Последняя зелёная стоянка. Завтра — Ульяновск, а послезавтра дома.
Шур идёт по горе. Под ногами тут и там маленькие земляные бугорки. Это же кроты нарыли. Точно. Шур останавливается и прислушивается. Или чудится, или правда? Нет, правда. Да правда же. В воздухе разлит какой-то нежный звон. Кто звенит так музыкально? Кажется, вон оттуда. Подошёл. Нет же, совсем с другой стороны.
Удивительный звон, и неизвестно кто звенит. Где этот невидимка?
Капитан по горе поднимается. Как всегда, хмурый. В клетчатой сине-голубой рубашке.
А ведь я ему даже спасибо не сказал за то, что он меня спас. Хамство великое. Что я за идиот? Сейчас скажу. А… как сказать? Какими словами? Не знаю… Неразговорчивый я. Вовремя никогда нужного слова не находится. Ромка сначала выпалит, а потом подумает о том, что сказал. А я…
Ой, капитан уже совсем близко.
— Здрасьте, — и… больше ничего не выговорилось.
Капитан хмуро молча кивнул. Но видимо Шуровы мысли о прошлом купанье передались ему. Остановился. Голубыми нехолодными шариками заглянул куда-то внутрь Шура.
— Так, значит, «из-за любви», говоришь?
Теперь Шур кивнул. Молча. Удивлённый.
А капитан похлопал его по плечу, как взрослого. И пошёл дальше. Он не сказал больше ничего, хорошо это или плохо, вот так топиться? Но Шур понял, что капитан не осуждает его.
Стало хорошо и легко. И этот звон ещё… Непонятный. И от него хорошо.
А сегодня за завтраком Лия протягивает Оське письмо:
— Смотри, что мне подкинули, — и хохочет. — Почерк ребячий. — И к Шуру: — Ты не знаешь этого почерка?
— Первый раз вижу, — бормочет Шур, а сам думает: «Дурак Ромка, хоть бы изменил почерк. Или печатными написал бы».
А Лия:
— Кому-то интересны мои личные дела, — и продолжает хохотать. — Женатый, трое детей… А я знаю. Он мне сам сказал. Только не трое, а двое. В Новочебоксарске.
У Шура закружилась тарелка перед глазами, но вскоре успокоилась. А она:
— Предупреждают. Заботятся. А что, я замуж за него собираюсь, что ли? Проведём отлично время и… он уплывёт, а у меня отпуск кончится. Вот и всё.
Как она может так об этом говорить? И Ким дурак. Ему надо открыть глаза, в кого влюбился? И я из-за кого в Волгу плюхался? Из-за этой пустышки? Не зря говорят: «Любовь зла, полюбишь и козла». А эта самая «Козла» хохочет и хохочет над Ромкиным письмом, пока Мария Степановна не делает ей замечание, подчёркивая нужные слова.
«Козла» замолкает и только переглядывается с Оськой. Видно, что Оська очень хорошо её понимает. Аж с полувзгляда.
Капитанова спина в клетчатой рубашке уже далеко. Широко шагает. Подумал: когда близко глядишь на капитана, то видишь, что он совсем молодой. А седина… Дед говорил, что капитаны седеют рано. Да, наверно. Работа у них такая трудная и ответственная.
Шур остановился возле дерева. Осина. Какая огромная. А с теплохода деревья на высоком берегу кажутся коротеньким зелёным ёжиком волос Земли. И вообще огромность высоты берега можно оценить только тогда, когда видишь у воды человека, или машину, или лошадь. А иначе непонятно, высокий он или нет.
Улыбнулся, вспомнив, как проплывали мимо слоистого берега. Слои были коричневые и песочные, точно, как в торте «Прага», который иногда продаётся в Чебоксарах. А когда бабушка пекла «Прагу», он был вкуснее магазинного. Мысленно обругал себя сладкоежкой.
Шур заметил, что в последние дни стал задумываться над жизнью всерьёз. Когда плыли вниз, ещё так подолгу не задумывался. А теперь… Что это с ним?
Вчера, когда уже стемнело, смотрел на Волгу, на туманный берег. Проплывали перед глазами дома. Да нет, видимо, не только перед глазами. Вот в одноэтажном загорелось окно. Значит, там кто-то пришёл домой и свет зажёг. Потом это окно погасло и зажглись сразу три рядом. Значит, это большая комната. Там собирается вся семья. Кто там живёт? Как живёт? Чем люди интересуются? Что делают? Из-за чего там дерутся мальчишки? Ведь невозможно, чтоб не дрались. Улыбнулся ещё раз и почему-то вздохнул. А почему он так часто вздыхает теперь?
Вот и сейчас стоит на горе, задумчиво смотрит на Волгу и… так вздохнуть хочется. А по волнам теплоход скользит. Огромный. Играет музыка. По палубам ходят люди. Куда плывут? Зачем? Может, такие же туристы? Отдыхают. Скорей всего, так. Теперь мало рейсовых теплоходов, всё больше туристические. А по делам люди летают на самолётах… Сколько на том теплоходе людей? И у каждого своя жизнь. Свои заботы. Может, такие же мальчишки, как они с Ромкой? Только из других школ. У них другие лица, характеры. Но живут они с ними в одной стране, ходят по одной земле. Может, там есть такой же застенчивый мальчишка… И красивая девочка… которая очень любит… себя. Вот и вздохнул…
Разве интересно так жить, как рассуждает эта «Козла»? Ничего не надо объяснять Киму. Сам поймёт. Когда от кого-то отговаривают, то ещё больше к тому тянет.
Вот и Ульяновск позади. Завтра утром — дома. Как быстро пролетели дни. Ещё бы столько поплавать. Никто, наверно, не отказался бы.
Шур смотрит со своей палубы, как чайки качаются на волнах. Ишь качели нашли. Водяные. Вверх-вниз, вверх-вниз. А мысли бегут-бегут, опережая одна другую.
Неужели завтра он будет ходить по чебоксарским улицам? Шур представил свой дом, двор, переулок, соседей. И так потянуло туда. Домой… домой…
Как мы сердцем прирастаем к месту, где родились и живём. Это — очень своё. Родное. Без него невозможно. Нечем дышать. Вспомнилось, как где-то внизу, после Саратова, увидели баржу «Алатырь». Обрадовались, будто друга встретили. Махали ей долго-долго, пока стала совсем махонькой. А уж когда мимо проплывала «Пионерия Чувашии», что-то невообразимое творилось на палубах. Все девчонки и мальчишки орали, как сумасшедшие, прыгали, даже кувыркались. А там, на «Пионерии», не могли понять, чего они вдруг взбесились?
И ещё Шур заметил: когда гид рассказывал о своём городе (любой гид о любом городе), то ему, Шуру, хотелось побегать по родным Чебоксарам. По каждой улице, по каждому переулку, по каждому закоулочку. Всё излазить, всё изведать, всё-всё-всё разглядеть. Каждую щёлочку, каждый камень потрогать. Именно по своим улицам, а не по тем, о которых рассказывают.
Чудно как всё в жизни. Когда дома, то, кажется, всё здесь знакомо, надоело, уехать бы куда-нибудь. А вот уехал, и с ума сходишь по дому. В других городах — интересно. Просто интересно — и всё. А дома сердце бьётся по-особому. Пусть что-то не так знаменито, не так красиво, зато дороже ни в одном городе ничего нет. Это — своё. Это — родное.
Раньше Шур никогда не думал об этом. Просто жил, как трава растёт. Пил, ел, спал, бегал, учился. Отметки получал. Разнообразные. Весь набор. Даже кол… Правда, один раз в жизни.
А сейчас стоит, смотрит на качающихся чаек и размышляет.
Утром был Ульяновск.
К сожалению, больше всего запомнился дождь. Он лил, лил и лил. Такой длинный-длинный дождь. Шуру казалось, что на небе должны были давно иссякнуть все запасы воды. А он всё лил. Страшно было выйти из автобуса вместе с гидом. Но всё-таки вышли и тут же промокли. До нитки.
Должны были пойти к памятнику Ленина, к дому Гончарова, но… не смогли. Сразу побежали под зонтами к Ленинскому мемориалу. Эх, если б не дождь. Как он мешал всё разглядеть и запомнить. Люди боялись простудиться и просили гида: скорей, скорей… Эх…
Запомнились пионеры, которые стояли в почётном карауле у дома, где родился Володя Ульянов. Два мальчика и две девочки в синих костюмах и синих пилотках. У девочек по два капроновых банта. Каждый, как белый пышный цветок. (В Волгограде у девочек, стоящих около Вечного огня, были точно такие же банты.) Мальчики здесь без автоматов. Они у самых дверей стоят. Девочки чуть подальше.
Шура поразило то, что стояли все четверо под проливным дождём спокойно, твёрдо, уверенно, так, будто над ними солнце светит. А ребята с теплохода ёжились, бегали, прыгали, чтоб согреться, хныкали, канючили, торопили гида. Гид сказала, что за право вот так здесь стоять в карауле ребята в школах борются своей учёбой, своими добрыми делами. И стоят здесь самые лучшие.
Экскурсия ушла в дом, где жила семья Ульяновых в конце прошлого века. А они остались под ливнем стоять, будто тепло и сухо.
По домику тоже прошли быстрее, чем обычно проходили экскурсии. Шура поразил размер комнат. Такие маленькие. А семья была большая. Подумалось: вот мы сейчас живём в огромных домах, больших квартирах. И всё нам мало. На расширение подаём. А Ленин в этих вот комнатах жил. И был доволен. И ничего ни у кого не просил.
Шур, конечно, знал, что не все у нас ещё обеспечены квартирами с удобствами. Только к двухтысячному году должны быть обеспечены все. Но вот в его классе, например, у всех уже были отдельные. С удобствами. У некоторых ребят даже свои комнаты есть. Запрутся и делают там, что хотят. Хотят учат уроки, хотят магнитофон целый день слушают.
Захотелось ещё походить по тем комнатам, где маленьким бегал Володя Ульянов. Всё там осмотреть и запомнить. Жаль, пощупать не разрешают.
— Дед, какие мы с тобой дураки! Что ж мы делаем? — досадливо крикнул с палубы в своё окно Шур.
— Ты о чём? — не понял Никнитич.
— Из Чебоксар каждый день автобусы в Ульяновск катаются! Ехать-то всего ничего. Несколько часов. А ни разу не съездили. Я вон уже какой большущий вымахал, а в дом, где Ленин жил, первый раз ступил.
— Текучка заедает, — улыбнулся дед.
— А чего улыбаешься? Рад текучке?
— Рад, но… не ей, — и ещё сильней заулыбался.
— Ты что, дед, укладываешься уже?
— Так… пора.
— Я помогу?
— Мешать друг другу будем. Постой на палубе. Поразмышляй… над жизнью.
«И дед заметил, что я заразмышлялся», — подумал Шур, отходя от окна. Он был рад, что его не звали укладываться. Мысли опять побежали одна за другой, как волны, на которых качаются чайки.
Елена Ивановна сейчас тоже снуёт по люксу туда-сюда, туда-сюда. Укладывает вещи. На столике цветы. Чуть подрагивают на ходу теплохода, будто дружески кивают бабушке. Не завяли ещё с Волгограда. Юрочка подарил. И ваза красивая, керамическая. Это от Маши. Славная у него жена.
Бабушка чувствует, что Лилия не простила её. Смотрит холодно, неприветливо, улыбается ей только на людях. «Почему же я простила её? — думает бабушка. — Так подвела меня. Не подошла, не познакомилась… Стыд-то какой… Нет, нельзя всё прощать. Нельзя».
Вспомнились прощальные слова Юрочки:
— …Приеду в Чебоксары, порядок у вас в семье наведу.
Улыбнулась. Приехать-то приедет, а вот насчёт порядка… это уже… как получится.