Фаллос. Ствол. Сосис…
— Я знаю, что такое член, — костяшки его пальцев побелели вокруг ручки.
— Точно. Вот как он получил свое «прозвище», — я использую воздушные кавычки, потому что на самом деле это не его имя. — Бет отрабатывала приватный танец, и он вытащил его из ширинки, что, кстати, не разрешается делать, — Бет строго танцевала, не то, чтобы запрещалось обслуживать клиентов другими способами, но я знала, что у полиции будет в десять раз меньше сочувствия, если они решат, что она проститутка.
— И она сказала, что это самое крошечное, что она когда-либо видела, поэтому стала называть его Висячий Даг — она не могла вспомнить настоящее имя.
— Подождите, — подельник детектива, офицер Квинси — я помню, потому что так звали собаку в моем детстве — выходит из угла, из которого он молча наблюдал за происходящим. Он окидывает меня взглядом, который кажется ему устрашающим, но на самом деле выглядит так, будто он сдерживает пердеж. — Даг — это даже не настоящее имя?
— Ничего страшного, мы это выясним, — говорит детектив, протягивая руку, заставляя своего партнера замолчать, не сводя с меня глаз. — Что случилось дальше?
— Спасибо, что приехала, Лоу, — обычно ее подвозит домой другой танцор. Бет слабо улыбается мне, и я вижу, что она устала, потому что она не потрудилась смыть макияж, ведь всегда делает перед уходом. Видимо, она просто очень хотела уйти оттуда. Я не могу ее винить.
— Почему они его до сих пор пускают? — менеджеры обычно очень хорошо следят за черным списком, куда заносят проблемных клиентов, и я удивлена, что у этого засранца вообще есть шанс домогаться ее.
— Они не пускают. Он продолжает пробираться внутрь. Не знаю, как, но это уже надоело, — она скрещивает руки на груди, словно все еще пытается прикрыться от его нежелательных приставаний. Ее светло-карие глаза впитывают прохладную темноту ночного воздуха, осматривая парковку клуба в поисках моей машины.
— В такие моменты ты наверняка скучаешь по своим большим русским телохранителям, — смеюсь я.
— Мне больше нравится независимость.
Мы с Бет дружим с детского сада, и за это время за ней повсюду ходили разные люди из службы безопасности. Помню, в детстве я считала ее принцессой, потому что о своих телохранителях она говорила только: «Мой дедушка — важная шишка в России». Я полагала, что это означает «царь».
Я видела его, когда мне было десять лет, и он определенно не был похож на царя. Скорее, такой же, как любой обычный дедушка. Моя нынешняя теория заключается в том, что он ученый-атомщик и знает все военные секреты России.
Ее семья поставила ей ультиматум, когда она начала танцевать. Они не собирались продолжать оплачивать ее охрану или роскошную квартиру, если она будет продолжать ввязываться в сомнительные ситуации.
Очевидно, она выбрала танцы. И маленькую, дерьмовую квартиру со мной.
Тревожный холодок пробегает по моим рукам. Она называет это излишками профессии, но что, если Даг сейчас здесь, притаился, как жуткая тень, за одной из многочисленных машин, заполняющих стоянку?
Забавно, но можно подумать, что парковка стрип-клуба будет заполнена спорт-карами без глушителей, которые ревут, когда заезжают на свое место. Или старыми кадиллаками на огромных шинах с крутящимися дисками и грохочущими басами.
Вместо этого здесь полно внедорожников среднего класса и простых седанов. Эмблемы местного гольф-клуба и наклейки «мой ученик в списке отличников». Птичье дерьмо, разбрызганное по лобовому стеклу, и общая атмосфера — вот бы моя жена была такой же, как эти танцовщицы.
Какой позор. Я почти слышу, как жены на другом конце телефона спрашивают, купил ли муж молоко, и его никудышную ложь о том, что он застрял на светофоре с одним из этих детей, слушающих дерьмовый рэп.
— Я припарковалась там, — я киваю через плечо, и Бет следует за мной в переулок, который проходит между клубом и соседним кинотеатром. Почти в одиннадцать вечера в среду на их стоянке были свободные места. — Только что бросила сюда ключи, как они оказались на дне? — я делаю паузу, чтобы порыться в сумке в поисках ключей от машины, пока Бет продолжает идти по почти пустой стоянке. — Вот так и убивают людей, — смеясь, бормочу я про себя, вспоминая урок самообороны в средней школе по физкультуре, где инструктор говорил нам всегда держать ключи наготове, когда подходишь к машине.
Звук приближающегося автомобиля, грохот глушителя, перекрывает крик Бет. Я поднимаю глаза на неразличимый звук, и она снова кричит с расширенными, паническими глазами:
— Беги!
Я успеваю сделать всего несколько шагов, когда резкий, жгучий укол, как лесной пожар, распространяется от спины до конечностей, обездвиживая меня. Я падаю на мокрый тротуар, моя голова словно раскалывается как дыня. Последнее, что я вижу, прежде чем гудящая чернота забирает меня, это Бет, бегущая в обратную сторону с криком, который я не могу отделить от звона в голове. Она ударяется о мою машину, дальше бежать некуда, так как черная фигура заключает ее в клетку. Ее ярко-розовый комбинезон — как вспышка света среди темноты.
Офицер Куинси молча протягивает мне скомканную салфетку, и я нехотя беру ее, чтобы вытереть глаза. Можно подумать, что к этому моменту у меня уже не останется слез, но, видимо, это не так. У меня есть причины для слез, правда. Я только что стала свидетелем того, как мою лучшую подругу убил серийный убийца. Чувство вины выжившего даже не может объяснить эту всепоглощающую, сокрушительную боль, ломающую кости и душу. И все же я ненавижу плакать в присутствии этих людей.
Их покровительственный тон, когда они предлагают сделать перерыв, — еще не лучше. Я хочу, чтобы это закончилось. Хочу выбраться из этого бетонного ада, а если я плачу, то не разговариваю. Если молчу, я не отвечаю на их вопросы. А если не отвечу на их вопросы, значит, не пойду домой.
Домой.
В квартиру, которую я делила с Бет.
Блять.
— Нет, я в порядке. Давайте продолжим, чтобы я могла убраться отсюда к черту, — я сглатываю поднимающийся комок в горле и стряхиваю оставшиеся слезы.
— Хорошо. В какой момент вы пришли в себя?
Дрожь пробегает у меня по позвоночнику, когда я вспоминаю то ужасное зрелище. — Он склонился над ней и… ударил ножом… несколько раз.
— Кто это был, мисс Харгрейв? Это был Даг? — детектив наклоняется вперед, его ладони лежат на металлическом столе. Глаза светятся решительным огнем. На краткий миг у меня мелькнула мимолетная и крайне неуместная мысль, что он шокирующе привлекателен. Квадратная, красивая челюсть, как у Супермена или звездного квотербека маленького городка. Откуда, черт возьми, это взялось? Я официально в бреду.
Мне требуется секунда, чтобы вспомнить его вопрос.
— Нет… я не знаю… может быть. Я не знаю, как выглядит Даг, — он напрягается при моем ответе, его пальцы снова побелели на столе, челюсть сжимается.
— Но, если бы вы знали, как выглядит Даг, смогли бы опознать? Видели лицо нападавшего? — в его словах чувствуется легкая поспешность, он выдвигает стул напротив меня и садится. Куинси тоже подходит ближе, хотя ему хуже удается скрыть явное предвкушение на своем лице.
— Нет. Я уже сказала. Я не видела его лица. Ничего не видела. И все, что я знаю о Даге, это то, что он какой — то старый фрик, что не очень-то сужает круг подозреваемых, — последнее слово звучит хрипло, когда я понимаю, насколько бесполезна. Мою лучшую подругу убили — зарезали — прямо у меня на глазах, а я не могу ничего сказать полиции. Лицо Куинси опускается до неприятной гримасы, когда мой голос срывается. Можно подумать, что полиция привыкла иметь дело с плачущими людьми. Ему нужно поработать над своим покерфейсом.
Детектив со вздохом проводит рукой по рту и подбородку, откидываясь в кресле. Его напряженные голубые глаза смягчились, когда он снова заговорил.
— Вы что-то видели. Вот почему мы сводим вас с ума, спрашивая снова и снова, — он выдавливает из себя смех, но это сухо и слабо. — Ваша память наиболее ясна сразу после инцидента. И хотите верьте, хотите нет, но вы уже многое нам сказали.
Он протягивает руку вперед, чтобы положить ее на мою, и мне не нравится, насколько успокаивает этот жест.
— Если мы найдем этого сукина сына, то благодаря вам. Мы добьемся справедливости для вашей подруги благодаря вам, — я потираю грудь другой рукой, словно его слова, уверенность в том, что я помогаю, — это мазь для моего раскалывающегося сердца.
Я могу.
Я сделаю это.
Ради Бет.
— Сделаете глубокий вдох вместе со мной? — его красивые глаза встречаются с моими, и я потрясена их искренностью. Я киваю. — Хорошо. Вдох… раз… два… три, — мои легкие растягиваются в грудной клетке, как будто я сто лет не делала полного вдоха. — И выдох… раз… два… три.
Его глаза не покидают мои все это время, и когда я заканчиваю, на его губах появляется мягкая улыбка.
— Хорошо, — я не могу не улыбнуться в ответ. На самом деле, я бы не назвала это улыбкой. Просто больше не хмурюсь и не плачу.
— Закройте глаза и вспомните. Вы приходите в себя, а он нападает на Бет. Что вы видите? Что-нибудь опознавательное? Шрамы, татуировки?
Мои глаза открываются.
Татуировки.
Это похоже на пробуждение от сна. Мир приходит в фокус медленно и непонятно. Оранжевые блики света, красные размытые пятна. Уличные фонари. Проезжающие машины.
И чернота. Вокруг чернота. Черный тротуар подо мной, черная дымка, все еще покидающая сознание, моя черная машина. И черная фигура.
Розовый. Но уже не совсем.
Красный.
Красный, как кровь.
Бет!
Все вокруг обостряется, и я мгновенно фокусируюсь.
Над телом Бет стоит человек — мужчина — и шевелится, только когда опускает кулак. Снова и снова. Ее тело сотрясается от удара, а затем от силы, которая требуется, чтобы выдернуть нож — не кулак — из ее туловища.
Я кричу, но ничего не выходит. Голова Бет запрокидывается в сторону, и мы оказываемся лицом к лицу. Я кричу и реву в ее безжизненные глаза, смотрящие на меня. Я кричу до хрипоты, но с ужасом понимаю, что мой рот так и не открывается. Я тянусь к ней, но снова моя рука не двигается. Это как отдавать команды чужому телу. Неважно, как отчаянно я требую, чтобы мое тело двигалось, оно не слушается. Я застыла в этом кошмаре.
На глаза попадается лисья морда, в пасти которой зажата змея. Это похоже на что-то из сказки. Внезапно все обретает смысл: паралич, беззвучные крики. Я сплю.
Вдалеке раздается вой сирены, но я не просыпаюсь. Потому что это не сон, и эта лиса — татуировка на руке нападавшего. Все остальные видимые части его тела покрыты черной тканью. Он замирает при звуке сирен. Лиса на его руке смотрит на меня. Пауза коротка, едва ли несколько секунд, пока он не вскакивает на ноги и не бросается прочь. Его черная фигура исчезает в темноте парковки.
Офицер Куинси хлопает детектива по спине, на его лице написано ликование, и они обмениваются понимающим взглядом.
Меня охватывает волна возбуждения. Они знают татуировку, которую я только что описала?
— Куинси, я уже поручил Барнсу проверить его. Иди посмотри, что там есть, — офицер практически выбегает из комнаты, а детектив поворачивается ко мне. — Хорошая работа, — и мой перфекционист немного тает от его похвалы. Это одна из особенностей гиперопекаемой матери с завышенными ожиданиями: ты готова на все, лишь бы услышать: «молодец».
— Как вас зовут? — спрашиваю я, пока мы ждем.
Он смеется.
— Вау. Я произвел хорошее первое впечатление, да? Детектив Саксон, — не знаю почему, но мне обидно, что он назвал только свое звание. — Или просто Лео.
Лео.
Я слегка расслабляюсь, но потом подпрыгиваю, когда Куинси хлопает дверью. Он не выглядит даже на унцию таким же взволнованным, каким был, когда уходил, и мое сердце замирает. Он с сожалением смотрит на меня, затем его выражение лица становится каменным, когда он поворачивается к Лео и качает головой.
— Оно железное? — Лео встает, сжимая кулаки. Мой взгляд метался между ними, сердце колотится в ожидании ответа.
— Непробиваемое, — предполагаю, что они говорят об алиби — я уже много раз слышала это слово в криминальных сериалах. Маленький шарик надежды, который я чувствовала всего несколько минут назад, резко и болезненно лопается.
— Черт! — рычит Лео. Я отшатываюсь назад, когда он ударяет кулаком по столу. Кажется, что он сам себя поразил тем, как быстро вернулся к своему спокойному, всеамериканскому обаянию. Должно быть, я выгляжу испуганной, потому что он говорит со мной, как с испуганным животным. — Мне очень жаль. Но нам понадобится гораздо больше, чем смутные воспоминания свидетеля, который, вероятно, получил сотрясение мозга, — он потирает костяшки пальцев, на которых, как я замечаю, уже красуется слабый синяк.
Я понимаю его вспышку гнева. Если бы все события последних двадцати четырех часов не лишили меня сил, я бы тоже колотила по столу, пока мои костяшки не стали бы черно-синими.
— И что теперь? — я чувствую, как слезы снова наворачиваются на глаза.
— Теперь? Теперь вы свободны, мисс Харгрейв.